Глава 22
"я жду тебя так - не могу сказать даже как
написать не могу точно
только ночью, на ухо
может быть
если ты будешь хороший мальчик
шучу
новый проект тут все-таки будет
все в ажиотаже
видимо, не заказы, а нетто разработка
чтобы тебя долго не грузить: есть метод, видимо, делать чистку дешевле
мы, как ты понимаешь, чистим бионы
снимаем лишнюю информацию простыми словами - подделываем
(кстати - твои, извини, коллеги по индустрии прислали недавно в отдел частных заказов два биона, как всегда - убирать то, что не входит в сценарий
так все ходили смотреть
сюжет: красная шапочка
натурально, волк откусывает голову вместе с шапкой девочке десяти лет
так там надо монтировать девочке страх лютый - со второго биона брать - и убирать ощущение, что она вся волчьей слюной перемазана, потому что третий дубль
Лали говорит чуваку, который принес: а шапку он выплевывает? (Вижуал они нам не дали)
а он ей: нет, говорит, жует. Клиенту надо же, чтоб по-настоящему, А нам зоологи сказали - пожевал бы сперва, а потом выплюнул
Серьезно так, все
полдня смеялись)
так вот
вроде есть метод дешево все делать, в три раза дешевле
но надо дорабатывать технологию, сейчас потеря информации выходит огромная, грубо получается
и вот вроде Авдарьян нашел спонсора и если будет проект - а это в октябре будет, - то я, видимо,
глава его
вот так
как ты чувствуешь себя с начальственными женщинами?
я буду очень начальственной
костюм и все такое
днем
а перед тобой ночью буду девочка опять
а ты мне будешь говорить "девочка…"
а я буду умирать
а будет это не в октябре, а уже в пятницу
а я уже сейчас умираю
при мысли
а еще три дня
а я…"
Глава 23
В принципе, с утра наивно полагала походить по фойе, по просмотровым кабинкам, понакатывать бионы с трейлерами. Врала себе, что интересно, мол, что другие привезли, но на самом деле, конечно, хотела лишний раз взглянуть на собственную морду в "Дикой жизни" (просмотр в третий день, в четыре тридцать, включен, конечно, в конкурсные списки, но шансов мало, - объясняет Бо, - а в основном - просто чтобы засветиться, чтобы лишний раз увидели актеров, чтобы критики черкнули пару-тройку рецензий). Я сама тут напоказ, и это, признаемся, безумно приятно, - они меня таскают день-деньской на все мероприятия, где можно оказаться в толпе коллег или в хорошем кадре. До Иерусалима, если честно, я не слишком хорошо понимала масштаб заинтересованности Бо с компанией во мне, размер, что ли, ставки, которую они на меня делают. Мне всегда казалось - ну, у нас же узкая область, какой там рынок на зоусов? - и только здесь, когда в самолете добралась наконец до программки фестиваля, обнаружила с несказанным изумленьем, что с зоусами той или иной формы - центральная тема, отдельная фишка, побочный персонаж - едва ли не пятьдесят процентов фестивальных фильмов. Даже думала сначала, что передо мной только часть программы, посвященная зоусам, что не хватает остальных страниц, - как-то так.
Но когда вошли в фойе - за час до церемонии, не раньше, - произошло совсем черт знает что: да здесь же все, ох, совершенно тебе чужие, ни одной - совсем! - знакомой морды, какие-то ливрейные лягушата по стенам стоят, все чего-то пьют, о чем-то бодро, весело лопочут, все время жрут, целуются друг с другом, ведут себя как гости в доме, где уже пятнадцать лет бывают каждый вторник и знают каждое пятно на кафеле и каждый волосок ковра, и кто-то посмотрел на меня, как на столб, а потом ринулся целоваться с невероятной красоты девочкой, перекинувшей через руку огромную копну собственных рыжих волос, и она так ему улыбнулась, как будто они с детства на одних качельках катаются, - и все грохотало вокруг, все грохотало, и тут я поняла, что это не барабаны в другом конце фойе, а мое сердце грохочет; что перед глазами у меня туман, а под коленками сидит какая-то нелюдь и дергает за ниточки сухожилий, и коленки - ррраз! - подгибаются, еще один удачный "дерг!" - и я тут сяду посреди фойе и, кажется, уже никогда не встану.
