Партиец начал оттеснять Лань Ляня в сторону, чтобы дать дорогу уездному начальству, а фактически – мне. И в тот миг, когда я заметил, что Лань Лянь ищет моего взгляда, мне стало очень стыдно. Я вдруг подумал: "Неужели я предал своего хозяина только ради того, чтобы подняться выше на одну ступень?". И председатель уезда, кажется, угадал мои мысли, потому что, легонько похлопывая меня ладонью по голове, успокаивающе сказал:
– Пойдем скорее, Белоснежнокопытик. Ты возишь на себе руководителя всего уезда и в этом твоя заслуга гораздо больше, чем тогда, когда ты сопровождал Лань Ляня. Рано или поздно, но он присоединится к народной коммуне, и ты станешь частью коллективной собственности. И разве председатель уезда не стоит того, чтобы в рабочее время ездить верхом на осле, принадлежащей народной коммуне?
Но, как говорят, большая радость соседствует с большим горем, а одна крайность – переходит в свою противоположность. Потому что как-то вечером, на пятый день после встречи с моим хозяином, когда председатель уезда верхом на мне возвращался с рудной шахты в горах Вонюшань, передо мной через дорогу выпрыгнул заяц, и я, испуганно подскочив, нечаянно попал правым передним копытом в щель между камнями. Я упал на землю и вместе со мной – председатель уезда, который ударился головой о край камня и потерял сознание, обливаясь кровью. Секретарь сразу же позвал людей, чтобы отнести раненного председателя в долину. Другие крестьяне тем временем попытались вытащить мое копыто, но оно застряло еще глубже. Им ничего не удавалось сделать. Они толкали, тащили меня, пока что-то не треснуло, а я почувствовал такую резкую боль, что потерял сознание. А когда очнулся, то увидел, что мое правое копыто вместе с надкопытной косточкой осталось в щели между камнями, и из поломанной ноги струится кровь, заливая всё вокруг. Меня охватило отчаяние. Я знал, что от меня как осла больше не будет никакой пользы и уездному председателю я больше не понадоблюсь. И даже мой хозяин не будет содержать осла, совершенно непригодного к работе. Меня ожидает только нож мясника. Мне перережут горло, выпустят кровь, сдерут с меня шкуру. Затем разрежут мое тело на вкусные куски мяса, которые окажутся в человеческих желудках... Так что лучше самому уйти из жизни, чем попасть в руки мясника. Я посмотрел на крутой склон горы и на село в клубах тумана. "И-о, и-о..." – произнес я и начал перекатываться к обрыву. И то, что остановило меня в тот момент, так это только громкий крик Лань Ляня.
Он прибежал снизу. Покрытый потом, с кровавыми пятнами на коленях. Он, наверное, не один раз спотыкался и падал. Увидев меня в таком плачевном состоянии, он сквозь слезы проговорил:
– Мой Чернявчик, мой Чернявчик...
Хозяин обхватил руками меня за шею, а несколько крестьян, поднимали и тянули меня за хвост, стараясь поставить на задние ноги. И как только поврежденная нога коснулась земли, меня пронзила такая невыносимая боль, что я, как прогнившая стена, истекая потом, рухнул на землю.
Один из крестьян сочувственным тоном произнес:
– Он – калека. От него не будет никакой пользы. Но не надо печалиться, на нём много мяса. Если его продать мяснику, то за него можно получить хорошие деньги.
– Иди ты ко всем чертям! – возмутился Лань Лянь – Ты продал бы своего отца мяснику, если бы он сломал себе ногу?
Окружающие люди на минуту остолбенели, а крестьянин возмущенно ответил:
– Слушай, что ты мелешь? Неужели этот осел – твой отец?
Крестьянин закатал рукава, готовый тут же драться с Лань Лянем, но спутники удержали его:
– Хватит спорить! – говорили они. – Хватит! Не надо дразнить этого сумасшедшего! Он – единственный единоличник во всем уезде. Его хорошо знают в управлении уезда.
Людская толпа разошлась. Мы с хозяином остались одни. На горизонте над горами висел молодой месяц. Нынешнее безвыходное положение и пейзаж навевали уныние. Хозяин, ругая и уездного руководителя, и крестьян, снял пиджак и порвал его на полоски, чтобы перевязать мою искалеченную ногу. "И-о, И-о...". Было страшно больно... Хозяин обхватил руками мою голову, из его глаз мне на уши катились одна за другой его слезы. "Мой Чернявчик, мой Чернявчик... Ну что тебе сказать? Как ты мог поверить словам чиновника? Когда что-то происходит, они прежде всего спасают себя. Они бросили тебя на произвол судьбы. Если бы они позвали каменщика, он расширил бы щель и спас бы твою ногу...". Хозяин еще не успел окончить фразу, как будто вдруг что-то поняв, отпустил мою голову и побежал к щели между камнями, чтобы извлечь оттуда мое копыто. Он плакал, ругался и, устало дыша, наконец, добыл его. Держа его в руках, он разрыдался. Увидев, как сверкает железная подкова, стертая от ходьбы по горным дорогам, я залился слезами.
