Тот отреагировал не сразу, но менее чем через минуту поперевыкидывал всех храбрецов за плетень. Далее связываться с единственным сыном вдовы Солохи никто не дерзнул, ибо на данный момент – "хоть дурные и булы, но вже кончились!".
– Смеётся она над тобою.
– Та я и сам над собой смеюсь, – вздохнул Вакула, отряхая могучие кулаки свои. – Куда только задевался ум мой? Она меня не любит, ну да и бог с ней! Нешто на усём свете есть только одна Оксана?!
– Кстати, и хозяйка она так себе, только и знает, как наряжаться да вертеться перед зеркалом.
– Та и я про шо! Слава богу, много добрых дивчин и без неё на селе. Нет, полно, пора ж взрослеть та перестать дурачиться!
– Ты прав, друг мой, – задумчиво подтвердил Николя, обнимая приятеля за плечи. – Вот только…
– Шо, паныч? – обернулся кузнец.
– Да чтоб мне до старости Байстрюку копыта чистить, плюнь и достань уже эти царицыны черевички! Сунь ей их под нос, твоей ненаглядной Оксане! Докажи всему свету, что ты не хвост собачий, а сын козачий!
– А в глаз за сомнения?
– Рискни.
– Не буду, – опомнился Вакула. – Вы ж мой друг?
– Вот именно.
– И я про то ж.
– Значит, плюнем на всё и просто добудем эти чёртовы черевички, – грозя кулаком вслед ушедшей с подружками Оксане, прорычал бывший гимназист. – Чтоб их тем же вечером у неё собака погрызла, а любимый кот ещё и наложил туда тёплых подарков от обиды, что его салом обделили… Теперь это уже вопрос принципа!
– Оно так, паныч Николя. Пойдём и добудем!
– Verba non puer, sed viro!
– Шо?!
– Это по-латыни, не обращай внимания.
Товарищи (как бы ни было дискредитировано это слово в наши дни!) пожали друг дружке руки и прошли через калитку на улицу и далее сквозь толпу расступившихся парубков, как горячий нож сквозь вологодское масло. Никто и слова супротив не тявкнул, включая того нахала, что так старательно придерживал нос свой, распухший уже до размеров доброй груши в саду у Чубова кума.
Кстати, ежели кто захочет прикупить до себя тех груш взамен клятых турецких, так уж поверьте на слово – равных по сладости им во всей Малороссии нема! А коли вдруг у кого появятся в том сомнения, так милости просим летом в гости до нас, на милую любому россиянину ридну неньку Украину – нашу общую колыбель и тихую родину…
Довольно только вспомнить, как в детстве целовала нас маменька, как мы засыпали у её груди, как пахло от неё тем тёплым родным молоком, что нынче, быть может, встретишь только в Млечном Пути, на чёрном бархате неба, чтобы навсегда сохранить в душе своей любовь и нежность…
А кто из нас и когда способен забыть биение материнского сердца? Да нехай те моральные уродцы ищут себе новую родину на Туретчине, на Неметчине или в любых других чужих (звучанию слова русского) землях!
Но мы-то с вами иные, мы с родиной своей и в горе и в радости, поскольку за границей и горилка пресна, и водка солёна, и пельмешки тайские с креветкою, и блины-палачинки, а борщ наш, всеми искренне любимый, прозывается по всему царству полтавскому – борщом холопским! Да попустим ли мы стать холопами тех горделивых ляхов?!
Могучий атаман Сирко в гробу бы перевернулся при таких словах! Он бы, как и великий гетман Хмельницкий, проклял бы на веки вечные свой народ, вдругорядь сунувший волю свою в католическое ярмо. "На веки вечные едины с единокровным русским народом нашим!" – сказал Богдан, и нет веры тому, кто речёт иначе. Знаем, помним, верим, на том и крест целовали…
– Так от, паныч Николя, шо ж в сём деле робить будем? – спросил кузнец, когда они отошли на изрядное расстояние от Чубовой хаты и остановились под кумовой вишней.
– Если мы при всех заявили, что достанем эти проклятые богом черевички (глубоко сомневаюсь, что Господу есть до этого дело), то теперь обязаны сдержать слово.
– Так то понятно. А як, як?
– Ну, думаю, для начала нам надо найти того человека, который подскажет нам, где найти искомую обувь.
– То вы про черевички? – зачем-то уточнил кузнец.
– Будь по-твоему, пусть это называется взутя, черевички, или как ты их ещё называл, не помню, и слава богу! Я же не против, мне абсолютно пофиг. Так мы идём?
– Куды?
– Вакула, я с тебя периодически тупею, – остановился Николя, мученически возведя глаза к небу. – Кто у нас знает, как достать царицыны черевички во времена правления Николая Первого? Ты? Я? Нет. Значит, нам прямая дорога к тому же запорожцу Пацюку!
– Ни, паныч, до него не пойду. Я ще в тот раз вареников наелся!
– Тогда опять ловим чёрта, который к твоей маме в…
Вакула поднял кулак, и друг-паныч вовремя заткнулся.
– Тогда кто, Байстрюк?