До туалета добралась едва ли не в слезах, держала только мысль о макияже, - но все-таки добралась. Быть в зале надо через семь минут, а я стою тут белая, как стенка, и думаю: не может быть, совсем, никак не может быть, что это - я, я, Вупи Накамура, психобиолог по образованию, блестящий менеджер, жесткий, карьерный человек, стою здесь, в туалете, за семь минут до открытия Международного фестиваля эротических фильмов в Иерусалиме, и через семь минут среди прочих трейлеров на гигантском, видном за четыре километра экране мелькнет и моя щека, на которой мохнатый палец с длинным когтем осторожно рисует спермой поблескивающий цветок. Все это совершенно нереально, и нереальнее всего - то, что я умудрилась три секунды назад так ловко наклониться к зеркалу, что с хрустом разошелся шов на рукаве, о господи, не удается так вывернуть шею, чтобы до конца понять масштаб катастрофы, о господи, вот это - то, чего мне нынче не хватало, о господи, Бо, это женский туалет, откуда ты тут взялся?! - о господи, я слышу, я иду.
Сесть прямо и плотно прижаться к спинке кресла, чтобы сбоку не было видно дыру. Четвертый ряд, место по центру, - нас тут, кажется, весьма уважают. Спасибо, Бо, я совершенно в порядке, я просто думаю, что я совсем не я. По крайней мере, что я частично не в своем уме. Возможно, в Мэри-Эннином. Возможно…
…Я никогда не видела ни-че-го подобного! Ух! Уууух! Я даже не думала, что можно делать холо таких масштабов! Его же небось видно за сто пятьдесят километров! Ух ты! Я думала, они сейчас торжественно ввезут экран или там с неба его спустят, но холо! Последний раз я видела большой холофильм, когда мне было лет семь, когда некоторые голливудские студии пытались выстоять с помощью холо перед наплывом бионного кино. Естественно, это не сработало, и холо стало уделом уличных реклам (интересно, торчат ли из дырки на платье нитки?). И вот сейчас - роскошный, огромный холо, здесь, под открытым небом, яркий, как детская картинка, - круговая панорама Иерусалима, все крутится волчком, и в самом центре сижу я, и слева от меня как раз проплывает мечеть Омара, ух ты! - мой дед бы плакал от счастья, если бы увидел мечеть Омара, а я, кажется, сейчас буду плакать от счастья по совершенно неизвестной мне причине (черт, надо ровно держать плечи, тогда дырка не так заметна), - да что с тобою, Вупи, что за дикий раздрай, то счастье, то несчастье - как малое дитя! - а я и чувствую себя, между прочим, как малое дитя, как на салюте, как на дне рожденья, как - ух ты! - как в цирке, когда вполне, возможно, понимаешь, что тебя окружает ужасный китч (совокупляющиеся золотые ангелочки по стенам), что все происходящее вульгарно (выезжающая из-под земли золотая лестница, заканчивающаяся сценой), что затеи плоски (эякулирующий настоящими, застревающими у публики в волосах золотыми блестками огромный голографический член, превращающийся в золотой перчик - символ фестиваля), что в целом тут дурно пахнет (чрезмерно сладкие духи соседки слева), - но все это повергает тебя в экстатический восторг, потому что это - иной мир, такой, какого нет и не может быть снаружи; потому что тут все создано для блеска - ух ты! - потому что ты - главный гость этого цирка, потому что ты - часть этого мира, возможно, слишком яркого, не слишком чистого, слишком шумного, не слишком изящного, слишком двуличного, не слишком безопасного - но зато полного славы, власти, денег, перспектив - ух ты! - всего, что ты так любишь, дорогая, всего, за чем ты готова гнаться, как белочка больная, скача по кабинетам ли хай-бай индустрии, по съемочным ли площадкам порностудий. Тут нечего стыдиться, детка, тут нечего стыдиться. Не думай ни о чем сейчас, наслаждайся цирком, отдыхай от всего на свете, как следует отдыхай, детка, отдыхай, расслабься. Хлопай, отбивай ладоши - вон как вдруг взорвался весь зал, ух ты!
- Бо, чего это все так взорвались? - Это Хельга Брауншвайц! - Которая? Они же все одинаковые! - А, ты же не знаешь. Вдоль лестницы всегда стоят пятьдесят одинаковых девок - ну, или мужиков, - морфированных под Человека Года. Значит, Человек Года - Брауншвайц. - И их каждый год морфируют??? - Вупи, какая разница? Ох, какого черта Брауншвайц? Ей же триста лет! - Они выглядят на шестнадцать. - Ну, было бы странно! - А почему плохо, что она? - Да потому, деточка, что если они сейчас будут награждать пятидесятилетних баб, то до тебя еще двадцать лет не доберутся!
Однако.
Вон она сидит за три кресла от нас, в третьем ряду, вон все, кто может до нее достать, лезут к ней обниматься и целоваться, вон она пускает слезу (о господи, у нее два ряда грудей вдоль живота, по три груди в каждом, - и три, соответственно, декольте. И ни одного лифчика). И ты, как маленькая девочка, лыбишься во весь рот и машешь ей ручкой, и с ужасом слышишь, как - крррак! - еще сильнее расходится кошмарная дыра на твоем платье, о которой ты совсем, совсем забыла. Ух ты.