4
Икки молча выводил автомобиль из лабиринта переулков. Брам тоже молчал. Икки не довел расследование до конца, окажись Джонни мошенником - им пришлось бы заплатить деньги за умершую девочку. Стояла жуткая жара, а кондиционер в "ровере" сломался. Брам открыл со своей стороны окно, и это беспокоило Икки. Дурные предчувствия не оставляли его. Презрительно сжав губы, он нервно вел автомобиль по улочкам арабского города.
Брам заглянул в конверт, полученный от Джонни. Там оказалась фотография Сары, она лежала на спине, сложив руки, словно спала; белое платье, розы и гиацинты на груди, глаза закрыты - снимок, сделанный на смертном одре. Брам убрал фотографию в конверт. Может, потом у него достанет сил снова посмотреть на нее.
Теперь можно закрывать дело.
В первые недели родители, обратившиеся к ним за помощью, звонят по десять раз на день, посылают эсэмэски, мэйлы, пытаются принимать участие в розысках, надеясь заглушить боль потери, и от этого неизбежно возникают личные связи. Делом Сары Лапински занимался Икки. Если бы им удалось выкупить девочку, Икки сам позвонил бы ее матери. Плохие новости сообщал Брам. Обязанность сообщать о катастрофах лежала на нем, как на старшем из партнеров. Двадцать восемь раз приходилось ему делать это. В армии служили офицеры, которым приходилось десятки раз посещать семьи погибших. Приказ командира - у них не было выбора. У Брама выбор был. В шести случаях им удавалось отправить на поиски могил полицию, но, хотя именно полицейский звонил в двери и сообщал родственникам грустную новость, Браму приходилось при этом присутствовать. Он никогда не видел Батьи Лапински, а теперь именно он должен сообщить ей о смерти дочери - если, конечно, Джонни не соврал. Убедительно ли выглядит фотография? В этом Брам не был уверен.
Он сидел на своем месте, глядя вперед. Икки упрямо молчал. И вдруг отчаянно заорал:
- Да, я знаю, я совершил ошибку! Ну, извини!
- Твой приятель Самир надул тебя.
- С этим asshole я еще разберусь. Мы не можем вернуться другой дорогой?
- Нет.
- К блокпосту ведет только одна дорога?
- Да.
- Shi-i-it, - протяжно выдохнул Икки.
- Предчувствия?
- Опять твой сраный сарказм.
Они миновали рынок неподалеку от блокпоста. Женщины, закутанные в паранджу Мужчины в нелепо-просторных женских платьях.
- Ее мать, - сказал Икки, - придется рассказать ей.
- Я знаю.
- Я сам расскажу, - пробормотал Икки. - Я виноват.
- В чем?
- Я дал ей надежду.
- Ты что-то рассказал ей?
- Почти ничего.
- Почти ничего - это слишком много.
- Ты уверен, что нет другой дороги? - спросил Икки, снижая скорость.
- Господи, Икки, заткнись, псих несчастный, - не выдержал Брам. - Езжай куда едешь!
Икки осуждающе покачал головой, но прибавил газу.
Старый город остался позади, они подъезжали блокпосту. Стена, электросенсоры, камеры и переходной шлюз - выходит, евреи фактически смирились с тем, что Яффа больше им не принадлежит. В городе они не встретили ни одного еврейского солдата. Армия следила за порядком с воздуха, а стены, крыши, дороги были нашпигованы электроникой; иногда аппаратуру скрывали даже под многослойными одеждами женщин. Слишком опасно было посылать туда патрули.
Время - час дня. Скоро улицы Яффы опустеют: жители разойдутся по домам в поисках прохлады.
Икки выпрямился и вцепился в руль, словно это могло его успокоить.
- У блокпоста никого нет, - сказал Брам. - Никого, кто мог бы нанести нам вред. Что там может случиться?
- Маскарад, - ответил Икки, - маскарад, несущий страдания.
- Ты именно это чувствуешь?
- Да.
- А с Самиром у тебя предчувствий не было?
- Все время ныл.
- Это благодаря Самиру ты сейчас наложил в штаны от страха. Если б не его ложь, тебе не пришлось бы сюда ехать.
- Может, он и сам не знал.
- Кажется, ты только что собирался с ним разобраться?
- Какая Самиру выгода от того, что он послал нас к Джонни?
- А пачечка банкнот, которую мы захватили с собой? Самир и представить себе не мог, что Тарзан окажется таким честным. Только подумай, Икки, кого мы встретили: честного араба, которого звать Тарзаном. Помешанного на баскетболе.
- Самир посмеялся бы вместе с нами.
- Кстати, о баскетболе. Сколько времени сейчас в Хьюстоне?
Икки пожал плечами:
- Семь часов разницы?
- Восемь. Там сейчас раннее утро. Или передача идет в записи.
- Ну и что?
