Дюшка продолжал врать про туберкулезную из Самарканда, Толстая слушала. А я стоял чуть в стороне, чтобы бежать. Когда Дюшка стал заходить на второй круг, Толстая сказала:
- Жаркое лето.
Она вырвала из покрышки камеру, как выдирают кишки из налима, честное слово. Одним движением. Дюшка вздрогнул, да и у меня горло заболело.
Не знаю, что за день такой был, наверное, Дюшкин день: Толстая отбросила в сторону камеру, подошла к Дюшке и забрала у него деньги, не считая, сунула в карман.
- У меня картошка сохнет, - плюнула Толстая. - Четыре гребня. Земля окаменела, надо растормошить.
- Само собой, - тут же ответил Дюшка. - Четыре гребня - всего-то.
- Тогда поехали.
Толстая выкатила из второго гаража черный "Днепр", закинула в него две окучки, завела мотоцикл и повезла нас на реку, за железнодорожный мост. Через пятнадцать минут мы оказались на берегу Соти. Тут были нарезаны участки для картошки, целое поле под них распахано. Толстая вручила нам мотыги и сказала:
- К шести вернусь. Смотрите - четыре гребня! - И Толстая показала нам свои железные пальцы.
- Конечно, - улыбнулся Дюшка.
- Вон до той рябины. - Толстая ткнула мизинцем в горизонт.
И укатила.
Четыре гребня. На нашем участке гребни короткие, я четыре штуки прохожу за час, способ особый придумал: зажимаешь окучку под мышкой и как плугом. Но тут этот способ не прокатил бы. Каждый гребень был метров по сто пятьдесят. Земля здесь глинистая, под солнцем она потрескалась и превратилась в черепки, а эти черепки слиплись в панцирь, через который с трудом пробивались бледные картофельные ростки.
Дюшка с воодушевлением подхватил мотыгу и поглядел на меня.
- Нет уж, - сказал я. - Твоя идея, ты и паши.
- Ладно, - пожал плечами Дюшка. - Чего тут пахать-то? Раз плюнуть…
Он принялся за работу, а я отошел в тень далекой рябины.
Дюшка работать не умел. То есть он умел работать, но паршиво, как работают на пришкольном участке. Хотя и старательно - совершая много лишних движений, поднимал окучку выше головы, обрушивал ее на землю…
Глина была сильнее. Дюшка не окучивал, Дюшка ковырялся, барахтался в глине мелкими неловкими движениями. Вот если бы часовщика вдруг перевели в молотобойцы, он так бы, наверное, в кузнице кувалдил.
Дюшка старался полчаса и продвинулся за это время метров на пятьдесят. Виду он старался не подавать, но все чаще и чаще поглядывал на меня.
Было понятно, что Дюшка не справится. За три дня он тут не справится, не то что за один. Я хотел уйти, я тут непонятно зачем…
Я всегда остаюсь.
Через час я ощущал себя батраком на хлопковой плантации. Мы прошли полтора гребня. Я подцеплял и переворачивал большие куски глины, дробил их в мелочь, а Дюшка за мной нарезал борозду. Это было тяжело. После сорока ведер воды особенно. И каждые пять минут я хотел все бросить и жалел, что вообще согласился. Но я не люблю бросать начатое, поэтому я ждал, когда Дюшка спечется. Он, собака, терпел. Сорвал кожу на руках и терпел. У него в красноту обгорела шея, и терпел. Лицо у него было в пыли и в грязи, терпел. Дюшка терпел.
И мне приходилось. Все-таки Дюшка хитрец. Он нарочно меня уговорил, догадывался, что Толстая его запряжет на труд и что он сам не справится. А я справлюсь, я человек очень упрямый. Когда мама на меня злится, она обязательно вспоминает, что хотела назвать меня Фомой. Фомкой. Упрямым и упертым, как баран, как в тех стихах, там его еще крокодилы слопали. Но папка - спасибо ему - был против. Назвали Вадимом, повезло тогда.
До конца четвертого гребня мы добрались к пяти часам. Дюшка валился, я тоже валился. Хотелось пить, но спуститься к реке сил не осталось.
Приехала Толстая. Долго ходила по полю, изучала, как мы поработали, хмыкала и качала головой. Мы молчали. Толстая велела залезать в мотоцикл, мы кое-как залезли, и она отвезла нас на Вокзальную, к своему дому. Во двор впускать не стала, велела ждать.
Дюшка смотрел на меня мутными безумными глазами с красными прожилками. Показалась Толстая. Букет был большой. Она вручила его Дюшке и скрылась за воротами. Во как.
- Теперь пойдем, - сказал Дюшка.
Я хотел домой, но домой вернуться получилось нескоро. На полпути Дюшка остановился. Он вполне здраво рассудил, что являться с таким букетом домой не стоит, лучше потихоньку проникнуть в будку и оставить букет там. А если в будку, то стоит со стороны крапивных зарослей подбираться, в обход городского холма.
Двинули в обход.
Дюшка прижимал букет к себе, розы пахли, они на самом деле хорошо пахли, мы шагали точно в облаке сладкого небесного запаха, и все, встречавшиеся нам по пути, оглядывались.
Розы стоили четырех часов на картофельном поле.
