Подъезжая к аэропорту, Павел ещё раз набрал Елену, снова безуспешно. Когда здание аэропорта, слегка похожее на сплюснутую котлету, уже отчётливо различалось за мутноватым ветровым стеклом, управдом решил, что не станет экономить и парковаться на отдалённых парковках, а встанет на самую ближнюю от входа и самую дорогую. Свободных мест на ней в это утро было не так, чтобы много, но для Павла местечко нашлось. Он пробурчал кое-что нелицеприятное в адрес широченных джипов и лимузинов представительского класса, нахально перегородивших дорогу, чуть не сбил здоровенную мусорную урну, уступая одному из наглецов, и, наконец, запарковался поближе к выезду со стоянки. Павел надеялся, что ждать отпускниц ему придётся не долго.
В Домодедово было суетно и людно, как всегда. Никаких особых мер предосторожности, в связи с карантином, управдом не заметил. Зато, подойдя к электронному табло прилётов, легко обнаружил там рейс, пассажирками которого числились Еленка с Татьянкой. На удивление Павла, статус рейса не был отражён вообще. Ни "прибыл", ни "задерживается", напротив комбинации из букв и цифр и надписи: "Анталья", - не значилось. Слегка занервничав, Павел принялся - раз за разом - набирать телефонный номер бывшей жены, но нудный служебный голос продолжал утверждать, что телефон Еленки выключен, или находится вне зоны доступа. Управдома хватило на полчаса волнений и метаний; после чего он отважился на то, что делать ненавидел - вступил в контакт со служительницами информационной стойки аэропорта.
Нелюбовь к таким контактам была у Павла профессиональной: ему, в годы горения на работе, приходилось встречать туристов практически во всех столичных аэропортах; порой возникали проблемы, вроде потеряшек, или поиска правильного пути в сортир; и ни разу лицензированные информаторши (на стойках почти всегда работали девушки) не сумели ему хоть сколько-нибудь помочь. Однако на этот раз всё оказалось куда диковинней. Не успел Павел сформулировать вопрос - что с рейсом и, если есть задержка, надолго ли, - как из-за низенького столика поднялся грузный седовласый мужчина в сером штатском костюме (в стайке девушек он выглядел весьма нелепо):
- Встречаете шестьсот восьмидесятый, чартерный, из Антальи? Кто у вас там?
- Жена и дочь, - Павел слегка опешил; мужчина был скорее мрачен, чем просто деловит и серьёзен.
- Назовите фамилию, - бросил грузный.
- Мою? - уточнил, с захолодевшим сердцем, управдом.
- Если у вас с женой одна фамилия - можете вашу; если нет - фамилию жены, - Похоже, мужчина совсем не шутил, хотя сказанное прозвучало слегка комично; Павел назвал фамилию.
- Пойдёмте со мной, - Собеседник махнул мясистой рукой и, не оглядываясь, пошагал прочь от информационной стойки. Управдому оставалось только догонять провожатого.
Сперва грузный шёл быстро, - внушительный зад так и выпирал из-под пиджака, так и вихлялся из стороны в сторону; Павлу казалось, он следует за огромным откормленным гусем, но ему было не до смеха. Совсем неподалёку от зоны таможенного контроля, мужчина повернул к двери "только для сотрудников аэропорта" и решительно её толкнул. Дальше пришлось двигаться по каким-то пандусам и лестницам, по стерильно белым коридорам без единой двери. Провожатый Павла изрядно запыхался и сбавил ход.
- Что случилось? - решился управдом на вопрос. - Это как-то связано с карантином?
- С эпидемией, - поправил мужчина. - Это связано с эпидемией. Подробности вам сообщат через десять минут, мы почти пришли.
Провожатый тяжело ухнул, ещё раз взбежал по узкой лестнице, и - театральным жестом, который у него, вероятно, получился случайно, - распахнул сдвоенные широкие двери. Павел ожидал нового коридора на новом этаже, потому зажмурился, когда ему в глаза хлынул поток чистого дневного света.
Он оказался словно бы на огромном балконе, с которого открывался вид на взлётное поле. Скорее, на какие-то его задворки, потому как самолёты, отчётливо видимые за огромными панорамными окнами, не готовились к взлёту, а мирно спали в радужных масляных лужах. Балкон был настолько широк, что, скорее, ему пристало называться залом. Да это, вероятно, и был зал - может, часть транзитной зоны: Павлу показалось, он увидел на стене, напротив окон, табличку с надписью "Transit". Но вчитываться в таблички ему было недосуг: он замер, поражённый кипучей деятельностью, которая развёртывалась, на его глазах, на каждом метре свободного пространства.
