Я услышал тихий смешок. Повернулся на стуле.
Справа от меня на некотором отдалении смеялся призрак.
"Ну, и что ты теперь собираешься предпринять, Лестат?"
- Что там? - спросила Ровен. - Что вы видите?
- Ничего, - уверил я. - Вы не можете ее видеть. Я обещал ей. Никто не поднимется наверх. Ради Бога, оставьте ее в покое! - воскликнул я со всей убежденностью. Внезапно я почувствовал отчаяние. - Дайте ей умереть так, как она хочет! Дайте ей уйти!
Она уставилась на меня, пораженная моей эмоциональной вспышкой. Вдруг внутренняя боль отразилась на ее лице, будто она больше не могла держать ее в себе. Или дело было в том, что мой выпад, явно долго сдерживаемый, разжег в ней внутренний огонь.
- Он прав, - сказал отец Кевин. - Но вы же понимаете, мы должны еще побыть здесь.
- Недолго, - сказала Ровен. - Мы потихоньку подождем. Но если вы хотите, чтобы мы покинули…
- Нет, нет, нет, конечно же, вам здесь всегда рады, - сказал я. - Mon Dieu!
И снова я услышал призрачный смех.
"Твое гостеприимство немногого стоит! - сказал дядя Джулиан. - Жасмин не предложила им даже круасана или стакана воды. Я потрясен".
Я был горько удивлен, но сомневался, что это правда. Почему-то меня это тревожило, даже рассердило. В то же время я слышал кое-что, что никто в комнате, исключая, пожалуй, смеющегося призрака, не мог слышать: Мона плакала, нет, всхлипывала. Мне нужно было идти к ней.
Хорошо же, Лестат, будь монстром. Вышвырни самую интересную женщину, которую ты когда-либо встречал, прочь из дома.
- Слушайте меня, вы, оба, - сказал я, не спуская с Ровен глаз, а потом бросая взгляд в сторону отца Кевина. - Я хочу, чтобы вы отправлялись домой. Мона, как и вы, обладает магической силой. Ее ужасно расстраивает, что вы здесь. Она это чувствует. Это делает ей еще больнее. (Это было правдой. Разве нет?) Я собираюсь покончить с этим, мне нужно возвращаться, чтобы успокоить ее. Пожалуйста, уезжайте. Вот что она хочет. Это дало ей сил приехать сюда. Я же обещаю связаться с вами, когда все закончится. Пожалуйста, уходите.
Я встал и сделал следующее: взял Ровен за руку и поднял ее с кресла.
"А ты настоящий грубиян", - заметил призрак с омерзением.
Отец Кевин был уже на ногах.
Ровен взирала на меня, пораженная. Я провел ее в коридор, потом к парадной двери. Повеяло летним жаром и благоуханием цветов.
- Вам пора, - сказал я.
- Но кислород, морфий? - спросила Ровен. Грудной голос, так его принято называть. Звучит очень соблазнительно. Но и за легкой укоризной угадывался все то тот же конфликт, та же непостижимая греховная сила.
Мы стояли у парадного выхода, две маленькие фигурки рядом с огромными колоннами. Сиреневые сумерки внезапно смягчились, а время потеряло пропорции. Будто вечность сгустилась вокруг фермы Блэквуд. Я слышал, как в темноте ночи поют птицы, как в отдалении издает негромкие булькающие звуки болото.
Отец Кевин степенно отдавал распоряжения. Внесли медицинские приспособления.
Я не мог отпустить от себя эту женщину. Мне нужно было что-то сказать ей.
Призрак смеялся. Я начал испытывать неловкость.
В чем твой секрет?
Я ощутил ментальный толчок, как будто она протянула руки и пыталась сдвинуть меня с места. За ее плечом маячил призрак. Этот удар нанесла она, никто не мог, кроме нее.
Ее лицо застыло в угрожающей красоте. Едва заметно она встряхнула волосами так, чтобы они упали на щеки. Глаза сузились.
- Позаботьтесь о Моне ради меня, - сказала она. - Я люблю ее всем сердцем. Вы не можете представить себе, что значит для меня неудача с Моной, что все мои способности, все мои деньги…
- Конечно, я знаю, как вы ее любите, - сказал я. - Я люблю ее, хотя едва с ней знаком.
Жалкий лепет. Эта женщина страдала. Страдал ли я? Призрак осуждал меня. Высокий мужчина за ее спиной, но она его не чувствовала. Что это было, что невольно тянуло меня к ней? Что-то настолько ужасное, что ложилось тенью на все ее существование. И сейчас она это остро чувствовала.
Отнять жизнь.
Я содрогнулся. Под ее взглядом я не мог пошевелиться.
Отнимать жизнь снова и снова.
Мимо прошмыгнули с медицинским оборудованием. Из открытой парадной двери тянуло холодом. Показалась Жасмин. Призрак не шелохнулся.
На усыпанной гравием дороге аллеи тени ветвей пеканов, переплетаясь, рисовали узоры, в которых мне чудилось послание Лорда Вселенной. Но о чем?
- Иди ко мне, - сказал я Ровен.
Жизнь, основанная на страдании, на искуплении. Я не мог это вынести, я должен был прикоснуться к ней, защитить, спасти.
Я обнял ее, мою Молящую о Прощении богиню, покрывая поцелуями ее щеки, а потом целуя в губы. Я больше не волновался о Моне.
