Зато Аня переписывалась с Люськой Павловой. Не слишком часто, раз в полгода. Иногда она показывала полученные письма Мите. Письма были ему не очень интересны. Там сообщалось, например, следующее: "Добрый день 1 ноября здравствуйте все знакомые Аня Митя Катя и добавок Слава во первых хотим сообщить о том что получила от вас письмо долго жданное и вот спешу ответ пишу о себе живем помаленьку в колхозе работаем убираем картошки есть копать дня надва лен еще лежит еще щипать есть в другой бригаде и все остается подснег а уже погода идет снег с дождем иногда заморозки небольшие нынче вы неприехали и хорошо погода была плохая все лето дожди грибов мало ягод тоже а клюквы тоже сходить непришлось вобщем лен плохой, а это деньги наши вот два месяца неполучали денег папа тоже плохой хуже стало здоровье на будущей год возможно увидимся сечас метель пошла снег Аня и Митя мне квам прозба нащет батареечек унас трудно достать возможно клету недостанители по-парочке ну возможно писать нечего Савватеевы буренку зарезали купили новую досвидания до скорой встречи ну целую Люся отец больной неуйдеш никуда Надя Чуркина ходит спочтой".
Вот такие письма приходили из этих мест, и они, честно говоря, нарушали идиллию, созданную Митей умозрительно. Потому он и не слишком вникал в них. Что за дело ему до Савватеевых, зарезавших буренку? Или до каких-то "батареечек"? Это все частности, тогда как общий образ родины должен оставаться незамутненным и не перегруженным деталями.
И сейчас эти частности мешали ему. Митя словно придвинулся близко к той картинке, которой любовался издали, и старался разыскать прежнее очарование. Где оно?.. Сидят за столом люди в промасленных ватниках, пьют водку, гудят о чем-то постороннем…
Огромный мужик, как выяснилось из разговора, тракторист, вдруг посмотрел на Митю тяжелым взглядом, махнул пудовой своей рукой, прихлопнул ею по колену и выдохнул:
- Эх ты!..
В Мите мгновенно все закипело, он побледнел и сжал зубы.
- Ну, я… А дальше? - сказал он с вызовом, тонким голосом.
Митя всегда срывался почти на писк в волнении. Горло ему сдавливала обида. От досады на себя, на свой петушиный голос, он еще больше вскипел и, выставив подбородок, посмотрел на тракториста. Тот только шумно вздохнул и отвел глаза. Федор продолжал улыбаться, будто ничего не случилось.
- Ну, поговорили и ладно. Детишки спать хотят, - ласково сказал Анатолий Иванович.
- Можете в сенях покурить, - разрешила Аня.
- Благодарим… - протянул Федор, вставая. Он смотрел на Аню преданно. Митина обида растаяла в воздухе. Ее просто не заметили, и сам он теперь не мог понять - на кого он обижался? На пьяного тракториста, на себя или на то несоответствие идеала и действительности, которое не давало ему покоя?
- Поехали… - сказал тракторист, обращаясь к Федору.
- Да куда ж ты? - возразил Анатолий Иванович. - Трактор перевернешь! Пошли на сеновал, проспись… А Федька и сам до дому дойдет.
- Поехали, слышь? - повторил тракторист, а затем сгреб Люськиного мужа в охапку и потащил его к двери. С большим шумом они вывалились в сени, тяжко протопали по крыльцу, а дальше все пропало в грохоте трактора. Митя приподнял занавеску и увидел, что трактор резко повернулся на месте и дернулся вперед. Тракторист сидел в кабине, ухватившись за рычаги и мотая головой.
Рокот трактора стал затихать и пропал.
- Ты, Дмитрий, не обижайся, - тихо сказал Анатолий Иванович. - Не обижайся, - просительно повторил он. - Чего на них обижаться? Они смирные… Вот в Кузнецове Шурка Лиханов, ох! Тот спуску не дает. А эти… Доброй ночи, - неожиданно закончил хозяин и ушел на сеновал.
Настроение у Мити почему-то испортилось. Он вышел на крыльцо, зачерпнул ковшиком ледяной воды из ведра и выпил ее мелкими, осторожными глотками. Потом он спустился по ступенькам, ежась от холода, постоял с минуту перед крыльцом, разглядывая черный контур леса по ту сторону Улемы, и отправился во двор, к "удобствам". Подойдя к открытой внутрь двери, он опять услышал чей-то разговор, исходивший оттуда, из темноты. Митя склонил голову, прислушиваясь, и замер.
Голоса были похожи на те, что он слышал вчерашним вечером. На этот раз Мите удалось разобрать слова, которым он удивился, так как, по его разумению, никто в доме да и во всей округе таких слов произнести не мог. Странные были слова, что говорить! Митя подумал было, что беседует с Витькой Анатолий Иванович на сеновале, но усомнился. Голоса были не то мужские, не то женские, с какими-то чересчур даже спокойными и добрыми интонациями, в которых чувствовались и мудрость, и терпение, и печаль.
