- И это тоже, - спокойно кивнул Старыгин. - В общем, мы переходили из зала в зал и не подозревали, что нас уже ищут.
- Значит, все-таки сработала сигнализация?
- Какая там сигнализация! - отмахнулся Старыгин. - Просто мы не учли одного существенного момента. Дело было зимой, мы, естественно, пришли в пальто и сдали эти самые пальто в гардероб. И представьте себе ужас гардеробщицы, когда после закрытия музея у нее на вешалке остались висеть три детских пальтишка! Что она могла подумать? Трое детей потерялись в музее, с ними произошло какое-то несчастье! Она позвала свою знакомую, работавшую ночной дежурной, и рассказала ей о происшествии. Та, понятное дело, тоже перепугалась, но только уже больше из-за того, что в музее находятся посторонние люди. Время было суровое, и ей, среди прочих, могло за такое нарушение здорово попасть. В общем, несколько ночных дежурных посовещались и решили, не сообщая ничего начальству, своими силами изловить злоумышленников и выдворить из музея. Тем более что размеры пальто явственно говорили о малом возрасте этих самых злоумышленников и о том, что справиться с ними легко.
А мы в это время добрались до самого интересного места, по крайней мере, как нам тогда казалось, - до Рыцарского зала. Старинное разукрашенное оружие, рыцари в настоящих сверкающих доспехах, огромные кони, совершенно как живые… Я попытался вытащить рыцарский меч из ножен, к счастью, сил на это не хватило. Тогда Борька, чтобы не уступить мне в лихачестве и молодечестве, решил взобраться на лошадь. И только было он приступил к исполнению этой задачи, как из соседнего зала донеслись приближающиеся шаги и голоса дежурных. Мы, понятное дело, ужасно перепугались, решили, что нас тут же арестуют, и спрятались в самый укромный уголок - за ту самую лошадь, которую так и не успел покорить Борька.
Старыгин снова на мгновение замолчал, как будто перед его глазами ожили те давние воспоминания.
- В зал вошли несколько женщин, они громко переговаривались и заглядывали во все углы. И тут Ленка от страха громко заревела… в общем, нас вытащили из укрытия и с позором выпроводили из Эрмитажа. Пообещали сообщить в школу, но дальше обещания дело, разумеется, не пошло - ведь дежурным самим совершенно ни к чему был скандал.
- В общем, та ночная встреча определила весь ваш дальнейший жизненный путь, - насмешливо подытожила рассказ Маша. - Именно тогда вы решили стать реставратором.
- Нет, не тогда, - возразил Дмитрий Алексеевич, - гораздо позднее. Впрочем, вы совершенно правы, я слишком увлекся своими детскими воспоминаниями.
Кофе был выпит, Маша посидела еще немного, глядя, как Старыгин склонился над картиной, и решила, что пора уходить. Вряд ли она еще что-нибудь выяснит, сидя в лаборатории рядом со Старыгиным. Конечно, насчет четырех семерок и пентагондодекаэдра все очень таинственно и интересно, но ни на миллиметр не приближает ее к решению задачи. А задача перед всеми сейчас стоит только одна: определить, что случилось с "Мадонной Литта". Куда делась картина, что с ней случилось и как ее вернуть? То есть поисками пусть озаботятся другие, а Машино дело - осветить происходящее, сделать шикарный репортаж. Очень скоро пропажа "Мадонны" Леонардо станет достоянием гласности. И тогда по горячим следам нужно быстро сообщить людям информацию, причем как можно более подробную.
Пока она знает одно: картину заменили на точно такую же, только вместо младенца на этом холсте мадонна держит на руках маленькое чудовище. И еще Старыгин показал ей на картине надпись - четыре семерки. Надпись эта как-то связана с ней, с Машей, потому что покойный дед тоже что-то бормотал про четыре семерки. Маша была не настолько мала, чтобы это не запомнить.
Возвращаться сейчас на работу Маша не хотела - там все в растрепанных чувствах, переживают из-за Мишки, готовятся к похоронам. Мишке все равно уже ничем не поможешь, а коллеги прекрасно управятся и без нее.
Настал момент узнать, что же дед имел в виду, когда подарил ей кулон. И единственный человек, который может пролить на это свет, - это Машин отец.
- Дмитрий Алексеевич, мне пора, - сказала Маша в спину, обтянутую запачканным рабочим халатом.
- Да-да, - рассеянно отозвался Старыгин, - разумеется…
Маша обиделась: мог бы хотя бы из вежливости ее удержать - мол, посидите еще, куда же вы так быстро… Сам, между прочим, ее вызвал, а сам не желает знаться!
Но Старыгин так глубоко погрузился в работу, что флюиды Машиной обиды отскочили от него, как теннисный мячик.
- Если я вам понадоблюсь… - язвительно начала Маша, - или захотите полюбоваться на пентагондодекаэдр, звоните!
- Всенепременнейше! - Он оторвался от картины и смотрел вежливо, но в глубине глаз просвечивало нетерпение - уходи, мол, скорее, не мешай заниматься любимым делом. Сарказма в Машином голосе он совершенно не уловил.
