Образовалось кольцо вокруг новости, зародилось гудение, но кто-то догадался взять обнимателя за руку, видимо, это врач был, но сейчас слушатель – он так удивлённо воспринимал человеческий пульс, словно это была музыка.
– Вы не поверите… У него двойной.
– Двойной пульс? Но так не бывает, – забормотали из толпы.
– Так не бывает, но сейчас я это чувствую своими же пальцами. Тут же нашлись желающие проверить, они клали пальцы на вену, слушали и в изумлении отходили.
– Я где-то слышал, что если огненное сердце терпит удары судьбы, то появляется двойной пульс, – сказал какой-то мужчина из толпы.
– Бедняжка! – подхватили женщины.
И люди запричитали над обмякшим телом, как будто перед ними не человек лежал, а всемирное горе.
…Сначала Милан почувствовал жар, потом вспышку и, наконец, разжмурился. Он лежал у блестящего камня на площади, а напротив сидел превратный колдун и светил ему фонарем в глаза.
– Очнулся, ну, наконец, сколько же вас убивать надо, чтобы вы ожили.
– Я ожил…
– Факт налицо.
Милан привстал и покачнулся, новое состояние было совсем непривычно..
– Но что я?
– Ещё немного – и ты бы превратился в осьминога, – загоготал колдун.
– Нет…
– Но, к счастью, твой организм решил остановиться на двух сердцах. Теперь ты лично сможешь распоряжаться своим внутренним теплом. Так что, если какая-то ещё принцеска решил разбить тебе жизнь, ей надо будет раздобыть молоток размером в земной шар, чтобы повредить оба сердца.
На сей раз колдун не засмеялся, но похлопал Милана по броне и сказал.
– Теперь ты свободен. Теперь живи.
…Человек шёл по шершавой улице, и воздух назойливо лез в его легкие, предлагая насладиться утренней свежестью, а внутри человека двойное сердце стучало в четыре клапана, а снаружи его утро сменялось утром. А человек всё шёл куда-то по шершавой улице, всё шёл и ни на что не обращал внимания. Иногда только он заговорчески так останавливал себя, поднимал воротник и бурчал что-то еле-еле себе под нос. Вот и сейчас остановился.
– Мы всех обманули, – прошептал он мягко. – Теперь ты со мной навсегда.
Человек любящий обернул себя створками пальто, как будто обнимая, и, улыбаясь, продолжил знакомый путь.
ЭСКАЛАТОР
Она девочка маленькая, но большая, макушкой достаёт до дупла картавки, имеет собственную копилку из кокоса, где вызревают сусеки, танцует в середине двора в самых красивых бусиках из фасоли, интерпретирует сезоны на свой лад – носится под дождём цветным, воображая себе прозрачные плащики. Так она всё время проводит, время для неё длинное, от одного дома до другого два света путешествовать можно, но это обычно так, не сегодня, сегодня же вместо каланчи бантик, потому что сто сорок зарубок на старом стволе, а значит, у Ндиди аниверсарио.
Отец дедову шляпу достал, замотал башмаки. Мама дрова не трёт, а братья по стенам сидят, хотя обычно они целый день по лесу носятся, дразнят окапи, но теперь вот сидят тут – и даже ребёнок догадается: что-то задумано. Да и тётка неожиданно так пришла, развалилась на стуле и делает вид, что кешью обивает от угля, а у самой лицо хитрое-хитрое.
Все приготовились, интригуют, но пока ничего не происходит. Лампочник с потолка свалился, курица закурила, тряпичная бабочка пошатнулась на занавеске – никаких происшествий выдающихся, не считая этот гул: то ли гул, то ли жужжание, – и чем дальше, тем сильнее жужжит.
– Надела бы ты носочки, – говорит мама невзначай, прикрывая рукой улыбающийся рот.
Звук приближается и теперь уже напоминает полноту, грохот, вызывает восторг, и теперь уже никто не может остаться на месте, мальчишки вскакивают и бегут на улицу, тётка плетётся со своей тарелкой плетёной, родители тоже идут, и Ндиди, конечно, несётся на дорогу с большими глазами. Смотрит на дорогу, а там камбио стоит, длинная такая штука-тарантас на кругляках с блестящей начинкой.
– Ого! – Ндиди восклицает.
Сзади какая-то сила отрывает её от земли, девочка оборачивается – это папа. Всё такое медленное, очень много радости, и это, наверное, лучший день в её жизни, хотя пока она не думает об этом, стоит в носочках на возвышенном полу и улыбается.
Камбио срывается с места, как будто подпрыгивает и гремит, а по сторонам деревья мелькают и все разные такие картинки, из-за чего Ндиди вывод делает, что это не деревья едут и не дорога, а камбио. К тому же солнце болтается из стороны в сторону, а как же такое могло быть, если бы они на месте стояли. Значит, едут. Едут и едут. Солнце красное. Говорят, что в солнце живут чудеса… Но что-то долго очень.
– Мам, ну где это?…
– Вот-вот, – подмигивает женщина.
