Вопреки начальным надеждам, библиотека не дала ответы на все вопросы. По сути своей, она лишь еще затемнила картину. Очень быстро они отказались от тщательного изучения очередных толстенных томов. В настоящее время сержанты работали над тем, что вылавливали из этих долгих, запутанных и непонятных рассуждений какие-то более-менее конкретные подробности. Но работа продвигалась с трудом. Даже здешняя "энциклопедия" не содержала - хотя бы общих - определений слов и понятий, в основном же это были уклончивые, субъективные описания впечатлений, связанных с данными понятиями. Все книжки были заполнены чем-то подобным. Калвер выразил это так: "Эти люди даже химическое уравнение записали бы стихами" - стихотворения по своему определению являются неоднозначными. Но они имеют авторов, даже они (а может, именно они) неразрывно связаны с особой - личностью - творца. Но на этой Земле все произведения были анонимными, ни одно из них не было подписано. Охлен вообще не понимал значения чего-то такого как подпись. Круэт пытался ему объяснить; казалось, это должно было составлять одно из важнейших понятий, которое следовало объяснить: знак индивидуальности, знамение, знак! Покорный, обеспокоенный и сочувствующий Охлен наконец сказал: "Да, да, кажется я понял. Подпись, ну так, подпись. Вся книга, текст - это и есть подпись. Так? Правильно?" Круэт про себя забрасывал эту планету водородными бомбами. Какая фигня! Боже милый, вздыхал он, я в состоянии понять другой способ мышления, даже безумие, но как я могу прочувствовать мысли кого-то, кто вырос - которого вырастило общество - в такой абсолютной, ужасной любви ко всему и всем, а так же - что еще хуже - в столь же абсолютной доброте, которая в качестве нормы настолько непреодолимой, что сделавшейся незаметной, перестала уже быть добротой; так как же я могу с ним договориться? Боже милый, снова вздыхал он - и тут его охватывал страх: он боялся даже этого вздоха. В этой вселенной он был чем-то большим, чем пустой, универсальный знак восклицания. В этой вселенной даже военный код потенциально представлял опасную, священную молитву. Допрашивающий опечаленного Охлена Круэт должен был следить и за собственными мыслями. Страшный мир!
Удивительно скоро - даже подозрительно - Прадуига с товарищами сумели принять реальность Царствия Божьего, согласиться с ним; они практически не боролись, почти не противились ей - почему? Почему? И немалое опустошение вызвало в их умах осознание существования Бога. Ведь это было уже не предположение, не сказка, ни смелая спекуляция, не ярая, хотя и хромая вера - это было фактом. Факт этот превращал в фарс все последующие их действия, все поиски в прошлом конкретных отклонений и деформаций, попытки анализировать личности туземцев, выслеживание самого Бога ("Ну вот скажи, Охлен: где находится Иисус? Откуда он правит Землей?" "Правит? Что вы имеете в виду? Извините, мне очень неловко. Как это: где? Я не понимаю") и проба анализа Его личности. Кошмар: уверенность, что в каждом дуновении ветра, в каждом скрипе ступеней, в каждом шаге - проявляется воля Божья. Прямая дорога в сумасшедший дом - как понял Прадуига в первый же день Еще он понял, что единственной альтернативой было бы закрыть глаза на действительность - но это тоже безумие. По сути своей этот мир ненамного - почти что совсем - отличался от мира Лопеса. Истинное различие существовало в их головах, в способе восприятия, ведь Бог и не проявлялся для них в зрелищных демонстрациях своего присутствия и могущества. Мир обрел совершенное иное обличье по причине одного только осознания человеком, что над ним кто-то стоит.
Особенно близок к безумию был Хо - синтоист, недавно обращенный в католицизм, с жаром, свойственным всем неофитам, исповедующий свою новую веру - тем более, в мире, где нет ни одной церкви, ни одного священника, ни единого единоверца - кроме него одного; где даже сам знак креста ничего не означает.
- Я не могу, господин майор, - сказал он уже на третий день. Ведь, разговаривая с ними (он имел в виду Охленов) - мы разговариваем с Ним. Он их нам предназначил, это Его уста, глаза, уши. Он следит за нами и в этот момент.
Он есть. Есть.
- Что это тебе в голову пришло, Хо? Ты же убивал по приказу, даже худшие вещи творил.
- Что сделаешь наименьшему из ближних Моих, Мне сделаешь, - процитировал в ответ, хотя и не совсем точно, Хо.
Обеспокоенный Круэт отдал Калверу приказ незаметно контролировать второго сержанта. Но, отдавая это указание, он и сам боялся: Бог слушал.
