Через пять минут по дому гремел храп, от которого тряслись стены. Мы втроем уселись в кресла. В камине трещали поленья.
Спустя полчаса девушка в очках сообразила, что мы с Таней что-то больно часто переглядываемся. Она, подобно многим некрасивым, сразу почувствовала себя лишней, ненужной. Вскочила, одергивая кофточку, и заявила, что ей пора спать. Таня горячо убеждала Олю, что та не мешает, все ее очень любят и желают только добра. Но Оля разобиделась не на шутку, и не дала себя удержать, чему я был только рад. Оля бросилась наверх, в спальню. Таня огорчилась.
Она молчала, глядя на пламя, что бросало яркие отблески жидкой ртути на ее горделивое лицо.
Я ерзал в кресле. Нужно было что-то предпринимать.
Но за полчаса я не выдавил из себя ни слова. Таня строгим голосом сказала, что пойдет спать. Я с досадой вынужден был признать, что утро вечера мудренее.
Мы поднялись по лестнице. Я следом за ней. Так получилось, что я пялился на нее сзади.
Наши спальни располагались по соседству. Мы сухо распрощались и повернули дверные ручки.
Я разделся, лег в постель. Рядом храпел кто-то, смердящий как хлев. На потолке корчились тени.
Я заложил руки за голову, и под оглушающий храп вонючего соседа начал мечтать о Тане.
Но перед тем как заснуть, я вновь вспомнил отца. Болотной водой в душу хлынула старая обида.
И ненависть.
Я мечтал найти его. Схватить за горло. И трясти, трясти, вытрясти из него извинения.
Может, именно из-за этих мыслей я вновь увидел сон, который видел каждую ночь, когда был ребенком. Сон нельзя назвать кошмаром, хотя он и пугал меня.
Я видел человека в черном плаще с капюшоном. В руке он держал судейский молоток.
Человек стоял в центре пустой комнаты с белыми стенами. Смотрел прямо на меня. Я это знал, хотя лица его не видел. Под капюшоном была непроницаемая тьма.
"Ты плохо себя вел сегодня?"
Его вкрадчивый шепот казался мне знакомым, хотя я не мог вспомнить, где слышал его.
Человек издал жуткий вой. Разорвал на себе плащ. Оцепенев от ужаса, я увидел - под плащом нет тела. Вместо груди и живота там бесконечное пространство. Посреди черноты кипело ледяное озеро. И в озере тонули люди. Тысячи людей. Время от времени их головы выныривали на поверхность, и безглазые лица разевали рты, кричали, моля о помощи. И я знал, что эти люди сделали что-то очень плохое. Человек в черном наказал их. Взял себе их души.
Комната, в центре которой стоял этот человек, начала сжиматься, съеживаться, как бы проваливаясь внутрь него…
Вздрогнув от ужаса и омерзения, открыл глаза. Утро. Тени на потолке исчезли, уступив место ярким солнечным зайчикам. Горло - наждак. Постель пуста.
Застегивая рубашку, вышел в коридор. Никого. Спускаюсь в гостиную. Людно, дымно, пьяно. В углу Илья Парфенов играет на гитаре "Я на тебе, как на войне…", пытаясь подпевать. Его слушают с вниманием и восхищением, как любую бездарность.
Я взял журнал, сел в кресло в углу, потягивая колу.
Ко мне подошли две симпатичные девушки. Одну я знал. Аня спросила, интересный ли журнал.
- Я еще не читал.
Обе неловко рассмеялись.
- Я имела в виду - можно посмотреть?
Я пожал плечами. Дал ей журнал. Он был спортивный.
Другая, брюнетка с полным телом и большой грудью, интересовала меня гораздо сильнее. Ее звали Катя. Она стояла рядом. Ее вид был очень строгим. Я даже испугался.
- Ты любишь футбол? - спросила Аня.
- Да.
Тут Катя высунулась вперед.
- Хорошо играешь?
Я поморщился.
- Не очень.
- Просто увлекаешься?
- Да.
- Эта, - Аня указала на Катю. - Болеет за Италию.
- Там Паоло Мальдини, - Катя смущенно засмеялась.
Я чопорно кивнул. Попытался уйти в себя. Девушки вернули мне журнал, и отошли в другой конец комнаты. Я решил, что не понравился. Взглянул на Катю. Она опять напустила на себя строгость розы. Я словно кололся, глядя на нее.
На диване сидела Таня. Ее подруги ушли куда-то с мальчиками. Я подсел рядом.
- Чего загрустила?
Таня агрессивно взглянула на меня.
- Я не загрустила.
- Почему ты одна? Почему не с мальчиком?
- Мне не нужны мальчики, - гордо сказала Таня, и непоколебимым движением взяла яблоко. - На первом месте - учеба.
Я улыбнулся. Мы молчали.
Это было Испытание Молчанием.
Неловкость так и не пришла.
Вечеринка подошла к концу. Наступили студенческие будни, а с ними - октябрьские холода, бегство птиц, деревья, убого тянущие к небу кривые руки.
По коридору факультета идет Таня. Красивая, яркая. Ловит мой взгляд.
- Привет.
Я вдруг понимаю, что не могу смотреть на нее. Чьи-то могучие руки тисками сжимают мне виски, и отворачивают голову. Словно Некто хочет свернуть мне шею.
