Другим способом вхождения в иное бытие для многих персонажей Лавкрафта являются сон и сны ("По ту сторону сна"). С мистическим опытом древнеиндийских Учителей, говоривших, что в глубоком сне человек равен Вселенной, перекликается современный трансперсональный опыт, свидетельствующий, что "в определенных условиях оказывается возможной пространственная идентификация с любым объектом универсума, включая весь космос". Визионеры Лавкрафта рано или поздно сталкиваются с трансперсональными размерностями психики и, хотят они того или нет, отправляются в "путешествие за пределами мозга". Опыт переживания двойной реальности для них мучителен: дневной, оперирующий предметностями ум отвергает ночные откровения, даже когда будто бы находятся доказательства - ожоги нездешнего солнца на лице и руках, необъяснимое зловоние, источаемое одеждой и волосами; но само это психическое напряжение порождает стресс, действующий как спусковой механизм. Принять же рассудком эти визии как реальные не равнозначно ли признанию того, что "кошмары - это щели ада? И страшные сны переносят нас в ад в буквальном смысле слова?" Когда ведется речь о снах, посещающих героев Лавкрафта, подразумевается, что они "кромешные"; когда речь о прорывах в иное бытие, подразумевается, что это не божественный космос, а инфернальный хаос (божественный свет, подвергшись инверсии, превращается в скверно пахнущий адский пламень). Что же делает переживание иной реальности однозначно ночным кошмаром, вплоть до присутствия демона, вызывающего кошмар? Освоение иной реальности идет на уровне всего универсума, о чем сигнализируют геометрические символы, "класс мифопоэтических знаков, воплощающих модель мира". Удивительные криволинейные иероглифы, раз захватив, не отпускают внимания профессора Писли, отправляющегося во тьму времен ("Тень тьмы времен"). Еще больший геометризм присущ видениям Джилмана: "…иногда Джилман уподоблял неорганическую материю призмам, лабиринтам, скоплениям кубов и плоскостей"; при каждом погружении в "сумеречные бездны" вокруг него "кишели геометрические тела" (как специфические, часто встречающиеся при трансформации сознания визуальные галлюцинации, "цветные геометрические тела", они были названы в 1928 г. Хайнрихом Клювером "констант-формами"), пока наконец геометрический апогей не достигается в видении "безбрежных джунглей диковинных, невероятных шпилей, уравновешивающих друг друга плоскостей, куполов, минаретов, дисков, горизонтально балансировавших на остриях вершин, и бесчисленных объектов еще более дикой конфигурации <…> которые сияли богатством красок в смешанном, почти обжигающем зареве многоцветного неба" (наверное, того самого "неба в алмазах", которое показывала "Люси": Lucy in the Sky with Diamonds, LSD) и вспышке "невиданного, неземного света, в котором умопомрачительно и нераздельно смешались охра, кармин и индиго". Интенсивное переживание цвета - это также один из компонентов трансперсонального опыта: "калейдоскопическое кружение красок", "сложные узоры павлиньего оперения", или cauda pavonis. Флюоресцирующие, радужные отливы камня, из которого возведен весь город во тьме прошлого, отмечает и профессор Писли. Джилман же переживает еще не только изощрение слуха "до невыносимой противоестественной степени", но и "заметные изменения перспективы": "…о собственном своем виде судить он не мог, поскольку руки, ноги и торс не попадали в его поле зрения из-за странного нарушения перспективы; но он ощущал, что его физическое строение и способности были как-то удивительно претворены в смещенной проекции, однако не без некоей гротескной связи с его нормальным сложением и свойствами", то есть при путешествии за пределами мозга он не испытывает "ни замешательства, ни дезориентации в отношении идентификации личности". Еще один компонент трансперсонального опыта, получивший название presque vu (почти увиденное; термин, запущенный в оборот также Х. Клювером), содержательно связан с мифологемой, на основе которой Лавкрафт выстраивает свой мир. Это компонент, характеризующий познавательную сторону трансперсонального опыта: чувство пребывания на грани великого прозрения, апокалиптического откровения или неопровержимой истины. Это чувство по отношению к своим математическим выкладкам испытывает Джилман; но на более глубоком уровне это ощущение возможности всеведения и притягивает Джилмана и других персонажей Лавкрафта, включая самых низменных полувыродков, расплачивающихся за служение темным богам предков, к сомну этих Предвечных богов. В центре мироздания оказывается своего рода гностическое божество, не имеющее атрибутов, res simplex ("простая вещь" алхимии), "несознающее": "То, от чего твари обретают свою тварность, есть невидимый и недвижимый Бог, по воле которого рождается понимание".