- Он сказал, что поставил деньги. Но это старая запись. Он наврал нам.
- Ну и что? - повторил Икки.
- Зачем это ему? Зачем ему надо было показать нам, что он игрок?
- Я знаю одно: ты - самый большой параноик из всех, с кем я знаком. Когда ты собираешься поговорить с матерью Сары?
- Прямо сейчас… нет, сейчас мне надо на работу. Завтра. Я схожу к ней завтра.
- Раньше ты так не говорил, раньше ты говорил, что родители должны сразу…
- Так то раньше. А теперь будет по-другому. Я пойду завтра, о'кей?
Икки ударил по тормозам, и машина резко встала. Это, без сомнения, должно было привлечь внимание солдат. Три сотни противотанковых ракет взяли их на прицел.
- Я так не могу, - сказал Икки.
Брам, потеряв терпение, заорал:
- Черт побери, провидец хренов! Хватит выдрючиваться! Вылезай, я поведу!
Икки кивнул. Они вылезли и обменялись местами. Мобильник Брама бибикнул. Он торопливо выхватил трубку из кармана, взглянул на экран: "номер не определен". Брам нажал кнопку "громкой связи".
- Профессор?
- Хаим?
- Профессор, что с вашим автомобилем?
- Все в порядке, просто мне захотелось попробовать… Никогда не водил машин с правым рулем.
- Не самое лучшее место вы выбрали, профессор.
- Больше никогда не будем так делать, Хаим.
- Я проведу вас через шлюз побыстрее.
- Спасибо. Откуда у тебя мой номер?
- Чему ж тут удивляться, если в моем компе записано, в котором часу сегодня утром пописал ваш пес. В каком, собственно, времени вы живете, профессор?
С некоторых пор Брам плохо ориентировался во времени. Который сейчас год? И как далеко продвинулись наука, техника, нравственные нормы? Одно он знал точно: время твердой веры в завтрашний день, который станет чудесным продолжением сегодняшнего, продолжением успехов, честолюбивых надежд, сознательной ответственности и любви - давно прошло и не вернется.
- В давно прошедшем, Хаим, - ответил он.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Тель-Авив
Двадцатью годами раньше
Апрель 2004
1
Большинство историков мира попадали бы в обморок от счастья, получи они предложение, которое Брам не решался принять. Пока еще никто из их круга (кроме, конечно, Рахели), не знал о нем. И если Брам примет его, то станет в глазах друзей дерьмом и ничтожеством. Отъезд из Израиля всегда считался не вполне приличным деянием; уехавший надолго, укрывшийся в одной из западных стран не вызывал к себе иного чувства, кроме общенационального презрения. Впрочем, в презрении присутствовала изрядная доля зависти. Кому не хотелось убраться подальше от этого сумасшедшего дома? Кому свободно дышалось в вонючей атмосфере скандалов, сотрясавших страну? С одной стороны, всякому хотелось уехать, с другой - никто не желал ни отказываться от участия в невероятном эксперименте, затеянном Израилем, ни способствовать его провалу.
Это была его страна, его песок и камни; наверное, существовали на земле и другие города, где можно бродить среди ночи у моря, под старыми пальмами, наслаждаясь теплым ветром, но Брам врос в эту землю: здесь он нашел жену, здесь родился их сын, здесь написана работа, сделавшая ему имя в научных кругах, здесь он стал профессором.
Сперва Брам пытался поймать такси у перекрестка улиц, застроенных близко поставленными невысокими домами. Сразу видно, что находишься в сердце старого Тель-Авива: фонарей совсем мало. Можно, конечно, вызвать машину по мобильнику, но разве плохо прогуляться теплым вечером? И он пошел пешком к более оживленному месту - улице Бограшова. Набросив пиджак на плечо, Брам придерживал его, сунув в петельку вешалки указательный палец; на другом плече висел объемистый коричневый портфель.
Сегодняшнее собрание затянулось. Два часа назад мобильник требовательно пискнул, на экране высветился американский номер, и ему пришлось, извинившись, выйти из аудитории, где они торчали с восьми вечера. В пустом коридоре, под холодным светом люминесцентных ламп, Брам нажал на кнопку и услышал в трубке голос Фредерика Йохансона, шефа департамента истории Принстонского университета.
Они знали друг друга по конгрессам и специальным журналам. Йохансон - потомок шведских пиратов, похожий на неандертальца гигант с грубыми руками и крупным лицом (всегда кирпично-красным: то ли от алкоголя, то ли от повышенного давления, то ли по причинам генетическим), роскошной копной светлых волос и белесыми, как у альбиноса, ресницами - уже звонил днем, но Брам как раз читал лекцию и отключил телефон. Потом он пытался перезвонить, но Йохансона не оказалось на месте. Теперь, в одиннадцать вечера, они, наконец, соединились. Семь часов разницы с Америкой, где вечер еще и не начинался.