Второй, послабее, но более реальный страх Лопеса заключался в том, что он боялся чуждости Охленов. Они все понимали еще более закручено, чем тилерчийцы, которых, всех до единого, считали сумасшедшими в квадрате. И эта закрученность мышления туземцев следовала из его убийственной простоты: это сталинисты, привыкшие к тройной лжи с третьим-четвертым дном, к недомолвкам, словесно-логическим ловушкам, психологическим лабиринтам, внутреннему обману, комплексам и предубеждениям, истинам, которые выражались через полу- и четверть-правды, к расчетливости и иррациональности - этим двум полюсам человеческой психики, не могли попросту представить себе иного человека - и это они не могли, не желали прочувствовать мысли туземцев. Понятно, что хлопоты доставляли и чисто технические и культурные различия, но этого они как раз ожидали. Но вот доброты и любви ожидать они не могли. Они их не понимали.
Здесь не знали денег, не знали войн, убийств, воровства, ненависти, лжи - не знали уже две тысячи лет. Понятия эти помнили. Охлены могли дать им определения - но таким же запутанным и не имеющим ничего общего с правдой способом, каким и Лопес мог бы сформулировать охватывающую все и вся любовь.
Здесь не знали рафинированной техники; в науке, скорее всего, уровень Земли Сталина двадцатого века не был достигнут - Бог не желал, чтобы этот уровень был перейден. Электричество применялось в очень малом масштабе; Охлен получал его от водяной турбины, поставленной на ближайшем ручье, но девяносто пять процентов труда выполнялось вручную: и никаких сложных машин. Сельское хозяйство для потребностей одной семьи. Очевидное благосостояние, которое видели сталинисты, казалось, вступало в явное противоречие с таким положением вещей. Они спрашивали, но все расспросы, относящиеся к экономике, торговле, заканчивались двухсторонней идиоматизацией ответов. Все это раздражало Разведчиков сверх меры.
После пяти дней бесплодных допросов, чтения непонятных книжек и ведения бессмысленных, псевдонаучных бесед они вернулись к исходной точке, обогащенные лишь неврозами и началами сумасшествия.
- Эту Землю нельзя завоевать, - заявил Целинский на шестой вечер, который они проводили у камина, ведя ленивую дискуссию, запиваемую пивом.
- Это почему же?
- Я уже не говорю о присутствии Его. Но, понимаете, нельзя завоевать кого-то, кто совершенно не знает, что такое завоевание.
- Это почему же? - удивился Круэт. - Глупости ты несешь.
- Неужто? Тогда скажи, как ты представляешь эту операцию, а?
Майор пожал плечами и сплюнул в огонь.
Они беседовали, не пользуясь говорилками, не проверяли они и то, а нет ли здесь подслушивающих устройств - никто, собственно, этого не говорил, но все прекрасно понимали, что идиотизмом была бы любая попытка скрыть свои мысли от Бога (что уже там слова); их не снабдили детектором Духа Святого.
- А меня больше всего достает эта их любовь, - захрипел Хо. Перебив тему, он тут же нервно оглянулся за плечо, что стало уже чуть ли не безусловным рефлексом.
- Ха, почему это? А мне казалось, что для тебя здесь рай.
- Не для каждого рай является подходящим местом, - тихо ответил сержант.
Лопес, совершенно трезвый (как и у других, у него в крови кружили субстанции, способные нейтрализовать любое вредное химическое соединение) подошел к окну и заорал в сторону долины:
- Чтоб ты сдох!!!
Все замерли. Лопес захихикал и вернулся на свое место. Это была уже не первая их попытка совершить самоубийство.
- Они все здесь подставленные, - раз, наверное, в десятый повторил Целинский.
- Мы все прекрасно об этом знаем, - буркнул майор.
- Выходит, они могут врать.
Круэт с сожалением покачал головой.
- Как это сказал Лопес: сам факт того, что их подставили, делает правдой каждое их слово. Только Бог…
- Или, более тонко, - продолжал Януш. - Он исключил всех Разведчиков, пока ему не попались такие, которые соответствуют его намерениям. Он показывает нам, что хочет показать, чтобы мы думали то, что думаем, и…
- Круэт, - перебил Стрелочника Прадуига, - полазаешь?
- Нет.
Лопес кивнул Целинскому. Они вышли из дома. Прохладный весенний воздух тут же заставил их задрожать.
В южной части долины, в полукилометре от хозяйства Охлена, высился крутой склон с голой, лишенной растительности вершиной. Подъем не был особо мучительным, но какие же виды отсюда открывались…
Целинский сопел, а у Лопеса даже не ускорилось дыхание: как у всех солдат Корпуса у него был привит чип с координационной программой "Гладиатор", гарантировавшей использование возможностей организма на девяносто процентов, а также контроль над вегетативной нервной системой - потому-то Прадуига двигался словно балетмейстер.
Добравшись до вершины, они уселись на одном из раскиданных там гладких, серо-голубых камней. Над долиной заходило Солнце.
- Кстати, я расспрашивал Эсслен про телепортацию того пацана, - отозвался Целинский.
- Ну и?
- Ясное дело, что слова она не поняла. Пришлось ей все тщательно описать - она не удивилась. Я спрашивал, как он это сделал.
Прадуига усмехнулся под носом.
- Она не поняла вопроса, - буркнул он.