По телеэкрану болтался персонаж компьютерного мультика, похожий на оживший скутер, но искренне считавший себя козой.
Брам спросил:
- Эти червяки - они большие?
Бенни, с интересом наблюдая за происходившим на экране, набил рот спагетти и сказал:
- Очень большие.
- Покажи-ка.
Бенни положил ложку и широко развел руки:
- Такие.
Это было ближе к змее. Змеи, значит. Неужели в доме водятся змеи?
- Сколько червяков ты видел?
Бенни снова взялся за вилку:
- Десять тысяч миллионов.
- Бен, ты умеешь считать. Сколько? - спросил Брам и поглядел в спину сыну.
- Бесконечно, - ответил тот.
Откуда он знает этот термин? И понимает ли его значение?
- Как ты сказал, малыш?
- Бесконечно, - небрежно повторил Бенни.
Может быть, отец прав: Бенни очень похож на Хартога, одинаковая генетическая структура, созданная для познания тайн мира, которых Браму не понять никогда.
- Что значит: бесконечно?
- Это если все-все-все сложить вместе. Сколько еще ложек?
Брам заглянул в его тарелку:
- Восемь.
- Четыре.
- Я сказал: восемь.
- О'кей.
Брам, не удержавшись, наклонился вперед, поцеловал сына в макушку и вдохнул запах его волос, сладковатый и свежий, несмотря на то что малыш весь день провел на солнце. Знания, над которыми шла незаметная работа в голове Бенни, недоступны Браму. Надо оставить его в покое.
Редчайший случай: у Бенни не было аппетита. Наверное, не стоило кормить его спагетти. В индийской стряпне Рахель Браму чудилось что-то мистическое. Он после стольких лет жизни с нею не смог бы приготовить себе даже супа. Единственное, чему он научился, - разогревать готовую еду в СВЧ-печке.
- Папа?
- Что, малыш?
- Сколько лет должно быть, чтобы уйти?
- Что ты имеешь в виду?
- Большие мальчики ведь уходят из дому, от папы и мамы?
- Если уезжают учиться, да. Когда им исполняется восемнадцать или девятнадцать лет.
- Я не хочу уехать, папа.
- А почему ты должен уезжать?
- Не знаю.
- Можешь хоть до ста лет оставаться с нами.
- Когда мама вернется?
- На будущей неделе.
- Я хочу ее увидеть.
- Конечно, увидишь.
- Я хочу ее теперь увидеть.
- Завтра утром мы ей позвоним.
- По скайпу? Тогда я ее увижу.
- Она взяла с собой лэптоп, так что мы сможем и поговорить, и увидеть ее.
Бенни кивнул головой, не отрываясь от телевизора.
Зазвонил телефон.
- Я возьму, - сказал Бенни. Он поднялся и взял с кухонного стола трубку, которую Брам там оставил.
- Иннеб Мйахнам.
И, спокойно выслушав ответ, сказал: - Нет, вы правильно набрали номер. Маннхайм. - Он кивнул:
- Иннеб Мйахнам - это Бенни Маннхайм наоборот. Да. Мне уже четыре года.
Он вернулся к Браму и, прикрыв ладошкой микрофон, сказал:
- Это тебя.
Брам взял трубку, назвался и потрепал сынишку, усевшегося возле, по волосам.
- Это Ицхак Балин.
- Ицхак? Ну и сюрприз! Как дела?
- Я не помешал?
- Конечно, нет.
- Рассказывай, Ави: твоя красотка жена, твой умник-сын - все в порядке?
- Лучше не бывает.
- Я слыхал, ты обзавелся замком?
- Замком? - Так вот какие сплетни ходят о нем в Израиле. Предатель обзавелся собственным замком, окруженным рвом. Израильская экономика в полном порядке, но профессор Маннхайм обстряпывает свои делишки в далеком Принстоне.
- Дом и правда большой, - сказал он, - но в очень плохом состоянии, как говорит мой отец - колоссальная куча старого дерева.
- Я видел твоего старика на прошлой неделе. Ничуть не переменился.
Хартог был страстным противником Балина.
- Ицхак, ты ведь умный парень, как ты не видишь, что твоя идея мирного сосуществования приведет к тому, что нас уничтожат, - сказал он как-то раз Балину. - Арабы не хотят мира. Знаешь, чего они хотят от тебя?
Балин безнадежно поглядел на него, но покачал головой:
- Нет.
- Я тебе скажу, - Хартог помолчал несколько секунд, чтобы усилить драматический эффект: - Арабы хотят выпустить тебе кишки, - он снова помолчал, - чтобы сожрать их сырыми.
Брам отозвался:
- Надеюсь, он отпустил тебя с миром.
- Разумеется, нет. Я всегда думал, что он самый крутой радикал из всех, кого я знаю, и не только радикал, он мечтает о "мирном размежевании"; и я надеялся, что правее него только стенка. Я ошибался. Он стал намного радикальнее - он был мне всегда симпатичен, ты знаешь, но теперь он зашел чересчур далеко.
