Он что-то достал их своего подсумка – мне сперва показалось, клубок шерсти. Встряхнул, быстро размотал – и резким, почти неуловимым движением швырнул вверх и вперёд. Нечто, похожее на клубок, зацепилось за штыри, развернулось – и стало ясно, что это узенькая, сантиметров в двадцать шириной, верёвочная лестница. Только толщина верёвок – миллиметра три от силы. Несерьёзные какие-то ниточки.
– Слона выдержат, – успокоил меня Дима. – Это ж гипероксилон. Спецназовское снаряжение. В сложенном виде не больше кулака, а до пяти метров подняться можно. Короче, смотри, как я делаю, и повторяй.
Дима ухватился за поперечные нити и шустро полез на стену. Взялся за штыри, подтянулся, подогнул ноги и закинул их на стену. Потом, отпустив левую руку, дёрнул на себя лестницу и резким движением перекинул её на ту сторону. Снова обеими руками сжал штыри, ловко перебросил тело за стену – и быстро исчез внутри.
Всё это было замечательно и смотрелось как эпизод из боевика, только вот я-то как попаду внутрь? Лестница же одна.
Впрочем, ответ последовал секунд через десять. Край лестницы появился над стеной, побалансировал мгновение – и скользнул вниз, на мою сторону. Я подошел, мельком глянул – к концам продольных нитей были привязаны небольшие гайки. Дёшево и сердито.
Я ухватился за поперечные нити-перекладины, шустро полез вверх. Помогал, конечно, бушующий в крови адреналин, но вот ладони резало даже в плотных рукавицах. Или дело в отсутствии привычки? Да, брат Сашка, это тебе не в R-подключениях геройствовать, это реал, и ты не супермен…
Впрочем, до края стены я добрался вполне пристойно. Дальше было сложнее. Подтянуться-то я подтянулся, а вот встать на стену, не нанизав себя на штыри, оказалось нетривиальной задачей. С третьей попытки, впрочем, мне это удалось, я перекинул тело на ту сторону и повис на левой руке, судорожно пытаясь правой нащупать лестницу и потянуть её на себя. В конце концов получилось, и вниз я уже спустился без приключений.
– Долговато, – прокомментировал Дима. – Но для первого раза с пивком потянет.
Он ухватил лестницу, каким-то хитрым движением дёрнул её вверх и вбок, а потом вниз. Миг – и вот он уже сматывает её в клубок, убирает в подсумок.
– Уходить через ворота будем, как культурные люди, – пояснил он. – Ворота замечательные… изнутри засов, и всё. Они их запирают только когда уезжают. Ладно, действуем по плану. Сперва в гараж.
Он уверенно направился влево, будто в точности знал, где тут что. Впрочем, и знал – наверняка же у подпольщиков имеются данные космической съёмки, а то и даже копии проектной документации на дом.
Запертая дверь гаража Диму ничуть не напрягла. Он достал из своего подсумка какую-то изогнутую хреновину, поковырялся в замочной скважине – и дверь подалась вперёд.
– Теперь быстро и тихо, – шепнул он мне в ухо. – Рукавицы сними, парализатор достань. Страховать меня будешь. Кто появится – стреляй без раздумий. Целься в корпус, иголки одежду пробивают только так… даже если чел три шубы напялит.
– А если кто-то из детей? – сообразил вдруг я. – Тогда что?
– То же самое. Полежит в отключке полтора часа и придёт в норму. Говорю ж, вреда никакого. Не вибрируй.
Мы скользнули внутрь, во тьму. Но Дима победил её фонариком – и та съёжилась, спряталась по углам.
Гараж был огромен. Наверное, площадью в сотку. Имелись тут микроавтобус мицубиси, трехместный флаер-пандав и здоровенный трехосный внедорожник "ракшас".
– Страхуешь? – оглянувшись через плечо, спросил Дима. Потом достал из подсумка нечто вроде портативной дрели на батарейках, только размером не больше парализатора, который я судорожно сжимал в руке. Приладился к колесу "ракшаса", нажал невидимую кнопку, чпокнуло – и колесо со змеиным шипением просело. Умно, понял я. В первую очередь выводит из строя самую опасную для нас машинку. На флаере в такую метель летать нельзя, а по земле он даёт скорость не более шестидесяти. Микроавтобус пошустрее, но уступает ракшасу в маневренности.
Размышления мои оказались недолгими.
– Кто здесь? – послышался недовольный мужской голос со стороны двери. Там, у незакрытых ворот гаража, нарисовался чёрный силуэт.
На миг ощутив себя суперменом, я вытянул руку с парализатором и плавно, как наставлял Дима, выжал спусковой крючок.
Звук выстрела и вспышка слились воедино. Руку мою резко дёрнуло. Силуэт исчез.
И тут же ударил свет. Отовсюду. Белый, мёртвый, прожекторный. Ярче солнца. На миг я ослеп – и потому не заметил, как мне врезали по затылку – словно медвежьей лапой. А потом, с не меньшей силой – в живот.
Краем сознания я успел ещё зацепить множество чёрных фигур, какие-то бледно-розовые сполохи, а потом пространство повернулось и куда-то полетело сквозь меня, но я уже был не здесь, я тонул в океане боли, и боль была такая жаркая, жёлтая и жадная, что я вовсе не ощутил, как защёлкнулись на моих запястьях наручники.
И тогда пришла спасительная тьма.