- Мы все умрем, - сказал первый голос. - И они, и мы - одни раньше, другие позже, но отчаиваться все равно не следует. Все устроено так, что каждому здесь есть место, у каждого есть слово и назначение…
- И ветер имеет назначение? - спросил второй, более молодой голос.
- И ветер, и тишина.
- А я вчера видел, как гриб поднимал камень. Он уперся в него шляпкой и рос, пока камень не сдвинулся.
- Значит, у него было такое назначение - сдвинуть камень.
- А можно ли не выполнить назначение?
- Нет, нельзя.
- И слово для всех одно?
- И слово для всех одно, только это - тайна…
Митя на цыпочках отошел от двери, вышел на свою тропинку и побрел по ней прочь от дома, погруженный в мысли, а вернее будет сказать - в вопросы, которые разрастались в нем, принимая форму причудливых растений, переплетенных ветвями, корнями, бог знает чем, а он раздвигал ветви руками и заглядывал, заглядывал - что же там дальше?
В избу он вернулся поздно, продрогший и успокоенный.
Глава 6
Привет, муравейник! Старые фотографии. Примерка кофточки. "Пускай эта курица побегает…" Сын своего времени
Деревня Кайлы отстояла от реки метров на сто и имела всего три дома. Они располагались у дороги рядком, с одной ее стороны, а с другой был покатый к реке луг, перерезанный тропинкой, по которой Митя семь лет назад ходил к роднику за водой. Посреди луга находился старый амбар и чуть в стороне Люськин отдельный огород с картошкой. Так было тогда, в первый приезд. Средний дом в то время был колхозным клубом, оживавшим по воскресеньям, когда туда привозили кино и из окрестных деревень стягивались жители. По обеим сторонам клуба стояли почти одинаковые избы деда Василия и Савватеевых. Их двери и ставни на окнах были расписаны масляной краской. Роспись оставил художник из Москвы, отдыхавший здесь еще до Богиновых. Он нарисовал Савватеевым и деду Василию красных петухов, диковинные деревья и многочисленные лучистые и желтые солнца - целиком или в виде сегментов, уместившихся на ставнях и похожих на дольки сыра. Вид был нарядный.
Эта картина, сохранившая в общих чертах свою неприкосновенность, открылась Богиновым на следующий день, когда они отправились в гости к Люське, рассчитывая потом пойти в лес. Они шли с корзинками по той самой извилистой тропинке, день был веселый и теплый, сквозь прибрежные кусты проблескивала Улема. Тропинка нырнула в овраг и быстро взбежала вверх.
Отсюда уже видны были Кайлы, именно в том виде, как помнил их Митя по прошлому приезду. Разве только Люсин дом чуть осел и прогнулся в середине, словно кто придавил его ногтем. Но прежде чем дойти до Кайлов, Богиновы повстречались с муравейником, о котором Митя всегда помнил и мысленно его разглядывал, но вот сейчас, в это милое утро, совершенно забыл. Напомнил о муравейнике Малыш, который шел впереди всех по тропинке и вдруг остановился, отпрыгнул назад и уставился себе под ноги с внимательнейшим видом.
Малыш самостоятельно открыл то, что изумило Митю прошлый раз.
- Привет, муравейник! - поздоровался Митя.
Они присели на корточки и склонились над тропинкой. Тропинку пересекал муравьиный путь, проходивший от муравейника к старой ели по другую сторону тропинки. На этом пути бесчисленные количества черных муравьев направлялись в обе стороны, проходя как бы друг сквозь друга. В их неостановимом движении было что-то загадочное и успокаивающее.
Сколько лет муравьиной тропе - невозможно было предположить. Муравейник все так же высился метрах в трех слева, тоже под елью. Наверное, за семь лет его не раз разоряли, поскольку располагался он совершенно вызывающе, почти на дороге. Но никаких следов разрушения заметно не было. И муравьи все так же добирались до своей ели, несмотря на то что рядышком была точно такая же, на которую они почему-то не взбирались, хотя путь к ней был бы гораздо безопаснее. Муравьи предпочитали ходить к своей ели, пересекая человеческую тропу, на которой систематически гибли под сапогами и колесами велосипедов.
Что заставляло их карабкаться именно на эту ель? Может быть, было у них такое назначение? Сколько поколений муравьев сменилось, пока Богиновы отсутствовали? Какую добычу приносили они со своей ели?
Эти вопросы задавал себе Митя.
Вероятно, ученые-энтомологи знают на них ответы, но Митя даже не с точки зрения науки их ставил, а стараясь понять что-то для себя. Ну, например, почему он, подобно муравьям, избрал такую неудобную во всех отношениях ель? Такую неприступную и высокую? И что он собирается принести оттуда?
Многие муравьи возвращались домой ни с чем. Это Митя заметил еще семь лет назад. Зачем они вообще ходили? Зачем взбирались на верхушку ели? Ведь это равносильно для человека ежедневным пешеходным прогулкам на Эверест! Нет, Митя решительно не понимал их действий, но в то же время муравьи вызывали в нем вполне осознанное уважение.
- Долг и назначение! - важно промолвил Митя, обращаясь к детям. - У них есть долг и назначение, у этих муравьев.