Я двинулся в его сторону и поставил цветы посреди обеденного стола, не обращая внимания на неубранные после завтрака тарелки. Банкира нисколько не волновало, что я нахожусь у него за спиной.
На секунду я отвернулся от него и взглянул на знакомый купольный свод. Я смотрел на нежные коричневые сосны, нарисованные у его основания. Я смотрел на голубей, прорывающихся сквозь пелену облаков к голубому небу. Потом я занялся цветами. Мне нравился их запах. Я вдохнул его, и какое-то неясное воспоминание пришло ко мне - воспоминание о каком-то покойном и прелестном месте, где воздух был пропитан запахом цветов. Где это место? Какая разница?
Все это время дверь на веранду оставалась распахнутой, впуская свежий ветер. Все, кто проходил мимо, могли увидеть кровать и купольный свод, но не видели банкира и меня.
Я быстро встал за спинку его кресла и вколол тридцать кубиков смертоносной жидкости ему в шею.
Не поднимая головы, он протянул руку к месту укола, словно прогонял насекомое, - они делают так почти всегда. Я произнес, убирая шприц в карман:
- Сэр, не найдется ли у вас чаевых для бедного посыльного?
Он обернулся. Я нависал над ним, от меня пахло торфяным мхом и сигаретами.
Ледяные глаза с яростью впились в меня. А затем выражение его лица внезапно изменилось. Левая рука упала с клавиатуры, правой он потянулся к наушнику в ухе. Наушник выпал. Правая рука тоже упала. Телефон свалился со стола, когда левая рука соскользнула на бедро.
Его лицо стало расслабленным и мягким, всякая воинственность пропала. Он с усилием втянул в себя воздух и попытался нащупать правой рукой опору, однако не смог отыскать край стола. Затем протянул ко мне руку.
Я быстро снял садовые перчатки. Он не заметил. Он уже был не в силах что-либо замечать.
Он попытался встать, но не сумел.
- Помоги мне, - прошептал он.
- Да, сэр, - ответил я. - Посидите, пока приступ не пройдет.
Руками в резиновых перчатках я отключил компьютер, развернул банкира в кресле, и он беззвучно упал вперед, на стол.
- Да, - проговорил он по-английски. - Да.
- Вам нездоровится, сэр, - сказал я. - Хотите, я вызову врача?
Я поднял голову и посмотрел на пустую веранду. Мы находились как раз напротив черного чугунного стола, и я только теперь заметил, что в тосканских вазонах с буйной лавандовой геранью растут еще и пышные гибискусы. Светило яркое солнце.
Он пытался набрать в грудь воздуха.
Как я уже говорил, я ненавижу жестокость. Я поднял трубку стационарного телефона, стоявшего рядом с ним и, не набирая номера, заговорил в мертвую трубку: "Нам срочно нужен врач".
Его голова упала набок. Я видел, что глаза у него закрываются. Мне показалось, что он снова попытался что-то произнести, но не сумел выдавить ни звука.
- Они уже идут, сэр, - сказал я ему.
Я мог бы покинуть его, но, как я уже сказал, я ненавижу жестокость в любом ее проявлении.
К этому моменту он уже плохо видел. Возможно, не видел ничего. Однако я помнил то, о чем постоянно говорят врачи в больницах: "Последним отключается слух".
Так говорили, когда умирала моя бабушка. Мне хотелось посмотреть телевизор прямо в палате, а мама рыдала.
Наконец глаза банкира закрылись. Я удивился, что у него остались силы это сделать. Сначала веки были прикрыты наполовину, затем закрылись совсем. Его шея была морщинистой. Я не видел никаких признаков дыхания, ни малейших колебаний тела.
Я снова поглядел мимо него, сквозь белые занавески на веранду. За черным столом, среди цветов в тосканских вазонах сидел какой-то человек и, казалось, смотрел прямо на нас.
Я знал, что с такого расстояния ему не разглядеть происходящего за занавесками. Он мог видеть лишь белую ткань, может быть, неясные силуэты. Меня это не волновало.
Мне требовалось лишь несколько мгновений, после чего я смогу благополучно уйти с осознанием, что работа выполнена.
Я не дотрагивался ни до телефонов, ни до компьютеров, но мысленно составил список того, что здесь было. Два сотовых телефона на столе, как и обещал шеф. Один сломанный телефон на полу. Были телефоны и в ванной. И второй портативный компьютер - возможно, принадлежавший даме, закрытый, он лежал на столике перед камином, между креслами с подголовниками.
Я дал банкиру умереть, а сам отмечал эти подробности, однако чем дольше я разглядывал номер, тем хуже себя чувствовал. Я не ощущал слабости, просто тоску.
Незнакомец на веранде меня не волновал. Пусть себе таращится. Пусть заглядывает прямо в комнату.
Я удостоверился, что лилии развернуты под самым выигрышным углом, вытер капли воды, упавшие на стол.
Теперь банкир уже наверняка умер. Я чувствовал, как меня охватывает безудержное отчаяние, вселенское ощущение пустоты. Почему бы нет?
