- Но ведь друг же, - возразил Малянов. - Между прочим, он притчу про этого своего Конфуция рассказывал… Зашел Конфуций к другу, у друга мать умерла, ну тот и зашел выразить этак по-китайски, с миллионом поклонов и словес, свои глубочайшие и искреннейшие соболезнования. А корешок чего-то там веселый скачет, ржет, как бегемот беременный… Поддал, наверное. Конфуций все положенные поклоны и словеса исполнил и удалился, а потом его соседи и спрашивают: как, дескать, ты мог такому невоспитанному… можно сказать, аморальному человеку положенные поклоны бить? А Конфуций и говорит: к узам дружбы нельзя относиться легкомысленно.
Ирка только головой помотала - и тут в трубке наконец щелкнуло и раздался страдальческий голос:
- Кто там?
- Владлен, это Малянов. Решил узнать, как вы… Уже первый час, я подумал, вряд ли разбужу.
- Мы вторую банку допили?
- Конечно, - соврал Малянов.
- Хорошо… Мне помнилось, не допили… полез в пять утра - пусто. Хорошо, что пусто, а то я бы…
- Как сейчас-то? - спросил Малянов, поняв, что продолжения фразы не дождется.
- Уже ничего. Тоска только.
- Ну это дело житейское.
- Разумеется. Прогулялся по набережной. Погода дрянь, правда… зато ветерком освежило. Перенапряглись мы вчера, пожалуй.
- Пожалуй.
- Я тоже все хотел вам позвонить, Дмитрий, узнать, как вы добрались…
- Прекрасно добрался. С трамваем повезло.
- Заблудившийся трамвай?
- Он самый.
- Дмитрий, я… - Глухов неловко, опасливо помялся, - лишнего ничего не… наговорил вчера?
- Да нет, - с простодушным недоумением ответил Малянов. - Болтали о том, о сем, китайские стихи читали… Мне, кстати, понравились. Только очень много имен собственных, путаешься в них.
- Ну это же совершенно иной тип культуры! - сразу оживился Глухов. - Апеллирование к историческому прецеденту, за которым тянется целый шлейф устойчивых ассоциаций и аллюзий, к культурному блоку…"
"…и смущенно пробасил:
- Па, у тебя десятки не будет?
- Вот те раз, - сказал Малянов и опустил руки. Пылесосный шланг, который он держал, собираясь воткнуть его в надлежащее отверстие облупленного доисторического "Вихря", шмякнул по полу. - А что стряслось?
- Да понимаешь, тут такое дело… Я вечером сегодня к Володьке намерен двинуть…
- А там за вход платить надо, - почти не скрывая неприязни, с издевкой произнес Малянов. Володька ему крайне не нравился. Сплошные баксы-слаксы. Судя по отпрыску, семейка была еще та. Из мелких новых хозяев жизни.
- Считай, что угадал. Мы у него компутером забавляемся… они четверку поставили, а на четверке оперативка - во, - Бобка широко развел руки и сразу напомнил Малянову неизбывное "А у нас во такой клоп вылез", - и грузятся игры… ну… офигенные. Но этот редис теперь деньги берет. Часик ув муонстров усяких пошмалял - гони десятку. Износ, грит, амортизация…
Действительно, подумал Малянов. И возразить нечего. В рамках господствующих ныне представлений - все честно. Износ. Амортизация. Рынок хренов.
- А ты не шмаляй, - посоветовал Малянов. - Возьми вон книжку, да в кресло с ногами. И тащиться никуда не надо.
Бобка взглянул ему в глаза и честно сказал:
- Хочется очень.
- Ну, - сказал Малянов, - против этого возразить нечего. Если нельзя, но очень хочется, то можно.
- Я и так стараюсь пореже. Понимаю же, что с башлями напряг…
Поближе к торфяным болотам… Само ломо… Блин, что еще за "само ломо"? На первые слоги надо делать ударения или на последние? Или - по-разному? Самоломанный? Все мы самоломанные, но, может, с его точки зрения, я - в особенности? Может, и так, конечно. Бобка молчит нарушает Гомеопатическое Мироздание тчк. Но при чем тут моя самоломанность? Отстриги хвост… Надо же этак накрутить! Слушайте, ребята, может, я ерундой занимаюсь, и никакой это не Фил?
- Одно скажу, - проговорил Малянов. - В мое время друзья с друзей денег не брали. С таким человеком здороваться бы перестали.
А может, и не перестали бы, подумал он. Смотря кто, смотря где. Идеализирую. Ох, старый стал…
- Ну… - ответил Бобка, разведя руками, и Малянов пожалел, что вообще вякнул. Какой смысл произносить слова, лишенные смысла. - В ваше время деньги на фиг были не нужны. В лавках все равно пусто, а на Майорку только портвейнгеноссе допускались. Нормальные граждане просто чалили с работы, кто что мог, а потом махались бартером.
- Не скажи. За четыре, например, тысячи можно было, например, машину купить.
