- Я займусь артериями, - сказал ей отец, - если вы возьмете на себя сухожилия. Эдди, запиши в мою книгу 37–78–81 - нервы сшиваются лучше при тускло-оранжевом. И закрой дверь, когда будешь выходить, ладно?
Я вышел в приемную и понял, что стоит рискнуть. Отец в этот день не смог бы принять всех. Так не помочь ли людям, чтоб они не выстраивались завтра с утра в очередь? Я нашел бумагу, сделал тридцать прямоугольников размером с игральную карту, написал на каждом номер и раздал их всем, кто ждал в приемной, объяснив, что во время следующего приема будут называть эти номера: если назвали ваш, значит, можно заходить.
- Но будьте осторожны, - предупредил я. - Если пропустите свой номер, придется получать новый.
Объяснение пришлось повторить несколько раз: для местных такой порядок был новшеством. Но, несмотря на перешептывания и изумленные взгляды, идея вскоре дошла до них. Половина ожидающих разбрелась по своим делам или просто домой. Я жестом пригласил новопришедших взять карточки из металлического медицинского лотка, а потом, по некотором размышлении, поставил и второй - для уже использованных талонов.
Довольный тем, что система вызова по номерам Эдди Бурого работает, я вприпрыжку выбежал из колориума и остановился у ящика для предложений, чтобы подать заявку на регистрацию системы - ретроспективно - как стандартной переменной по совету Трэвиса. Я не сомневался, что Совет отвергнет предложение, но, по крайней мере, меня не обвинят в несоблюдении правил.
Одна бровь
2.8.02.03.031: Велосипеды не могут использоваться за пределами Внешних пределов, так как стальная рама притягивает молнию.
Я глубоко вдохнул и сел на близлежащую скамейку, чтобы привести мысли в порядок. Следовало побывать по старому адресу Зейна С-49 в Ржавом Холме, если я хотел выяснить, что же произошло в магазине красок. Но отец был прав: для моей поездки требовались очень-очень веские основания. Ржавый Холм был близко - отправиться и вернуться в тот же день казалось вполне возможным. Тогда я отделался бы десятибалльным штрафом за отсутствие на ланче. Конечно, проделывать пешком двадцативосьмимильный путь, да еще по такой жаре, я не собирался. Я задумался над тем, у кого можно одолжить велосипед, и тут услышал голос:
- У вас есть хобби?
Я поднял голову. На другом конце скамейки сидела вдова де Мальва, глядя на меня в упор. Вопрос был риторическим: иметь одно хобби считалось обязательным, даже для серых, у которых не оставалось времени на это. Утверждалось, что "хобби изгоняет из головы праздные мысли", но о самом хобби правила ничего не говорили. Чаще всего люди записывали номер локомотивов, собирали монеты, марки, бутылки, пуговицы и камешки. Многие занимались вязанием, живописью, выращиванием морских свинок и игрой на скрипке. Некоторые собирали предметы из эпох, предшествовавших Тому, Что Случилось: редчайшие штрихкоды, зубы, кредитные карты, клавиши от клавиатур. Все это могло быть самых разнообразных форм и размеров. Некоторые выбирали дурацкие хобби, желая позлить префектов: вращение животом, прыжки на месте, экстремальный счет. Что до меня, я предпочитал более абстрактные развлечения: я коллекционировал не только старинные слова, но и идеи.
- Сейчас я обдумываю методы по убыстрению продвижения очередей, - многозначительно ответил я, но де Мальва не проявила к этому ни малейшего интереса.
- А я люблю проделывать дырки в предметах, - объявила она, показывая продырявленный лист бумаги.
- Это требует немалого умения.
- Да. Я делаю дырки в древесине, картоне, листьях, даже в веревках.
- А как это - в веревках?
- Я делаю петлю, - объяснила она с обезоруживающей простотой, - и вот вам дырка. Думаю, никто больше так не поступает. А поглядите, что я нашла сегодня утром в лавке. - Вдова показала мне пончик и огорченно воскликнула: - Увы! Сегодня никто не трудится, придумывая себе оригинальные хобби, все как безумные скачут по крышам вагонов.
- Это все госпожа Ляпис-Лазурь, - коварно заметил я.
Глаза де Мальвы округлились.
- Я так и знала!
- Извините, я только что увидел человека, с которым должен поговорить.
И, вскочив со скамейки, я помчался за каким-то зеленым, который нес тромбон. Это не было лишь желанием отвязаться от старушки: у зеленого имелась только одна бровь.
- Простите…
Он остановился и мгновение недоуменно смотрел на меня, а потом, видимо, признал.
- Вы ведь сын нового цветоподборщика? И вы видели последнего кролика?
- Д-да.
- На что он похож?
- Такой… меховой.
Я быстро назвал свое имя, чтобы избежать подробных расспросов о кролике. Чувствовал я себя неловко и как-то странно: никогда раньше мне не приходилось по-дружески беседовать с зеленым. В Нефрите каждая цветовая группа варилась в собственном соку. Джейбсу было лет двадцать пять; судя по одежде - фермер.