Маша пожала плечами и вышла.
На улице она тяжко вздохнула. Очень не хотелось звонить отцу. Но не такой Маша была человек, чтобы из-за своих личных отношений пренебрегать работой. Раз надо - значит, надо. И сделать это нужно поскорее.
К телефону подошла его жена. Маша мысленно посетовала на свое невезение. Отцу явно не везло в семейной жизни. После Машиной матери у него было еще две жены. Судя по тому, как мама отзывалась о своем бывшем муже, расстались они очень плохо. Маша совершенно не хотела разбираться, кто уж там был виноват. Но в детстве они с отцом виделись крайне редко, раза два в год. Потом Маше стало неинтересно - жила без отца в детстве, а уж во взрослом состоянии и подавно прожить можно. Отец тоже не очень настаивал - он разводился со своей второй женой и женился на третьей. И уж эта, последняя, оказалась такой уникальной стервой, каких поискать. Машу она на дух не переносила, причем непонятно за что. Виделись они с отцом очень редко, Маша никогда не просила у него ни денег, ни другой помощи.
Отец оказался дома, но был болен и не расположен говорить по телефону. Однако Маша заявила, что у нее очень срочный разговор, дело не терпит отлагательств.
- Что случилось? - послышался в трубке встревоженный голос. - Что-нибудь с мамой?
- Успокойся, - ответила Маша, - с мамой все в порядке, она отдыхает в Турции. Мне нужно поговорить с тобой насчет… дедушки.
- Дедушки? - изумился отец.
- Ну да, профессора Магницкого, а почему ты так удивился? - раздраженно спросила Маша. - В конце концов, я имею право знать, как он умер и чем занимался при жизни.
В трубке долго молчали, очевидно, отец переваривал услышанное.
- Так я могу приехать? - осведомилась Маша, не дождавшись вразумительного ответа.
Отец понял, что она не оставит его в покое, и неохотно согласился. Маша удовлетворенно поглядела на телефон. Любое дело, хотя бы самое пустяковое, нужно доводить до конца. А если встреча неприятная, то тем более нужно устроить ее как можно быстрее.
Когда Маша решила, что станет журналистом, она выработала для себя ряд правил, которым неуклонно следовала в работе и в жизни. Покойный Мишка слегка подсмеивался над ней, называл не женщиной, а машиной…
"Не думать больше о Мишке! - приказала себе Маша. - А то у меня ничего не получится при встрече с отцом!"
Закончив работу в зале Леонардо, обследовав в нем каждый сантиметр стены, каждый фрагмент паркетного пола, подчиненные Евгения Ивановича Легова расширили зону поиска и перешли в соседние помещения. Здесь работать оказалось не в пример сложнее, потому что залы были полны посетителями. Чтобы не порождать распространение ненужных слухов, музейным служительницам сказали, что проходит плановая проверка электропроводки, и сотрудники службы безопасности усиленно изображали электриков. Правда, получалось это у них не очень похоже.
Сам Евгений Иванович опрашивал одного за другим вахтеров и дежурных, находившихся в музее ночью. Тех, чья смена уже закончилась, попросили задержаться и перед уходом зайти в кабинет начальника службы безопасности.
Уже третий человек, явившийся в кабинет Легова, отставной военный, дежуривший ночью возле служебного выхода, расположенного непосредственно рядом с дирекцией, сообщил, что во втором часу ночи из музея вышел мужчина.
- Что за мужчина? - с плохо скрытым раздражением спросил отставника Евгений Иванович. - Почему он не записан в журнале посещений?
- Потому что предъявил постоянный пропуск, - преданно вытаращив на начальство блекло-голубые глаза, отчеканил дежурный. - Которые посетители, тех положено непременно записывать в журнал, когда пришел, когда ушел, а которые сотрудники, тех не положено. Я инструкцию досконально соблюдаю! Я в войсках связи двадцать лет отслужил, порядок знаю!
- А фамилию, фамилию его вы не запомнили?
- Никак нет! - ответил отставник с легким сожалением. - Память уже не та! Вот в молодости я устав строевой и караульной службы целыми страницами мог…
- Не надо про устав! - прервал его Легов. - Но хоть как он выглядел-то, вы можете сказать?
- Обыкновенно выглядел. Молодой такой, высокий… волосы немножко седоватые…
- Молодой - а волосы седоватые? - недоверчиво переспросил Евгений Иванович.
- Ну да, а что такого?
- Ну, молодой - это сколько примерно лет? Двадцать? Двадцать пять? Тридцать?
- Ну, допустим, примерно как вы… лет, может, сорок или чуть побольше…
- Ясно, - протянул Легов, не понять, то ли одобрительно, то ли насмешливо. - А опознать его в случае чего сможете?
- А как же! - радостно воскликнул отставник. - Я и фоторобот могу составить, в милиции один раз приходилось… когда к соседям в квартиру злоумышленник влез…
- Привлечем, - кивнул Легов.
Дверь кабинета приоткрылась, в щелку заглянул помощник Легова Севастьянов.