По лесу непросто ехать, всякие там коряги то и дело цепляются, а Ндиди уже ведь не терпится узнать, что дальше там, что за лесом такое, или там другой лес, или река там с картонными рыбами (дядя книгу с картинками привозил), или там пустыня, много-много песка и толстые магеи с соком, который пить можно только взрослым, а у детей от него иголки вырастают на спине…
Но там ничего такого не было. Лес закончился, и начался другой лес, только там деревья такие странные – толстые, ровные по бокам, и из них ещё люди выходят. Около одного из таких они и остановились.
– На месте, – констатирует отец и помогает дамам спуститься.
– Пап, это что? – спрашивает именинница.
– Торговый центр, – гордо говорит отец.
И они входят в это огромное дерево (Ндиди скоро узнала, что это дерево называется "здание"). И вот они в этом огромном здании со стенами такими, знаете, что там всё повторяется, что есть на улице, и даже люди повторяются. Ндиди стоит перед такой стеной с круглым ртом и видит себя вторую с таким же круглым ртом на стене прямо, вот какие чудеса бывают!
Они стоят перед этим, изумлённые, стоят перед этим, держат друг друга за руки, смеются, разыгрывают, кто первый пойдёт, однако вверх никто не желает, все отнекиваются, благословляют соседа, а сосед толкается в отместку и хнычет, так и стоят – седьмую минуту уже около металлической лестницы чудаковатой.
Мама первая принимает решение, ставит ребёнка на рубеж металлический, и лёгкий толчок в спину уносит его вверх, но перед этим Ндиди делает шаг такой тяжёлый, опасливый, как будто она на смерть идёт, но никакая эта не смерть, иначе мама не толкнула бы. Но она её толкнула всё-таки, потому что отношения у них прекрасные и она ей всяческих благ желает. Потому и толкнула. Что об таком говорить, когда девочка уже справилась с дискомфортом, руки расправила и едет врастопырку по этой заносчивой диагонали, а родители долго думать не стали, и таким же бетонным способом мама перемещает свою ногу на резиновый прямоугольник, потом вторую, и следом же обрушивается папа. Не как-то так обрушивается образно, как курс денег, а в прямом смысле падает, пытается не задеть никого, но инстинкт тянет его руку к спасительной кофточке кружевной, и через кусочек момента родители падают на своё детище, все падают, и каша такая барахтающаяся поднимается вверх, выстилая дорожку, что сочинители ада умилились бы, увидев это. Но сейчас никто не умиляется рядом, а все помочь хотят, свешиваются и кричат в целом всё больше по теме, хотя некоторые и улюлюкают просто.
Дальше второй этап. Они же вот-вот подъедут, а тут надо как-то подсуетиться, освоить шаг, чтобы оно не сожрало, у него вон какие зубы. Отец кое-как поднялся, держится руками за резиновую перилу и готовится ногу занести. Дамы тоже ноги по примеру подняли, вот-вот пригодится такая поза. И точно: лестница уходит в пол, и они по очереди тоже на него перемещаются – страшно было, но вот все справились. Теперь она стоит тут, в новых носочках, счастливая именинница, стоит тут, среди расписных потолков, и ничего у неё прекрасней не было в жизни.
– Мам, пап, спасибо вам, – она говорит, и кажется, что сейчас разрыдается.
– С днём рождения, дочка, – отвечает горделиво отец.
Родные обнимаются все между собой, смеются, обсуждают недавнее, уже не так испуганы, но вниз всё же по обычной лестнице пошли.
– Пока, подружка, – говорит именинница второй девочке в стене.
Семья залезает в камбио, и они снова начинают подпрыгивать так, что солнце с разных сторон. Но Нбиби это уже не так занимает, как раньше, потому что она знает, где на самом деле прячутся чудеса.
ЖИМОЛОСТЬ
Комната расшалилась. Расшатались зубы. Мне бы немного поспать. Но второй час за стеной елозит амбулансия. Ездит по пляжу и предупреждает тех о возможности цунами. А те гуляют, плавают, думают, что день вот этот славный выдался. И эта большая дырка с пустотой, которую когда-то назвали водой, гримасничает, резвится, как будто привязывает. На камнях отпечатываются следы земли. Наступишь – и мимо. Твой ботинок всегда промажет, если метит в чужой след.
Всё притворяется. Всё вампирит тебя, щекочет по чувству юмора. А на стене весит большой металлический чайник. Его прибило давно ещё, в эпоху стенных чайников. Колонизаторы, они же грабли, с руками в пол-осени вешали на стены всё, что никого не радовало. Плакаты, гвозди для ружья, для букета, для чайника. Конечно, кто же знал, что для чайника. Но вышло, что именно для чайника.
А если взять швабру и двигать ею по полу с криками из репертуара кукушки, соседка-соотечественник непременно зайдёт сварить у тебя бигуди. Она заглянет в квартиру с кастрюлькой из алюминия и удивится, почему же так не убрано. Потом раздавит муху и пару историй про потерянного джунгарика с восьмого, и как Людка выкупала сына из какого-то плена.