- Ваша бровь. - Я показал пальцем. - Томмо говорит, что Джейн ее оторвала. Это правда?
- Ага, - ухмыльнулся он, трогая шрам кончиком пальца. - Но все случилось так быстро, что я почти не почувствовал боли. Если бы она и вправду ненавидела меня, то вырвала бы все с мясом.
- Да, она поступила благородно, - медленно проговорил я.
- Я думал о пересадке донорской брови, - сказал Джейбс, - но если вдруг ее прилепят плохо, я буду выглядеть глупо до конца жизни. А вы не хотите назначить ей свидание?
- Больше не хочу.
- Не знаю, почему я это сделал, - нахмурился он, - может, из-за ее носа. В нем что-то есть, согласны?
- Да, конечно.
- Только Джейн не говорите. Ей… не понравится.
- Привет! - воскликнул вновь нарисовавшийся Томмо. - Эдди, это Джейбс Лимонебо, зеленый в первом поколении, поэтому парень что надо. Что тут у вас?
- Мы с Эдди обсуждали, как назначить свидание Носику.
Томмо поднял брови.
- Так ты хочешь ее склеить?
- Мы просто разговаривали о том о сем.
- Конечно хочешь. Мой тебе совет: оставь ее в покое. - Томмо заговорщически хихикнул. - Если уж выдавать преступные секреты, то вот один: Джейбс - дитя любви. Его родители поженились, потому что - представь себе - не могли друг без друга! Потрясно!
- Я нисколько не стыжусь этого, - заметил Джейбс с достоинством, - но поразмысли вот о чем: если ты встречаешь оранжевого или зеленого, не стоит думать о пустом разбазаривании цвета. Перед тобой - тот, чьими родителями двигало нечто более благородное, чем бешеная жажда хроматического превосходства.
Я никогда не думал об этом в таком плане. Бурые вот уже столетие старались отвоевать утраченные цветовые позиции. Мой союз с Марена позволил бы нам занять то же место, что и до женитьбы моего прапрадеда на серой. Красный цвет был, если угодно, моей судьбой: меня обрекли на него.
- Если уж мы болтаем откровенно, - ухмыльнулся Джейбс, - расскажи Эдди, как ты глазеешь на голых купальщиц.
- Злостная клевета! - заявил Томмо. - Я не глазел, а просто заснул с открытыми глазами, а они шли мимо.
Последовала пауза. Я не знал, как завязать разговор с зеленым, и выпалил первое, что пришло в голову:
- А на что это похоже - видеть зеленый цвет?
Джейбс понизил голос:
- Это… это самое лучшее, вот и все. Трава, листья, побеги, деревья - все это наше. А мельчайшим вариациям цвета нет числа. Возьмем листья: яркий и нежный оттенок, когда они распускаются, и темный, насыщенный поздним летом, перед тем, как они сворачиваются и опадают. Тысячи, если не миллионы оттенков. Иногда я просто сажусь в лесу и гляжу.
- Да-да, именно так, - подтвердил Томмо. - Я видел его. Но не поменяю свой красный на его зеленый даже за тысячу баллов. Томмо не хочет быть пожранным гнилью, находясь в полном сознании. Спасибо, не надо.
Это была оборотная сторона природного цвета: если за тобой приходила плесень, Зеленая комната не действовала, даже если надевать очки с цветными стеклами. Зеленым приходилось плохо: не теряя сознания, они задыхались все сильнее, по мере того как споры закупоривали дыхательные пути. Некоторые из зеленых совершали самоубийство, чтобы прекратить мучения, другие вступали в организации самопомощи, но это было против правил.
- Вот она, разница между тобой и мной, - с улыбкой глядя на Томмо, заметил Джейбс. - Целая жизнь, полная богатых, обильных цветов природы в обмен на каких-то пять часов страданий! Лес всегда с легкостью побеждает.
- Ну, это не для меня, - весело ответил Томмо. - Как только споры начинают прорастать, я кидаюсь головой вперед в эндорфиновую похлебку, даже не успев сказать: "Привет, ребята, все это была большая куча дерьма".
Джейбс решил, что пора уходить, пока Томмо не разошелся.
- Добро пожаловать в наш город, Эдди. Если не хочешь отправиться на перезагрузку, слушай одно слово из десяти. Друзья?
Доля секунды ушла на раздумья. До сих пор ни один зеленый не предлагал мне дружбу. И вообще, из четырехсот тридцати шести моих друзей насчитывалось лишь двенадцать оранжевых, шесть синих, Берти Маджента и с недавних пор еще Трэвис. Остальные были красными.
- Друзья.
Джейбс легонько, по-дружески толкнул Томмо и удалился.
Мы пошли по мощеной улице с лавками и мастерскими разного вида и разной полезности: лавки портного, скобяная, ремонтная, "Фотостудия Северуса", "Шерстяные и галантерейные изделия", лицензированный Главной конторой изготовитель вилок. Томмо рассказывал о представляющих интерес людях, которые попадались нам по пути, и знакомил меня с ними, если считал необходимым.
- Банти Горчичная. Самая зловредная баба в городе.
- Мы уже знакомы.