– А от то добре! Нехай вин нам свои долги оплатит. Як я розумию, шо сей пан запорожец опять у шинкарки горилку квасит?
Николя почесал в затылке и признал, что, скорее всего, предложение разумное, и, более того, сразу согласился, что если где и искать запорожского чёрта, так только в жидовском шинке, как же иначе? Далее они оба просто пошли крюком в обход села, мимо заброшенной и мало кем посещаемой хатки бывшего запорожца Пацюка, мимо Вакуловой кузницы к еврейскому шинку.
– Ох, паныч, идём мы, идём, да тока я и Байстрюку не верю.
– Я тоже не верю. И что? – пожал плечами задумчивый Николя.
– Та, може, нам як-то иначе добыть те черевики?
– Да никак! Вот ты хоть на минуту своим умом подумай, как нам без чёрта добыть царскую обувь женского покроя и размера? Обратимся с официальным письмом, чтобы матушка императрица в Диканьку с нарочным курьером пару своих туфелек отправила?!
– Ни! Храни нас, Пресвятая Богородица, – перекрестился законопослушный кузнец, – а только за одну таковую наглость нам ще на уровне пана комиссара в солдаты лбы забреют!
– Вот именно…
– Опять же ж государыня наша, дай ей Бог всяческого благополучия в пропорции, росту высокого, сложения крепкого, так, поди, и ножка у ней трошки поболее, чем у моей Оксани. Она ж в её черевичках утопнет…
– Балда пушкинский, так ты у неё даже размер не уточнил?! – сокрушённо хлопнул себя по лбу Николя. – Вакула, ну… ну это просто… это северный пушной зверёк какой-то! Представь, ну вот добрались мы до матушки императрицы, а у неё размер ноги, скажем, тридцать пять! Или, не пытайся представить, а допустим, сорок четыре! Как вообще твоя Оксана собирается всё это примеривать?!
– Да нешто я у женских размерах чего понимать должен?! Поди, не подкова, разносит как-нибудь али ваты набьёт.
– Извини. Действительно. Можно ещё на тройной носок надевать…
На том, даже не обнявшись и не пожимая друг другу рук, замолчали приятели. Но если вдруг кто в тот момент вознамерился выразить хоть какие-то сомнения в том, что роковая красавица без черевичков способна поколебать их дружбу, так гори он в пекле! И не иначе!
– Вот и шинок. Так, думаешь, там он? – предположил Николя, кивком головы указывая на уже ставшее знаковым питейное заведение.
Кузнец удовлетворённо хмыкнул, полностью уверенный в очевидной правоте своей. Да и задумайтесь сами, что бы ни произошло в жизни, каким боком ни повернулась бы индейка-судьба, где же ещё искать запорожского чёрта, как не в еврейском кабаке?
Чорние брови, карие очи,
Темни, як ничка, ясни, як день!
Ой, очи, очи, очи дивочьи,
Де ж вы навчились зводыть людей? –
сочным, с мягкой хрипотцой, мужским голосом доносилось из раскрытого оконца с новенькой рамой. Навстречу им вышел (или, скорее, выпал) пьяный в черниговскую зюзю бравый козак Свербыгуз. Он попытался что-то сказать, дважды набирал воздуха в грудь, даже раскинул руки, перегораживая друзьям дорогу, но, видно, силы его покинули, он задушевно улыбнулся неполным набором жёлтых от табака зубов и рухнул поперёк дороги.
Попыток привести его в чувство никто предпринимать не собирался. От Свербыгуза шёл такой убойный перегар, что ни одна муха не решилась даже приблизиться к носу достойного козака, а те, кто дерзнули подлететь хоть на фут ближе, падали в обморок, задрав кверху лапки – теперь уже тоже пьянючие вникакую!
Общеизвестно, что у нас в Малороссии каждый напивается по-своему: сапожники – в стельку, плотники – в доску, мясник – в мясо, хуторянин – в свинью, лесоруб – в бревно, печник – в дрова, лесник – в пень, нищий – в рванину, моряк – в гавань, золотарь, чистящий выгребные ямы, – в гов… Прошу прощения.
Так вот, запорожцы наши столь же традиционно надираются в зюзю! Это от того, какую букву "зю" они ногами выписывают, как именно назюзюкаются или назюганятся, так что, говорят, даже русская фамилия Зюганов произошла от таких вот пьяниц…
– Як вы мыслите, паныч Николя, хто его мог от так горилкою накачать?
– Сколько я помню, дорогой друг Вакула, этот индивидуум регулярно напивается, как ты выражаешься, в геометрической пропорции только с нашим рогатым знакомцем.
– Вы як по книге читаете!
– Ну, логику ещё никто не отменял. Древние греки говорили: "Лечи подобное подобным".
– Ага, то примерно як "клин клином вышибают"?
– Именно. Идём брать Байстрюка за свадебные колокольчики.
– Це шо?
– Сейчас объясню…
Но, прежде чем искать запорожского чёрта, они в четыре руки подняли валяющегося поперёк дороги Свербыгуза, чисто из христианской добродетели, повесив его на ближайший плетень. Руки, грудь и голова – в чей-то огород, задница и ноги – с красивым видом на околицу!