Прежде управдом видел такое только в кино. Десятки людей в медицинских халатах и масках сновали во всех направлениях. Причём маски выглядели весьма внушительно: не марлевые тряпицы на резинке, а этакие намордники дезинфекторов с несколькими широкими раструбами в районе рта. В глазах рябило от пластиковых разноцветных ширм и объёмных мультяшных палаток. Зачем нужны были палатки - Павел не мог даже вообразить, но на обычные туристические они походили мало: составленные из толстых, похожих на зефир, надувных блоков, они имели пристройку перед входом - что-то вроде деревенских сеней, - и в эту пристройку периодически заходили "дезинфекторы", сперва открывая прорезиненный полог на длиннющей застёжке-молнии, а потом засовываясь в какое-то подобие мембраны фотографического затвора. Но самое удивительное и тревожное скрывалось в дальнем конце этого - не то балкона, не то зала. Там, из надувных блоков, скроенных по образцу палаточных, была выстроена целая стена - от потолка до пола. В этой стене не имелось никаких намёков на дверь, зато были прорезаны два широких окна, через которые, еле-еле, из-за дальности расстояния, просматривалась и вовсе космическая тусовка: какие-то высокие фигуры, в жёлтых костюмах полной химзащиты, механически двигались между здоровенными полиэтиленовыми коконами. По здравому размышлению, Павел пришёл к выводу, что он смотрит не на надувную стену, а на что-то вроде мобильного, герметичного бокса. Управдому совсем подурнело: он представил себя внутри; представил, как к нему приближается дурацкий жёлтый скафандр, - и содрогнулся.
- Вы меня слышите? Вам нехорошо?
Павел встрепенулся. Похоже, за страхами и тягостными мыслями, он настолько отрешился от реальности, что не заметил, как к нему подошёл и обратился с вопросом высокий очкарик в кипельно белом халате.
- Я вас слышу. Мне вполне терпимо, - отчего-то управдом моментально проникся к очкарику неприязнью. - И я жду объяснений, - добавил он резко, готовый, если понадобится, идти на открытый конфликт.
- Вы их получите… - Человек в белоснежном халате странно пожевал нижнюю губу; вероятно, это было что-то вроде застарелой дурной привычки. - И напрасно вы так раздражены; я вам не враг.
- А кто? - Павел грозно уставился на собеседника.
- Ну… - замешкался очкарик, - Я - доктор Струве, профессор, специалист по эпидемиям, если угодно. Обычно надо мною подтрунивают из-за фамилии - слишком уж историческая, - но вы, как мне кажется, не тот случай. Вас не интересует моя фамилия. Вас интересуют…
- Мои жена и дочь! - прервал болтовню Павел. - Меня интересуют мои жена и дочь. Что с ними? Где они? Они больны?
- Не всё так просто… Не так однозначно… - доктор опять пожевал губу, оставив на виду немного белой слюны. - Знаете, думаю, будет лучше, если мы продолжим наш разговор после небольшого перерыва.
- Какого, к дьяволу, перерыва, - зарычал Павел, - Хватит из меня жилы тянуть! Я, кажется, задал вам простой вопрос…
- Сюда, пожалуйста, - доктор мягко повёл рукой, поманил к ближней, самой протяжённой в пространстве, ширме.
- Эй, вы куда? - управдом надвигался на доктора, отступавшего к яркой голубой ширме, как к укрытию.
Павел сделал шаг, другой, ещё десяток шагов, - и заглянул за укрытие.
И тут же на него, с пластиковых табуретов и раскладных стульев, уставились страдальцы! Мужские и женские лица. Не так уж много. Но каждое - словно бы почерневшее, как после беды; на каждом написан безответный вопрос. Похоже, этот вопрос был - как вопль: обращён ни к кому конкретно и ко всем сразу - к богу, преисподней, докторам и даже к Павлу.
Управдом не собирался никому отвечать, да и не было в том нужды: взглядом он выхватил из десятка лиц - одно, родное. Еленка! Она тоже увидела Павла - и бросилась ему навстречу, обхватила крепко-накрепко обеими руками. Впервые после разрыва Павел ощущал тепло и хрупкость Еленкиного тела.
- Танька, - прошептал еленкин голос, - Она у них, как в гробу. Мне страшно!