Балин поступил не слишком тактично, затеяв с ним разговор об отце. Или он сделал это специально?
- Рад слышать, что старик по-прежнему бодр, - нашелся Брам, - а теперь расскажи о себе. Кстати, сколько у вас там сейчас времени? Полвторого ночи?
- Я не в Израиле, я в Нью-Йорке.
- Тогда мы должны увидеться. Как здорово, Ицхак, что ты мне позвонил!
Балин вызывал у Брама что-то вроде восхищения, хотя американцы и придумали для таких, как он, меткое словцо bullshitter. Ицхак был одержим миссией, священной целью: покончить с оккупацией Западного берега. Он был уверен: как только это произойдет, в Иудее и Самарии будет создано независимое палестинское государство. Брам тоже довольно долго так думал. Но теперь уже не был в этом уверен.
- Когда мне лучше приехать? - спросил Балин.
- Завтра у меня весь день лекции. Но ты можешь приехать вечером, к обеду. Или лучше в выходные?
- Завтра - с удовольствием. Как дела у Рахель?
- Работает по полдня, врачом-терапевтом. Все в порядке. И - кстати! - поздравляю тебя!
Два года назад Балин снова женился, а в прошлом месяце жена его родила девочку. Рахель тогда еще купила в Принстоне старинное зубное кольцо и послала его им в подарок.
- Спасибо за подарок, - откликнулся Балин. - Только он, по-моему, слишком дорогой.
- Я говорил Рахель, но разве ее остановишь!
Балин радостно хихикнул:
- Так я приеду в выходные.
- Адрес у тебя есть?
- Есть. Ави, я вот еще о чем хотел тебя спросить: не хочешь ли ты подумать, вернее, взвесить возможность вернуться?
- В Израиль? - уточнил Брам.
- Да, домой.
Все известные клише об американских университетах оказались реальностью: необходимость публикаций означала, что преподаватели были постоянно заняты подтверждением своих результатов, исследованиями, поиском новых тем и материалов, постижением истины. Конкуренция в Принстоне была чудовищная, кроме того, в глубине души он считал, что покупка дома обернется финансовым крахом. Но пока не хотел даже думать об этом. Рахель радовалась тому, что надо приводить дом в порядок. Это ее идея, ее мечта, которая должна быть реализована.
- Ицхак, мой дом здесь.
- А твоя душа?
Ицхак Балин никогда не упускал случая задать риторический вопрос. Душа - Брам представления не имел, что это такое. У него не было желания пускаться в дискуссию о месте, функции и продолжительности жизни души. Сперва надо бы привести в порядок этот чертов дом; ему вдруг страшно захотелось спать.
- Моя душа там, где мой сын, - ответил Брам.
Воцарилось молчание.
- На это у меня нет ответа, - пробормотал наконец Балин. - В воскресенье?
- Прекрасно. Ты приедешь один?
- Нет, со мной парочка горилл. Но они сами за собой поухаживают.
Охранники, значит, привезут его сюда, а вечером заедут и заберут. Возможно, на двух или трех тяжелых джипах, из которых только один подъедет к дому. Сидящие в остальных пообедают где-нибудь поблизости и полутора часами позже подменят тех, кто остался на посту. У Брама был уже опыт общения с Балином, любимым объектом ненависти как ультраправых сионистов, так и палестинских радикалов.
- Приезжай часам к шести. Рахель перед отъездом наготовила всякой индийской стряпни. Я могу все это разогреть, но на большее не способен, смею тебя уверить.
- Я уверен: все, что Рахель сунула в морозильник, - замечательно. Кстати, знаешь ли, Ави, меня приглашали занять то место в университете, которое получил ты.
- Тебя? Когда?
- Тогда же, когда пригласили тебя. Ты меня обскакал. Я долго на тебя из-за этого сердился.
Брам вспомнил, что Йохансон упоминал о каком-то еще израильтянине.
- Если бы я знал об этом, Ицхак, я остался бы в Тель-Авиве.
- Они сделали верный выбор. Но я хочу попробовать уговорить тебя вернуться. Буду у тебя завтра, к шести.
Он повесил трубку.
Тут до Брама дошло, что за разговором он не заметил, как вышел из дома. Солнце стояло низко, старые стены дома и старые деревья казались золотистыми. Цикады стрекотали свои вечные песенки. И пахло приятно: хвоей, землей и древесной трухой. Каким же чудом он попал сюда. Избранный вместо авторитетного политика Балина. И пьянящее чувство охватило его: это подтверждало его, Рахель и Бенни исконное право жить здесь. Повернувшись, он поглядел в золотистое небо, где легкие, редкие облачка были подсвечены красным, и дал себе слово получить удовольствие от этого приключения.