- Ты не понимаешь, - прошептала она. В обжигающий миг я увидел больничную палату, пыточную камеру, полную машин и пульсирующих цифр. Блестящие пластиковые пакеты, истекающие в свисающие трубки и всхлипывающую Мону, так же, как она всхлипывала сейчас. И Ровен, стоящую в дверном проеме, готовую применить свою силу, готовую убить.
- Да, я вижу, - сказал я. - Но было не время, она хотела вернуться к Квинну.
Я шептал ей в ухо.
- Да. - В ее голосе зазвенели слезы. - Я напугала ее. Ты видишь. Она поняла, что я хотела сделать. У меня была возможность, при вскрытии это выглядело бы как инсульт, просто инсульт, но она поняла! Я почти… Я ужаснула ее. И…
Я сжал ее так крепко, что закончился воздух.
Я сцеловывал ее слезы. О, как бы мне хотелось быть святым. Священником, который ждал ее сейчас у машины и делал вид, что не замечает, что мы целуемся.
Что? Поцелуй? Смертный поцелуй?
Я поцеловал ее снова. Смертное проявление любви, смешавшееся с изнуряющим желанием ее крови, не ее смерти, нет, мой Бог, нет, но только струйки крови, чтобы знать.
Кто эта Ровен Мэйфейр? Голова кружилась. Призрак за ее спиной глазел на меня так, будто приоткрыл дверь в Преисподнюю и ждал, когда силы ада обратятся против меня.
- Можно ли понять, какой момент считать подходящим? - спросил я. - Вот о чем тебе следует подумать. Поэтому теперь Мона с Квинном.
Коварный эвфемизм, вонзаемый мной в спину той, которая знает в эвфемизмах толк и не без причины. Я целую ее жестко, жадно, чувствуя, как расслабляется ее тело, как на одно восхитительное мгновение она прижимается ко мне, а потом между нами пробегают ледяные струи, потому что она отстраняется. Она спешит вниз по ступеням, я едва слышу стук ее каблучков.
Отец Кевин ждет ее, приоткрыв дверь машины. Уже включена сирена скорой помощи.
Она поворачивается и смотрит на меня, а потом махает рукой.
Такой многообещающий, неожиданный жест. Мое сердце едва умещается в грудной клетке, его стук кажется мне оглушительным.
Нет, моя дорогая. Не ты убила ее. Это сделал я. Я ее убийца. Я виновен.
А она снова всхлипывает. Призрак об этом знает.
Глава 5
Никто из смертных в доме не мог слышать всхлипов Моны. Их приглушали толстые стены.
Между тем стол в столовой был уже накрыт и сервирован к ужину, а Жасмин спрашивала, не присоединимся ли мы с Квинном к Нэшу и Томми. Я ответил ей: "Нет, мы не покинем Мону", - что она и сама знала. Я просил позвать Синди, медсестру, в услугах которой мы на самом деле не нуждались, и убрать куда-нибудь кислородный бак и медикаменты.
(На самом деле прекрасная леди произносит ее имя, как "Сынди", и мы с этого момента будем называть ее также).
Я прошел в гостиную, пытаясь собраться с мыслями. Даже запах духов на моих пальцах волновал меня. Я обязан был собраться. Сосредоточиться на нежной привязанности, которую успел почувствовать к каждому в этом доме. Мне нужно было идти к Моне. Как удалось смертной женщине привести меня в такой трепет?! Да все семейство Мэйфейр - мастера создавать проблемы!
Идеи Мэйфейеров, их своеволие учащали мой пульс. Я почти проклинал Меррик за то, что она задумала принести себя прошлой ночью в жертву, сотворив алтарь, и нашла способ спасти душу, оставив меня и дальше наедине с моим проклятием.
И был еще призрак. Призрак Мэйфейров вернулся в свой угол. Он стоял там, и смотрел на меня с такой злобой, которую мне не приходилось наблюдать ни у одного существа, будь то вампир или человек. Я присмотрелся к нему: мужчина, лет шестидесяти, короткие вьющиеся волосы, белые, как снег; глаза серые или черные; безупречные черты лица; величественная осанка. Впрочем, я не знаю, с чего я взял, что ему шестьдесят, разве что в этот период земной жизни он должен был чувствовать себя наиболее представительным, точно мне известно только, что умер он задолго до рождения Моны и мог являться с той наружностью, какую считал подходящей случаю.
Мои мысли нисколько его не задели. В его неподвижности было что-то неизъяснимо угрожающее. Я больше не мог это терпеть.
- Вот и хорошо. Веди себя тихо, - твердо сказал я. Но сам заметил, что голос дрожит. - Какого дьявола ты меня преследуешь?! Ты думаешь, я могу исправить то, что сделано? Я не могу. Никто не может. Ты хотел, чтобы она умерла. Преследуй ее. Не меня.
Никакой реакции.
И никак не выходило свести к банальной случайности или уменьшить впечатление от женщины, которая только что махала мне рукой, перед тем как шагнуть в машину. Соль ее слез все еще оставалась на моих губах. Я хотел их облизать. Так стоит ли пытаться забыть о том, что произошло? Что со мной случилось?
Большая Рамона, которая как раз стояла в коридоре, глядя на меня, вытерла о передник руки и сказала: