Современная фантастика, довольно близкая к реальной жизни. "Подобно Гулливеру в стране великанов, - утверждает издатель, - герой повести не желает быть игрушкой в руках гигантов, он отчаянно защищает свое право на жизнь и личную свободу от посягательств могущественных государственных и криминальных структур постсоветской Европы…Маленький человек одержим манией собственной исключительности, несет бремя непомерной гордыни и в своей дерзости готов посягнуть ни много, ни мало - на фундаментальные законы природы и общества…"
Содержание:
Глава первая. Явление Огибахина 1
Глава вторая. Проклятый дар 4
Глава третья. Падение 6
Глава четвертая. Камергер 10
Глава пятая. Вариант "Белка" 13
Глава шестая. Бегство 17
Глава седьмая. "Рататуй" 20
Глава восьмая. Полгода странствий 23
Глава девятая. Керстин 26
Глава десятая. Дела пошли в гору 29
Глава одиннадцатая. В Лихтенштейне 32
Глава двенадцатая. "Маленькая Германия" 34
Глава тринадцатая. Монополистка 36
Валерий Алексеев
ПОХОЖДЕНИЯ НЕЛЕГАЛА
Фантастическая повесть о новом Гулливере
Глава первая. Явление Огибахина
В те времена я жил в Германии, в тихом университетском городке Нойштадте. Если название кажется вам знакомым, то это, скорее всего, заблуждение: Нойштадтов в Германии больше, чем Красногорсков в России, и сто против одного, что вы имеете в виду совсем другой Нойштадт.
Туристам в этом городке делать нечего - по причине отсутствия достопримечательностей, деловая жизнь здесь ключом не кипит, университету тоже далеко до Тюбингена и Гёттингена: в списке из сорока лучших немецких вузов нойштадтский занимает тридцать девятое место.
Так что вряд ли ваша нога ступала на тамошнюю землю, и читать вы об этом городке ничего не могли, поскольку о нем ничего не пишут.
Живут в Нойштадте главным образом чиновники, пенсионеры и вечные студенты. По количеству коек в общежитиях и домах престарелых (на душу населения, естественно) Нойштадт не уступит ни Мюнхену, ни Кёльну.
На улицах здесь часто звучит русская речь (бывает, что и с примесью матерка): местное население в силу своего социального состава не склонно громить общежития для иностранцев, и власти безбоязненно направляют в Нойштадт наших бывших соотечественников - поздних переселенцев и контингентных беженцев, то есть этнических немцев и евреев, прибывающих в Германию на ПМЖ (в смысле - на постоянное место жительства).
Работал я в университете на факультете славистики, а еще редактировал приложение для одной российской газеты, которая желала иметь немецкую вкладку, чтобы лучше продаваться в Германии, но денежки в эту вкладку вкладывать не желала.
Из-за этого прискорбного противоречия я делал приложение практически за так, получая лишь скудный доход от рекламы, на который, кстати, мои московские друзья тоже щурили глаз.
Вкалывать приходилось без выходных: напротив, в субботу-воскресенье, перед сдачей номера в производство, у нас начиналась самая запарка.
Подлинной чумой были телефонные звонки. Телефоны в моем бюро трезвонили не умолкая.
Подписчики бранились, что им не доставляют газету,
рекламодатели выпрашивали льготные расценки,
безработные просили трудоустроить,
русские жены немецких мужей жаловались, что благоверные поколачивают их и не дают денег,
дезертиры из Западной группы войск тревожились, что их вот-вот начнут высылать,
новоприбывшие на ПМЖ требовали разъяснить в свою пользу мудреные германские законы,
а старожилы, вообразившие, что всё в Германии понимают, агрессивно оспаривали трактовки нашего юридического консультанта.
Я не говорю уже о сочинителях, которые ежедневно присылали свои прозаические и стихотворные опусы (нередко еще советского происхождения) в надежде на публикацию, а потом ежедневно звонили с нетерпеливым вопросом "Ну, как?"
Были и такие, кто просто изливал по телефону изболевшуюся эмигрантскую душу: что вот, мол, и листва тут с деревьев опадает не так, как у нас, и улыбки у немцев фальшивые, и дипломы наши не признают, у самих же не врачи, а рвачи, плюс бюрократизм, да еще дискриминация на бытовом уровне.
Иным безысходных этих бесед было мало, они желали встретиться с господином редактором лично, непременно с глазу на глаз, и настойчиво просили назначить им аудиенцию (по-местному "термин").