С помощью хозяина мне удалось снова встать на ноги. Благодаря тому, что поврежденная нога была плотно обернута тканью, она могла кое-как опираться на землю, но, к сожалению, я терял равновесие. Не стало осла, летающего над землей, взамен появился калека, который на каждый шаг наклонял голову то вниз, то вбок. Я несколько раз подумывал всё же броситься с горы и покончить с такой безрадостной жизнью, но любовь хозяина остановила меня от такого шага.
Шахта в горах Вонюшаь, где добывали руду, находилась от села Симэнь в волости Северо-Восточная Гаоми на расстоянии шестидесяти километров. На здоровых ногах пройти эту дорогу было бы совсем нетрудно. А вот с одной изуродованной ногой я с трудом мог идти. Рана кровоточила, и я беспрестанно стонал. От боли кожа на мне то и дело покрывалась дрожью, как дрожит вода в водоеме под легким ветром.
Когда мы достигли территории волости Северо-Восточная Гаоми, моя раненная нога начала гнить, привлекая тучи мух, преследовавших нас своим оглушительным жужжанием. Хозяин наломал веток с деревьев, связал их в веничек, и отгонял мух от меня. Мой хвост почти не шевелился, а весь зад от диареи был загажен. Одним взмахом хозяин убивал веником десятки мух, но их прилетало еще больше. Он порвал свои штаны на бинты, чтобы заново перевязать мою искалеченную ногу, и вид хозяина – в трусах, только-только прикрывающих тело, и в тяжелых кожаных ботинках на толстой подошве – был странный и забавный.
В дороге мы терпели все неприятности бродячей жизни. Я питался сухой травой, а хозяин утолял свой голод гнилым сладковатым картофелем, подобранным на поле у дороги. Избегая людей, мы двигались по узким дорожкам, как раненые солдаты, покидающие поле битвы.
В село Хуанпу мы зашли в тот день, когда там впервые открылась коллективная столовая, от которой нам в нос ударил крепкий запах еды. Я слышал, как в животе хозяина что-то забурчало. Он взглянул на меня глазами, полными слез. Вытерев покрасневшие глаза грязной рукой, он громко сказал:
– Проклятье, Чернявчик, чего мы боимся? Чего прячемся? Разве мы совершили что-то постыдное? У нас совесть чиста и нам нечего стыдиться. Ты заработал рабочую травму, поэтому власть должна была бы тобой заниматься. А вместо неё эту заботу взял на себя я. Ну, пойдем к селу!
Хозяин повел меня, а вместе со мной целую армию мух, к коллективной столовой, где на открытом воздухе подавали людям пирожки из бараньего мяса. Как только из кухни выносили их на решетке и клали на стол, они мгновенно исчезали. Одни из тех, кому удавалось схватить пирожки, держали их деревянными палочками и, склонив голову, жевали. Другие же, перебрасывая пирожки из руки в руку, дули на них и остужали.
Своим появлением мы тут же привлекли к себе внимание. Мы были грязные и жалкие. Своим отталкивающим видом, неприятным запахом и изможденными телами мы ошеломили людей, и может быть, даже вызывали тошноту и отбивали аппетит. Когда хозяин смахнул с меня мух своим веником и они, разлетевшиеся во все стороны, расселись на горячие пирожки и кухонную утварь, люди негодующе зашумели.
Толстая женщина в белом халате, видимо, начальница столовой, подбежала к нам на расстояние нескольких метров и, заткнув нос, прогундосила:
– Что вы тут делаете? Убирайтесь прочь!
Один мужчина, узнав хозяина, воскликнул:
– Эй! Это ты, Лань Лянь из села Симэнь?
Хозяин покосился на него и, ничего не отвечая, отвел меня на середину двора. Люди там от нас разбежались.
– Он – последний единоличник в уезде Гаоми, его в районе Чанвей все хорошо знают, – продолжал мужчина. – Его осел вытворял чудеса: умел летать, забил до смерти двух свирепых волков и покусал десяток людей, но, к сожалению, кажется, повредил ногу, ведь так?
Толстуха закричала нам вдогонку:
- Убирайтесь отсюда! Единоличников не обслуживаем!
Хозяин остановился, и печальным, и одновременно резким тоном ответил:
– Ты, жирная свинья, я – единоличник, а поэтому скорее умру с голода, чем попрошу обслужить меня. Но мой осел возил на работе председателя уезда, и когда спускался с горы, попал копытом в щель между камнями и сломал ногу. Это рабочая травма или нет? Если рабочая, то вы обязаны обслужить его.
Хозяин впервые в жизни так грубо ругался с людьми. Синее пятно на его щеке почернело, лицо вытянулось, как у общипанного, да к тому же еще и вонючего петуха. В таком виде он начал приближаться к толстухе, та стала отступать, пока не заплакала, закрыв лицо руками, и бросилась наутек.
Какой-то мужчина в сильно изношенной униформе, с пробором в волосах на голове, похожий на партийного управленца, чистя зубы заостренной палочкой, подошел к нам и, оглядывая нас с ног до головы, спросил: