Ее мне так и не удалось хорошенько рассмотреть. Теперь же я был незамедлительно очарован, что мне не нравилось, потому что это моя роль очаровывать, пока протекает беседа.
Длинный овал ее лица был изящно прорисован, чист, как у маленькой девочки, и не нуждался в дополнительных косметических ухищрениях, чтобы придать большего совершенства ее огромным серым глазам и холодному безупречному рту.
На ней был строгий, серый брючный костюм из шерсти, а вокруг шеи обвернут красный шарф, заправленный за лацканы. Короткие пепельно-светлые волосы, похоже, вьющиеся от природы, прелестными завитками обрамляли мягкую линию подбородка.
Ее лицо выражало драматическое напряжение, и я почувствовал мгновенную попытку прощупать мое сознание, которое я в тот же миг закрыл наглухо. По моему спинному хребту побежали мурашки. Это ощущение спровоцировала она.
Она не сомневалась, что сможет читать мои мысли, но у нее не вышло.
Так же ей не удавалось узнать, что происходит наверху. Ей это не нравилось. Или, выражаясь почти библейски, она была глубоко опечалена.
И вот, лишенная информации, она пыталась найти смысл в моем появлении, не придавая ни малейшего значения внешней эксцентричности моего облика, вроде черного приталенного сюртука и растрепанных волос, а уделяя внимание более вампирским проявлениям: мягкому сиянию моей кожи и электрически светящимся голубым глазам.
Я был вынужден слишком быстро начать разговор, незамедлительно попав под пристальное внимание второго оппонента из семейства Мэйфейр, который стоял поодаль, у камина.
Природа разыграла с ним ту же карту, что и с Моной: он мог похвастаться зелеными глазами и рыжей шевелюрой. По сути, да и близости их ген, он мог бы быть ее старшим братом. Он был моего роста, шесть футов, хорошо сложен. Одет по-монашески в черное, на котором выделялся белый римский воротник. Он не обладал магическими способностями Ровен, но как медиум был очень неплох, однако я мог с легкостью читать его мысли: он находил меня странным и надеялся, что Мона уже мертва.
В моей голове вспыхнул образ: вот он, на мессе, в своих готических одеждах, потир в руках. Вот кровь моя. И по необъяснимой причине я резко соскользнул в видения своего детства во французской деревушке. Древняя церковь, деревенский священник говорит те же слова, потир в руках. На мгновение я затерялся во времени и пространстве. Грозили ожить другие смертные воспоминания, представ в красках и подробностях.
Я увидел монастырь, где я учился, ощущал счастье, хотел остаться, чтобы стать монахом.
О, нет, это было невыносимо.
Снова я отчетливо ощутил, как побежали мурашки, и понял, что мои воспоминания стали достоянием доктора Мэйфейр, до того как я сумел снова закрыть сознание.
Я отбросил воспоминания прочь, испытывая мимолетное раздражение из-за того, что в гостиной слишком много теней. Потом свет пропал вовсе, я больше не принадлежал реальному миру. Передо мной раскачивался дядя Джулиан, трехмерный, абсолютно непрозрачный, одетый в узкий серый костюм, и испепелял меня исполненным открытого противостояния взглядом.
Он был яростно материален и бешено ярок.
- Что с вами? - спросила доктор Ровен. Голос оказался глубоким, с легкой хрипотцой, очень чувственным. Ее взгляд по-прежнему пронзал меня насквозь.
- Вы не видите здесь никаких призраков? - выпалил я бездумно.
Призрак продолжал стоять, как ни в чем ни бывало, и до меня дошло, что, конечно же, они его не видели. Ни один из них.
Эта исполненная достоинства ослепительная угроза предназначалась лично мне.
- Нет, я никого не вижу, - быстро ответила Ровен. - В этой комнате есть призрак, которого мне следует видеть?
Женщины с такими хрипловатыми голосами имеют большие преимущества.
- Вы можете видеть здесь призраки, - заметил отец Кевин с пониманием. С типическим пониманием - янки, Бостон. - Как друг Квинна, я думаю, вы в курсе…
- Ах, да, конечно, да, - сказал я. - Но я никак не могу к ним привыкнуть. Призраки расстраивают меня, как и ангелы.
- Вы использовали экзорцизм, когда изгоняли Гоблина? - спросил священник, сбивая меня с мысли.
- Да, и это сработало, - сказал я, радуясь смене темы. - Гоблин покинул этот дом, и Квинн впервые в жизни свободен от него. Я думаю, как много это должно значить для него!
Дядя Джулиан и не думал исчезать.
- Где она? - спросила Ровен, имея в виду Мону, кого же еще?
- Она хочет остаться здесь, - сказал я. - Все просто.
Я скользнул мимо нее и обосновался на стуле, так, чтобы позади меня оказался торшер, а я - в тени. Теперь я мог видеть всех, включая своего заклятого врага.
- Она не хочет умереть в медицинском центре Мэйфейров, причем настолько, что у нее хватило сил примчаться сюда на лимузине. Вы знаете Мону. Сейчас она наверху, с Квинном. Мне бы хотелось, чтобы вы доверяли нам. Оставьте ее с нами, мы о ней позаботимся. Мы можем пригласить старую нянечку тетушки Куин, если потребуется.