Как правило, это были:
а) зануды, желавшие стать моими сотрудниками ("Журналистского опыта нет, зато знание жизни у меня не отнимешь"… как будто кто на это добро покушался);
б) шустрики, прибывшие в Германию по приглашению на месяц и желавшие остаться здесь навсегда;
в) деляги, надеявшиеся впарить мне свои сомнительные услуги и такого же свойства товар.
Постепенно я научился отшивать любителей личных встреч, предлагая им изложить суть дела в письменном виде. Способ практически безотказный: эти люди потому и домогались устной презентации, что связному изложению их идеи не поддавались.
Долго звонил, например, один стеклодув.
- Я человек редкой профессии и по этой причине хочу с вами переговорить с глазу на глаз.
Наше телефонное общение закончилось тем, что он сказал: "А еще в Германии живешь, паразит," - и всердцах бросил трубку.
Так и осталось неясным, зачем ему была нужна личная встреча с редактором: должно быть, хотел при мне что-нибудь выдуть.
Вот почему звонок Огибахина Анатолия Борисовича (так отрекомендовался мой новый знакомец) не застал меня врасплох. Анатолию Борисовичу тоже нужен был "термин" по исключительно срочному и не совсем обычному делу.
У этих бездельников все дела исключительно срочные и не имеющие аналогов в истории человеческого рода.
На предложение пообщаться для начала в письменном виде Огибахин отвечал в том смысле, что на бумаге он уже всё изложил, необходима наглядная демонстрация.
Так обычно действуют коммивояжеры, торгующие сверхмощными пылесосами, пригодными разве что для метрополитена.
- Что же вы хотите нам показать? - осведомился я. - Имейте в виду: мы - редакция, а не торговый дом. Не проще ли было бы отрекламировать ваш товар в нашей газете?
Вопрос несколько озадачил моего собеседника.
- Товар? - переспросил он, помедлив. - Почему, собственно, товар? Хотя, в некотором смысле, можно подойти и с этой позиции. Дело в том, что я хочу продемонстрировать вам себя.
- Кого? - не понял я. - Себя? А что такого в вас особенного? Рост? Толщина? Инвалидность? Личное обаяние? Третий глаз на затылке? Пришлите свою фотографию.
- Нет, фотография не поможет, - возразил Огибахин. - Всё намного серьезнее, Виталий Витальевич. Вы ведь российский гражданин? Прошу учесть: если вы откажетесь меня принять, интересам нашей с вами родины может быть причинен большой ущерб. Наверно, даже непоправимый.
Против таких доводов трудно что-нибудь возразить. Дополнительный ущерб моей многострадальной родине, да еще непоправимый (как будто все остальные поправимы) - сама мысль об этом была очень тягостна.
"Еще один двойник президента," - предположил я.
Был такой в нашей практике случай.
- Хорошо, приезжайте. Завтра в пять часов вечера. Но предупреждаю: смогу для вас выкроить не больше четверти часа. Этого достаточно?
- Более чем достаточно, - отвечал Огибахин. - Только, пожалуйста, без посторонних, строго наедине.
"Нет, не двойник, - решил я. - Двойникам как раз нужны свидетели".
В назначенный срок, как это часто бывает, я оказался на выезде, попал на автобане в десятикилометровую пробку и, проклиная германских дорожников, затеявших неспешное обновление разлиновки в самый час пик, приехал в редакцию с опозданием на сорок минут.
Про "термин" я не то что забыл, но задвинул эту информацию в дальний угол памяти: оттуда сквозило только темное чувство неисполненного долга. Впрочем, это чувство преследовало меня в те времена почти постоянно - пока я не разорвал свой контракт с москвичами.
Редакция встретила меня привычным трудовым шумом.
Оба телефона остервенело звонили, факс жужжал, весь заваленный горою непрерывно выползавших из него и сворачивавшихся в трубку страниц.
Сотрудница моя Лизавета сидела за компьютерным столиком и, не отвлекаясь на мелочи, усердно работала.
Правда, "работала" - не совсем точное слово.
Лицо Лизаветы, озаренное разноцветными отблесками, было исполнено высокого вдохновения, монитор стоял лукаво развернутый - так, чтобы экрана не было видно от двери.
Короче, ребенку было ясно: опять она раскладывает электронный карточный пасьянс - занятие, которое ей неоднократно и строжайшим образом запрещалось.
- Так-так, - недовольно сказал я, и Лизавета поспешно вырубила цветную картинку. - А потом ахи-охи: откуда вирус взялся? Сами же его и заносим.