Я подошел, чтобы проверить его пульс. Пульса я не нащупал, но он еще был жив. Я понял это, коснувшись кисти его руки.
Я прислушался, стараясь уловить его дыхание, и, что меня неприятно изумило, услышал чей-то слабый вздох.
Чей-то еще.
Это не мог быть человек с веранды, хотя он до сих пор смотрел на окно комнаты. Мимо прошла парочка. Вслед за ними - какой-то мужчина, он посмотрел вверх, огляделся по сторонам и двинулся к лестнице ротонды.
Я приписал это взвинченным нервам. Наверное, вздох мне послышался. Он прозвучал у самого моего уха, как будто кто-то стоял рядом. Сама комната, решил я, заставляет меня нервничать: я так сильно ее люблю, что неприкрытое безобразие содеянного убийства надрывает мне душу.
Может быть, это комната вздохнула от жалости. Я очень хотел чего-то. Я хотел уйти.
А затем отчаяние внутри меня сгустилось, как часто бывало в такие моменты. Только на этот раз ощущение было очень сильное, гораздо сильнее обычного, и неожиданно оно обрело дар речи у меня в голове: "Почему бы тебе не последовать за ним? Ты же знаешь, ты должен отправиться туда, куда отправился он. Ты должен прямо сейчас взять маленький пистолет, спрятанный на твоей лодыжке, и приставить дуло под челюсть. Выстрелить вверх. Твои мозги разлетятся по потолку, ты умрешь, и все сделается тьмой, еще темнее, чем сейчас. Ты избавишься от всего этого навеки, избавишься от всех: от мамы, от Эмили, от Джейкоба, от отца, от другого отца, чьего имени ты не знаешь, и от остальных, подобных этому человеку, которого ты собственноручно безжалостно уничтожил. Действуй. Не жди. Давай".
Я напомнил себе, что в этой сокрушительной депрессии, в разрушительном желании покончить со всем, в парализующей навязчивой идее поднять пистолет и сделать то, о чем сказал внутренний голос, нет ничего необычного. Странной была лишь отчетливость голоса. Как будто слова звучали не внутри меня, а рядом со мной. Как будто не Счастливчик говорил со Счастливчиком, как бывало всегда.
Человек на веранде за окном поднялся из-за стола, и я осознал, что с холодным изумлением наблюдаю, как он входит в открытую дверь. Он стоял в комнате под куполом и смотрел на меня, а я стоял за спиной умирающего.
Он был высокий, прекрасно сложенный, стройный, с копной мягких темных вьющихся волос. Его голубые глаза светились необычайной благожелательностью.
- Этот человек болен, сэр, - тотчас же произнес я, с трудом совладав с пластиной во рту. - Кажется, ему необходим врач.
- Он умер, Счастливчик, - сказал незнакомец. - И не слушай голос у себя в голове.
Это было совершенно неожиданно, и я не сообразил, что надо ответить и сделать. Не успел он договорить, как снова вмешался голос у меня в голове: "Покончи со всем. Забудь о пистолете, это приведет к хаосу. У тебя в кармане есть еще один шприц. Неужели ты позволишь себя схватить? Твоя жизнь и сейчас сущий ад. Подумай, на что она станет похожа в тюрьме. Шприц. Действуй!"
- Не слушай его, Счастливчик, - повторил незнакомец.
От него почти ощутимыми волнами исходило безграничное великодушие. Он смотрел на меня внимательно, почти восхищенно, и меня охватила непостижимая уверенность, что он любит меня.
Освещение изменилось. Должно быть, ушло облако, закрывавшее солнце, в комнате стало светлее, и я увидел незнакомца необычайно отчетливо, хотя и без того привык замечать и запоминать людей. Он был моего роста, и он смотрел на меня ласково и даже сочувственно.
Невероятно.
Если вы знаете, что некое явление абсолютно невозможно, что вы делаете? Что было делать мне?
Я сунул руку в карман и нащупал шприц.
"Вот так. Не трать последние драгоценные минуты своего омерзительного существования на то, чтобы понять. Ни к чему. Разве без того не ясно, что Хороший Парень разработал двойную операцию?"
- Ничего подобного, - произнес незнакомец.
Он посмотрел на покойника, и выражение его лица изменилось - на нем отразилась безграничная скорбь. После чего он снова обратился ко мне:
- Пора тебе пойти со мной, Счастливчик. Пора тебе выслушать, что я скажу.
У меня в голове не было ни одной связной мысли. Стук сердца отдавался в ушах, а пальцем я легонько касался пластикового колпачка на игле шприца.
"Да-да, покончи со всеми их противоречиями, ловушками, обманами и безграничными возможностями использовать тебя. Победи их. Действуй немедленно".
- Действовать немедленно? - прошептал я.
Эти слова отделились от темы гнева, которая прокручивалась у меня в голове. Почему я вдруг подумал: "Действуй немедленно"?
- Это не ты подумал, - сказал незнакомец. - Неужели ты не видишь, что он изо всех сил пытается превзойти нас обоих? Оставь шприц в покое.