У Лавкрафта это мифологема Абсолютного Хаоса, "в сердце которого раскинулся незрящий несмысленный бог Азафот, Владыка Всех Тварей, окруженный шаркающим роем своих бездумных и бесформенных плясунов, усыпляемый пронзительным однотонным свистом демонской флейты в безымянных лапах". Сложная фонетика имени Азафот, по-видимому, не просто призвана способствовать созданию образа, "почти лишенного очертаний", функционируя как "фонетика непонятных слов, которая свободна от навязанных извне понятий - она ведет к образованию самых неожиданных зрительных представлений". Его имя как вседержителя знания можно, кажется, возвести к термину Azoth, которым в "Aurelia occulta" назван Меркурий и который объясняется там следующим образом: "Ибо он есть Α и Ω, сущие везде. Философами он украшен именем Azoth, которое составлено из A и Z латинян, альфы и омеги греков, алефа и тау евреев". В отрывке речь идет о Меркурии, Гермесе Трисмегисте, представляющем собой хтоническую триаду ("ибо в камне суть тело, душа и дух, и все же сие есть единый камень"), соотносимую с Троицей, "систему высших сил в низшем"; хоть он и представляет темную половину, он не является злом как таковым, его называют "благом и злом". Из имени Азафот можно вычленить имя египетского бога Тота (Toth), посланника богов, герменевта (истолкователя), указующего путь в мистическом странствии: "Он соделает тебя свидетелем таинств божества и тайн природы". У Лавкрафта этот аспект верховного божества становится отдельной ипостасью: "предстатель, или посланец темных и страшных сил "Черный человек" ведовства и Ньярлафотепа Некрономикона. Встречи именно с ним, с посланцем несмысленного демона-султана Азафота, так панически боится Джилман, начитанный в Некрономиконе, книге ужасающих тайн безумного араба Абдуль Альхазреда. Семантику этого названия уточняет соотнесение ее со сферой necronomic явления телепатии, или события-знамения будущего; в одном из старинных лексиконов определяется как "знаки, упадающие с небес на землю". Сам же безумный араб-чернокнижник, пророчествующий о безднах космоса и духа, представляется как бы темной ипостасью писателя, с дрожью отшатывающегося от края этих бездн.
Прочитанное Джилманом наяву материализуется в его снах, он из последних сил бьется над тем, чтобы отличить реальность яви от реальности сна: "…что, если бегство со снящегося во сне чердака приведет его попросту в снящийся во сне дом - искаженную проекцию того места, куда он стремился?" Страх, знакомый сновидцам, например, у Борхеса - пробудиться "не к бдению, а к предыдущему сну. А этот сон, в свою очередь, заключен в другом". Страшно же потому, что в этом коренится предузнавание:
Мы созданы из вещества
Того же, что наши сны.
И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь
А значит, стены, которые городит "эго", защищая "я-концепцию" от "распыляющих космических ветров" - "ибо опасно знать некоторые космические силы и тайны", "опасно слишком много видеть и слышать, чтобы не быть ослепленным и оглушенным", - не фиксированы и не абсолютны. "Сознание… может выйти из привычных границ и включить в себя те элементы глубокого бессознательного, о которых никто при обычных обстоятельствах и не подозревает". Страх наводит вечно маячащая за спиной "сознательного я" Тень, грозящая "сознательному я" одержанием. В тщетной попытке избавиться, "эго" отторгает Тень в виде проекции - Черного человека, посланца черного престола Абсолютного Хаоса, истолкователя и поводыря в мистическом странствии. Антиномичный по своей структуре, он оживает в подсознании Джилмана, выполняя свою функцию поводыря: "…он почувствовал, что в подсознании есть те углы (геометрические. - Н. Б.), которые его наставят, впервые одного и без чьей-либо помощи, на дорогу в нормальный мир". О том же, видно, говорит Гамлет:
…нас безрассудство
иной раз выручает там,
где гибнет глубокий замысел;
то божество намерения наши
довершает, хотя бы ум
наметил и не так…
Но слишком наработан у Джилмана навык ума, чтобы его отношения с Тенью могли быть чем-то иным, кроме одержания. Заполонение сферы сознательного бессознательными содержаниями приводит к переживанию "смерти эго" - безжалостному разрушению всех связей в жизни человека.