Ровен смотрела на меня так, будто я спятил.
- Вы можете себе представить, с какими проблемами вам придется столкнуться? - спросила она. Вздохнула. Стало заметно, как сильно она устала, но только на мгновение. - Вы даже не представляете, с чем вам придется столкнуться.
- Вы привезли с собой кислород и морфий, разве нет? - я бросил взгляд в сторону скорой помощи, стоящей перед окнами. - Оставьте это здесь. Синди, медсестра, знает, как ими пользоваться.
Брови Ровен поползли вверх, и снова стало заметно, как она измотана. Но она быстро взяла себя в руки. Она не была ни оскорблена, ни напугана. Она пыталась понять, кто я такой. Я думал о том, что она прекрасна. И столько интеллекта в этих серых глазах!
- Квинн просто не понимает, во что он вязался, - произнесла она мягко. - Я не хочу, чтобы он страдал. Я не хочу, чтобы она умирала в муках. Вы понимаете, о чем я?
- Конечно, да, - ответил я. - Доверьтесь нам. Мы вас позовем, когда придет время.
На секунду она опустила голову.
- Нет, нет, вы просто не понимаете, - произнесла она, хрипловатый голос полон сочувствия. - Нет никакого разумного объяснения тому, что она все еще жива.
- Такова ее воля, - парировал я.
Я говорил ей правду, больше не было повода беспокоиться за нее.
- Она отдыхает, ей больше не больно, - добавил я.
- Этого не может быть, - прошептала Ровен.
Что-то переменилось в ее лице.
- Кто вы? - Глубокий голос подчеркнул значительность вопроса.
Я был ошеломлен. Снова по спине побежали мурашки, но мне не удавалось развеять ее чары. В комнате стало так темно, что мне захотелось позвать Жасмин, чтобы она включила люстру.
- Мое имя не имеет значения, - сказал я, хотя говорить мне было тяжело. Что-то было в этой женщине странное. Почему, когда она демонстрировала свою красоту, я испытывал тревогу, почти угрозу? Я хотел заглянуть ей в самую душу, но она была слишком умна, чтобы позволить мне сделать это. Да, я чувствовал, что она скрывает какую-то тайну, целую сокровищницу тайн. И тут я ощутил пронзительную связь с ребенком-монстром, которого мне показала Мона, когда я ее создавал, и что-то еще.
Внезапно я понял, что эта женщина скрывает нечто, мучительное для ее совести, что главными чертами ее натуры всегда были - таинственность и страдающая от необходимости все скрывать совесть.
Что великие замыслы прорастали в ее душе, питаясь блестящим интеллектом и чувством вины.
Что бы она ни скрывала, я желал это! Увидеть хотя бы на миг, разделить с ней ее тайну и ее тепло. Я бы отдал за это…
Она отвернулась от меня. Оказывается я, позабыв всякую осторожность, пожирал ее глазами и теперь потерял с ней связь. Она немного замялась, а я почти видел ее секрет: власть над жизнью и смертью.
Вмешался отец Кевин:
- Я должен повидать Мону, перед тем, как мы уйдем. Мне необходимо поговорить с Квинном насчет экзорцизма. Я привык видеть Гоблина, вы должны понимать. Я переживаю за них обоих. Вы должны сказать Моне, что мы здесь.
Я даже не заметил, как он оказался сидеть на стуле напротив меня.
- Наверное, нам следует вместе пойти взглянуть на Мону, - сказал он Ровен. - А потом мы решим, что нам делать.
Его голос звучал мягко, как положено голосу священника, смиренно и очень естественно.
Заглянув ему в глаза, я, похоже, успел зацепить целый пласт их совместных секретов, деяний, о которых они оба знали, но которые никогда не станут достоянием общественности, из-за непосредственной связи с историей и благополучием семьи Мэйфейр, а через такое невозможно переступить, обойтись полуправдой, перерасти.
Особенно непросто было отцу Кевину, духовнику семьи, связанному сакральной клятвой. Ему приходилось слушать о вещах, в которые ему тяжело верилось, и все это необратимо изменило его.
Но он тоже умел закрывать сознание. И снова, когда я попытался проникнуть в его разум, я сумел уловить только мучительные картины собственного ученичества, свое отчаянное желание быть хорошим. Отголосок моего внутреннего голоса вернулся ко мне. Это было отвратительно! Довольно!
И с беспощадной ясностью меня вдруг осенила мысль: мне было так много предоставлено шансов спасти душу, что вся моя жизнь, по сути, вращалась вокруг этих шансов.
Видимо такова моя природа: следовать от искушения к искушению, но не грехом, но искуплением.
Никогда еще я не видел свою жизнь в таком свете. Если бы этот, отдаленный во времени мальчик, Лестат, боролся, как следует, он бы мог стать монахом.
"Проклятый!" - прошептал призрак.
- Это невозможно, - сказал я.
- Невозможно видеть ее? - сказала Ровен. - Не может быть, чтобы вы говорили серьезно.