Я проводил Дюшку до будки и пошел домой. От меня пахло розами, и мама долго принюхивалась и делала озабоченное лицо, но так ничего и не спросила. А я бухнулся на диван и сидел. По радио играл концерт, посвященный дружбе народов, пели какие-то братья болгары, хорошо так, про Алешу, там, где из камня его гимнастерка, из камня его сапоги. К вечеру заскочил Котов с презрительным видом. Он всегда с таким ходит, но сегодня особо. Понюхал воздух, но промолчал.
- Что-то ты плохо выглядишь, - сказал он. - Опять дурью маялись?
- Привет, Котов.
- Я на минуту. Вот, смотри, взял у Геннадия Ивановича увеличитель. Кое-что получилось вытянуть…
Котов достал коричневый конверт, а из конверта фотографии.
Тот самый речной берег, сияющие пятна, гало крестообразное.
- Посмотри повнимательнее, - посоветовал Котов. - Поближе к носу.
Я поднес снимок поближе и увидел. Паутина, состоящая из ровных шестиугольников. Как соты. Да, больше всего это напоминало соты в улье.
- И что это? - спросил я.
- Не знаю, - пожал плечами Котов. - На сеть какую-то похоже. Смотри, она и на другой берег уходит.
- Да, на самом деле…
Сетка накрывала реку, висела над водой, это отчетливо просматривалось на фотографии. Над местом, где жили в палатке Анна и Марк, раскинулся сетчатый зонтик, который защищал…
От чего защищал?
- Так что ты думаешь? - спросил я Котова.
- Ничего я не думаю. Странная штука. Сами думайте, а я побежал, мне еще собираться сегодня.
- Куда?
- В Москву, - ответил Котов. - У нас же там квартира законсервирована, вот думаем с родаками поехать на Олимпиаду. Отец раньше боксом занимался, хочет кубинцев посмотреть. А мама плавала.
- Здорово, - позавидовал я. - Олимпиада… - это Олимпиада.
Не сильно так позавидовал, если честно.
- Туда сейчас по прописке пускают, - важно сказал Котов. - А у нас бабушка там прописана, так что нам можно.
Бабушка, прописанная в Москве, меня тоже не удивила, мало ли?
- Отец говорит, что в Москве сейчас пепси-колу в каждом магазине продают, - продолжал Котов. - И никаких очередей. И бананы прямо на улицах. И картошку жареную в пакетиках.
Пепси-кола и бананы. Тут и ответить нечего. Я поморщился и позавидовал, я бананов года два уже не ел. Той осенью двоюродный дядька ездил за колбасой, ну и бананов взял, так, пока вез, они все почернели. Какие-то обмылки получились, а по вкусу совсем не как бананы. А тут еще и картошка в пакетиках…
Котов удовлетворился моей раздавленностью.
- Я думаю, это все-таки радар. - Он постучал пальцем по фотографии. - Такие помехи он создает, Дюшка правильно говорит. У нас там…
- …Соленый Бор, - перебил я. - Он контролирует течение подземных рек.
- Да брось ты, - брезгливо улыбнулся Котов. - Ты веришь в бабьи сказки про подземно-подводные лодки? Соленый Бор - обычный радар, без всяких подводных лодок. Сверхсекретный объект, держит небо от Испании до Дальнего Востока. Электросети туда ветку тянут, так даже к опорам по спецпропускам. Меня пахан возил, там в лесу автоматчики с овчарками ходят.
Этот тоже. Пепси-кола, бананы, спецпропуска. Автоматические овчарки.
- Возможно, помехи на фотке от радара, - предположил Котов. - Я, правда, не очень понимаю, как это получается… Наверное, какое-то наложение волн… Не знаю. Пленка зацепила…
- Ясно, - сказал я.
У Дюшки шпионы, у Котова секретный радар. Если совместить, получится как раз то, что надо. Шпионы прибыли для диверсии на радаре. Наверное, я бы мог в это поверить. Понятно, что у Дюшки в мозгу выключатель, он его, когда надо, отщелкивает и верит всему подряд. Но и у меня такой выключатель есть, но он потуже, не так-то легко его перещелкнуть. А потом Анна.
Не могла Анна быть шпионкой. Шпионы такие песни не поют.
- Бросайте это дело, - посоветовал Котов. - Анка и Марк из дому, конечно, сбежали. Ну мало ли у нас народу бегает? Все же хотят быть Саньками Григорьевыми. Но их найдут скоро и к мамке отправят…
Кот как-то по-взрослому рассуждал, так что я поглядел на него с подозрением - не сообщил ли он по случаю участковому?
- Не бойся, - догадался Котов и усмехнулся. - Я не барабанщик.
- Да не…
- А вот за это… - Котов снова постучал пальцем по фото. - Могут и по шее навалять. Не вам, родителям. Так что лично я все фотографии вместе с негативами в бане сжег. А эту… - Котов взял фото. - С этой я вот так.
И он разорвал фотку сначала напополам, потом еще на несколько частей, а потом и вообще в клочки.
За окном взвился ветер, и сирень постучала в окно. Котов вздрогнул и рассыпал обрывки бумаги по полу.
- Ладно, - сказал он. - Пойду я. У нас поезд вечером.
- Когда обратно? - спросил я.
- Не знаю, - пожал плечами Котов. - Отец думает в Москву переводиться, его давно зовут. На Останкинскую башню инженером. Так что я, может, и не вернусь. Пока.
- Пока.