Отвожу глаза и вместо приветствия бормочу под нос. Скольжу мимо. Сердце бьется. Мне в смущении кажется, это видит весь мир, хотя никому нет до меня никакого дела. Таня-то точно заметила. Но Она проходит мимо горделивой походкой.
Мы несколько раз встречались в коридорах. Ничего особенного. Привет-привет, пока-пока. Но мне в этом "пока-пока" чудилось нечто неземное. Всякий раз, как я Ее видел, сердце радостно билось в неописуемом восторге, в котором смешались, кажется, все чувства человеческие: страх, радость, нежность, желание. Мир окрасился в яркие тона. Я везде видел Ее. Отовсюду мне чудились Ее прекрасные глаза.
Мы с Таней оба из провинции и оба любим читать. Я видел в этом Знак Судьбы. Такой же верный и непреложный, как сила земного притяжения.
Я ничего не ждал и не просил. Я был благодарен Ей только за то, что Она дышит, ест, пьет, ходит по этой грешной земле, такая чистая, что цветы, леса и прекрасные сады расцветают там, где Она ступает.
Быстро обнаружился факт - люди мы совершенно разные. Эта находка разочаровала обоих и привела к трехнедельному кризису в отношениях…"
Инна пробежала глазами несколько страниц. Свиданки-гулянки, бла-бла-бла.
"Мы, совершенно неожиданно для себя, оказались в моей комнате.
Я вел Таню за руку на четвертый этаж. Стараясь не думать о том, что произойдет (лучше бы не происходило!). Отвлекался на все, что можно. Впивался взглядом в белые стены, потрескавшийся потолок, стертые ступеньки. Я словно впервые увидел лестничные пролеты второго, третьего, четвертого этажей. Подмечал такие детали, вроде щитков с надписью ОГНЕОПАСНО, которые ранее как-то проходили мимо. Бог мой, о чем я думал, поднимаясь по этой лестнице день за днем?
Таня шла за мной следом, улыбалась. Ее щеки горели. И Она говорила. Не умолкала ни на минуту.
Но вот она, дверь с номером 87. Я дрожащими руками вынимаю ключ, с третьей попытки вставляю в скважину (Бог мой, какая аллегория!), открываю дверь.
Слава Богу, я вчера прибрался… первый раз за полгода. Таня плещет словами, разматывая белый шарф с тонкой шеи. На моем лице выражение глубокой сосредоточенности. Надеваю куртку.
- Куда ты? - тревожно спрашивает Таня.
Я хочу сказать: "Сейчас", но не могу выдавить ни слова. Глотка пересохла.
Выбегаю на улицу, мчусь в универмаг. Покупаю торт, бутылку красного и банку пива.
У входа в общагу быстро высасываю пиво. Сердце утихло, зато в голове зашумело. Шум прибоя - далекий, тихий, будто из-за прикрытой двери душевой кабины.
Поднимаюсь в комнату, где оставил Таню трепетать от страха.
Разлил по бокалам вино. Взял в руки свой, другой подал Тане. Она нервно улыбнулась. Помотала головой.
- Надо, - сказал я. Таня взяла бокал.
Шумно выдохнула и, с неожиданным умением, словно опытная посетительница баров, хлопнула на грудь. Закашлялась.
- Ой, - сказала она, смеясь.
- Что бы сказали твои родители, увидев тебя сейчас?
Таня улыбнулась - смело и гордо.
- Они не знают, что я здесь.
Я встретил ее взгляд. Отставил бокал. Стук раздался в неожиданно звонкой тишине, как выстрел из Царь-пушки.
- Выключи свет, - хрипло попросила Таня. Я щелкнул выключателем. Вечер уже взошел на трон, но огни фонарей таращились в комнату. Я подошел к окну, в полумраке бедром задел стол (набил синяк). Задернул занавески. Подошел к Тане. Она дышала очень тихо.
Я положил руки ей на плечи. Таня смотрела испуганно, выглядела очень ранимой. Ее плоть была мягкой, почти таяла под ладонями.
Я осторожно снял кофточку. Стараясь не касаться ее тела. Когда случайно коснулся тыльной стороной ладони, Таня вздрогнула.
В темноте я нашел ее глаза.
- Ты как?
- Нормально…
- Все будет хорошо, - прошептал я, целуя ее лоб. - Не бойся.
Она слабо улыбнулась.
- Ты слышишь? - спросил я, наклоняясь к ней.
- Что?
- Шум прибоя, - сказал я, и накрыл ее губы своими.
Мы забыли все, наши жалкие намерения дотянуть до первой брачной ночи, ее родителей, пустые лица друзей и подруг, которые истлевали, гнили в саркофагах убогой Повседневности.
Мы прилегли. Пружины ржавым скрипом объявили протест.
Что я могу сказать? В тот день ничего не было. (Инна, сидя на полу, двенадцать лет спустя, расхохоталась. "Павел… Герой-любовничек!") Таня испугалась и была неподатлива. Мы как-то забыли, что мы пара, и какая огромная у нас любовь. Знамя Любви, которое мы несли на всеобщее обозрение, такие надутые индюки при дневном свете, в непроницаемой темени поникло, повисло на тросах жалкой тряпкой.
Мы просто лежали на боку, лицо к лицу, соприкасаясь лбами, гладили друг друга, будто привыкая.