16.
Кабинет сильно отличался от прежнего. В том ещё было что-то человеческое – полки с книгами, на подоконнике горшки с фиалками, ультрамариновые лёгкие занавески, репродукция на стене – классическое "утро в сосновом бору". Здесь же всё говорило о том, что вокруг – тюрьма. Что окна зарешёчены – это само собой, но привинченный к полу табурет, но бьющая в глаза настольная лампа, но железные шкафы, непонятно что хранящие – то ли, как в старину, бумажные папки с личными делами, то ли, как в ещё более древнюю старину, пыточный инструмент… Да, здесь вам не тут. Не безобидный, в общем-то, Центр контроля лояльности, а куда более серьёзное ведомство.
Одно только совпадало с тем, старым кабинетом: его хозяин. Впрочем, Иван Лукич тоже преобразился. Уже не расстёгнутый пиджак, а тёмно-синий форменный китель, и взгляд не чиновника, но офицера. Я даже догадывался, офицера чего.
– Как чувствуешь себя, Саша? Оклемался малость? – Лукичу не сиделось за массивным, явно прошлого века столом: он встал с кресла и теперь возвышался надо мной, как вавилонский зиккурат.
Сказать, что я оклемался, было бы преувеличением. Живот уже поутих, но зверски болела голова. Там, внутри, крошечные человечки в синей форме бурили перфораторами мой череп. И не только в пострадавшем затылке, а повсюду. Интересно, долго ли я провалялся без сознания? Во всяком случае, укол мне сделали уже в камере. Медицину представляла толстая тётка предпенсионного возраста, а охраняли её от опасного меня двое затянутых в камуфляж лбов. Наверное, этот укол и привёл меня в сознание.
Врачиха не сказала ни слова, и уж тем более охранники. Будто я предмет мебели. Кстати, мебели как таковой в камере почти и не было. Откидная койка, на которой я лежал, у противоположной стены – узенькая, в ладонь шириной, закреплённая уголками скамеечка. Ещё имели место щербатый унитаз и, в ржавых потёках, раковина умывальника. Окна нет, свет сверху, с матового плафона на потолке. Впрочем, если сравнивать с темницей Философа – выходит более чем гуманно.
Но когда я остался в камере один – стало не до иронии. Мысли мои, отдохнувшие за время отключки, с удвоенной силой вгрызлись в мозг. Что случилось? Получается, в доме "любящей однополой семьи" была засада? Вспыхнувшие прожектора, хлынувшие чёрными тенями спецназовцы… А Дима? С ним-то что? "Переделка под игольчатый парализатор", сказал он. Ага, с грохотом выстрела, вспышкой пламени, нехилой отдачей. Врал, выходит, подпольщик Дима. Или не подпольщик. Или не Дима…
Следующая мысль была куда хуже. Если он дал мне настоящий пистолет, боевое оружие, и я пальнул в того, сунувшегося в гараж… Что с ним? Силуэт вроде исчез. Но мало ли отчего мог исчезнуть? А если я убил? И какая разница, что не знал, не хотел? Мёртвому от этого не легче. "Равно как и его доверенным лицам", всплыла казённая формулировка. Значит, я – убийца? Я, который доселе никого, кроме комаров, не лишавший жизни? И как теперь? Замаливать грех? Придётся, конечно, только вот никакими молитвами убитого не вернёшь к жизни. А у него, наверное, мама есть. Или жена. Или ребёнок. И много ли им проку с моего покаяния? Что я реально могу для них сделать? Квартиру продать и деньги на счёт перечислить?
Какая чушь! Квартира, деньги… Не будет никакой квартиры, я же арестован, я в тюрьме. На меня ж наручники надевали, вот, следы до сих пор на запястьях. Меня ж судить будут, и запросто пожизненное влепят. С моим-то куцым социальным индексом ни на что другое рассчитывать нельзя. Даже если и не убил… всё равно стрелял, и на пистолете мои отпечатки пальцев. Всё равно покушение на убийство.
А что же будет с Леной? В лучшем случае она целый день просидит на вокзале в Ярославле, где её никто не встретит. А если встретят? Кто? Если увезут? То есть уже увезли. Куда?
А Кирюшка? Теперь уж точно у него не будет нас с Леной. А что будет? Об этом и думать не хотелось, но мозги рисовали картинки одна другой гаже.
А Дед? Увидимся ли мы когда-нибудь? Утром он сказал, что увидимся… но ведь и на Деда бывает проруха. Как я надеялся на Валеру с Димой! Уверился уже, что действует дедова молитва, что вот они – неожиданно возникшие обстоятельства. А всё оказалось обманкой. "Зачем ладонь с повинной ты на сердце кладёшь?". Дальше там как? "Чего не потеряешь, того, брат, не найдёшь". Но то, что потерял я, найти уже нельзя. Прин-ци-пи-ально.
Я пробовал молиться, но совершенно без толку. Даже "Отче наш" не удавалось прочитать от и до – вклинивались скользкие, змееподобные мысли, и чем дальше, тем больше крепло сознание: Его тут нет. В храме – да, на иконе – да, у Деда в Дроновке – несомненно, в квартире нашей – ну, отчасти. А тут, возле унитаза, под негромко стрекочущем светом с потолка… И значит, никто мне не поможет. Сам, идиот, вырыл себе яму. Сам повёлся на сладкие речи отца Алексия.