- Как сейчас - один занюханный бутер в тошниловке, - мигом сконвертировал Бобка.
- В семьдесят первом, помню, я полгода откладывал помаленьку со стипендии - и купил кинокамеру "Кварц" за сто сорок пять рублей. Счастлив был - не представляешь!
- Да, ты показывал про маму молодую, и еще про меня - ползуна. Кстати, я бы с удовольствием опять посмотрел. Вы такие хорошие там, на лыжах.
- Обязательно посмотрим. И, знаешь, я все мечтал: вот вырасту большой, заработаю много денег и куплю за триста рублей кинокамеру с трансфокатором…
- Ну, может, еще вырастешь.
- Скотина!
Бобка довольно захихикал. Малянов легонько его пихнул кулаком; Бобка изобразил отруб.
- Знаешь, где мой пиджак висит? - риторически спросил Малянов. - В левом внутреннем кармане бумажник. Иди сам и достань десять штук, я мужским делом занят. Пыль сосу.
Бобка осветился. И тут же его будто ветром смело; "Спасибо, па!" - прозвенело уже из коридора.
Да, господа-товарищи, с потеплевшим сердцем подумал Малянов. Ради того, чтобы увидеть сына счастливым, стоит пачкать кофем станки.
Бобка шуровал по его карманам и с явным чувством глубокого удовлетворения мурлыкал какую-то свою молодежную белиберду: "Я люблю задавать вопросы - особенно про пылесосы…" Потом вернулся, встал около Малянова и громко сказал:
- Понимаешь, па. Вот вы говорите: книжки, книжки… Иногда попадаются интересные, конечно. Но в основном нудьга. Просто в ваше время других развлечений не было, вот вы и читали день и ночь все, что под руку подвернется. Стихи - давай стихи. Фантастика - давай фантастику. Гессе какие-нибудь невыносимые - давай Гессе…
Малянов, нагнувшийся было, чтобы включить пылесос, опять распрямился. Не без усилий и не без неприятных ощущений - копчик побаливал. Здорово вчера приложился.
Как бы это… чтобы не "Волга впадает в Каспийское море…"
- Железяка, Боб, она железяка и есть. Что ты ей дал - то она тебе и возвращает. Не больше. А чтобы ей что-то давать - нужно самому что-то получать. Если ты перестанешь усваивать новое в пятнадцать лет - так и останешься на всю жизнь по уму пятнадцатилетним. Если в семнадцать - семнадцатилетним. Ну вот представь себе себя в десять лет. А теперь представь, что ты сейчас по уму - десятилетка. Представил? Вот… Лучшего способа узнавать что-то новое, чем читать не тобою написанный текст, люди не придумали.
- Новое… Вот мы "Обломова" когда проходили, мне там фраза запомнилась - как он говорит Штольцу: "И зачем только я помню, что Селевк разбил какого-то Чандрагупту?"
- А зачем тебе набирать в какой-нибудь стрелялке на семь очков больше, чем Володька?
- Потому что я тогда, - и Бобка с изрядной долей самоиронии по-обезьяньи замолотил себя в грудь кулаками, из левого торчала смятая десятитысячная бумажка, - я тогда па-бе-ди-тел!
- Победитель выискался! А слово "ослепительный" в сочинении написал через "ли". "Слепец" у тебя тоже будет "слипец" - дескать, слипся с кем-то?
- Ну это случайно… это я задумался… - виновато забубнил Бобка.
- А читал бы, как мы в свое время, - таких проколов не возникало бы даже случайно. Автоматом бы слова и сочетания откладывались.
Малянов нагнулся и врубил пылесос. "Вихрь" истошно взвыл. Малянов зашаркал щеткой вдоль плинтусов.
Вырастишь сына слишком похожим на тебя - и он станет изгоем. Вырастишь сына слишком не похожим на тебя - и он станет тебе чужим. Вот и выкручивайся.
И тут пришло озарение. Как всегда, неожиданно. Как всегда, в результате не представимого еще секунду назад синтеза. Как всегда: есть, скажем, два факта, и думай над каждым из них хоть до посинения, ничего не придумывается. Нарочно придумать ничего нельзя - хотя мука нарочитого, тягостного, тупого и всегда тщетного придумывания есть необходимый этап работы, запускающий в мозгах какой-то куда более тонкий, неподконтрольный сознанию и удачливый механизм. Уже и думать вроде перестал, вернее, начал думать совсем о другом, потом о третьем - ан бац! Два отдельных факта, каждый в своем ящичке, вдруг совместными усилиями прошибают разделяющую их стенку, соединяются - и высверкивает понимание.
Торфяные болота - это Торфяная дорога. Там, за Старой деревней. А на ней, вынесенный в свое время чуть ли не за город, на чудовищно болотистые пустыри, а ныне оказавшийся в районе новостроек - столь же болотистых, естественно, - стоит завод ЛОМО. А "держитесь поближе к торфяным болотам" - это призыв. Фил мне встречу назначает.
Но почему так нелепо и сложно? Что он играет в игрушки? В детство впал?