- Мы разгромим славян и загоним их обратно в их крысиные норы, - продолжал Гитлер. - Ленинград, Москва, Сталинград, Курск - все это названия на карте. - Он схватил карту, оставляя на ней красные отпечатки пальцев, и презрительно сбросил ее со стола. - Фридрих Великий не признавал поражений. Никогда! У него были преданные генералы. И штаб, который всегда выполнял его приказы. Никогда в жизни я не встречал такого злонамеренного непослушания. Если они хотят меня погубить, то почему просто не приставят мне пистолет к затылку?
Мартин продолжал молчать. Щеки Гитлера приобрели багровый оттенок, а глаза налились слезами и пожелтели. Дурной признак.
- Я сказал им, что нам нужны тяжелые танки, - продолжал фюрер. - И знаешь, что мне ответили? Тяжелым танкам требуется больше топлива. Это отговорка. Они придумывают любые предлоги, чтобы затуманить мне мозги. Да, тяжелые танки требуют больше топлива. Ну а разве Россия - не гигантский резервуар с топливом? А мои офицеры в панике отступают и отказываются сражаться за кровь Германии. Как мы можем остановить славян, не имея топлива? Или о воздушных налетах, разрушающих подшипниковые заводы! Ты знаешь, что они говорят об этом? "Мой фюрер - они всегда говорят "мой фюрер" притворными голосами, - наша противовоздушная оборона требует больше снарядов. Наши грузовики, которые возят зенитную артиллерию, требуют больше топлива". Ты видишь, как работают их мозги? - Он снова замигал, и его собеседник увидел, что фюрер постепенно приходит в себя. - Ты ведь был с нами на совещании сегодня, не так ли?
- Да, мой… Да, - ответил Мартин. - На вчерашнем совещании. - Он посмотрел на часы. - Сейчас почти половина второго.
Гитлер кивнул с отсутствующим видом. На нем был кашемировый халат и кожаные шлепанцы: они с Борманом пребывали в полном одиночестве в административном крыле здания штаба. Гитлер взглянул на свои творения, на дома, выписанные нетвердой рукой, на искаженную перспективу и окунул кисть в стакан с водой.
- Это предзнаменование, что я непроизвольно рисую волка. Волк - символ победы, Мартин. Полного и окончательного разгрома всех этих врагов рейха. И внешних и внутренних, - сказал он, внимательно глядя на своего секретаря.
- Вы должны знать, мой фюрер, что никто не может противостоять вашим желаниям.
Казалось, Гитлер не слушает. Он укладывал краски и кисти в металлическую коробку, которую обычно держал в сейфе.
- Что у меня сегодня, Мартин?
- В восемь утра, за завтраком, встреча с полковником Блоком и доктором Хильдебрандтом. Затем штабное совещание от девяти до десяти тридцати. В час дня прибудет фельдмаршал Роммель с докладом о положении с "Атлантическим валом".
- А! - Глаза Гитлера снова заблестели. - Роммель. Это умный человек. Я простил ему поражение в Северной Африке. Теперь все превосходно.
- Да, господин. В семь сорок вечера вместе с фельдмаршалом мы полетим в Нормандию. Затем - в Роттердам.
- Роттердам. - Гитлер кивнул, запирая коробку красок в сейфе. - Я надеюсь, что эта работа ведется по графику. Это очень важно.
- Да, господин. После однодневного визита в Роттердам мы вылетим на неделю в Бергхоф.
- Бергхоф. Да, я и забыл. - Гитлер улыбнулся; под его глазами четче проступили черные круги.
Бергхоф, особняк Гитлера в Баварских Альпах над деревней Бертехсгаден, был его единственным настоящим домом с 1928 года. Место, где гуляли свежие ветры, где случались миражи, которые удивили бы Одина, и где жили приятные воспоминания. Кроме, конечно, воспоминания о Гели. Там он встретил Гели Payбал, свою единственную настоящую любовь. Гели, дорогую Гели, со светлыми волосами и смеющимися глазами. Зачем дорогая Гели прострелила себе сердце? "Я любил тебя, Гели, - думал он. - Разве этого было недостаточно?" В Бергхофе его будет ждать Ева; иногда, когда свет был направлен как надо и Ева зачесывала волосы назад, Гитлер, сощурив глаза, видел перед собой Гели, свою потерянную любовь и племянницу, которой было двадцать три года, когда она застрелилась в 1931 году.
У него заболела голова. Он посмотрел на календарь на столе среди бумаг. Март на дворе. Пришла весна, ясно ощутил он.
Снаружи, проникая сквозь толстые стены, доносился рев. "Волк!" - подумал Гитлер со вздохом надежды и ожидания. Нет-нет… это сирена воздушной тревоги. Звук сирены нарастал и переходил в стон: он более ощущался, чем слышался за стенами канцелярии рейха. Издалека были слышны взрывы бомб, они звучали как удары обуха о могучее дерево.
- Позови кого-нибудь, - приказал Гитлер; по его лицу катился холодный пот.
Мартин взял телефонную трубку и набрал номер.
Бомбы продолжали падать, грохот разрушений то нарастал, то затихал. Пальцы Гитлера впились в край стола. Грохот взрывов доносился откуда-то с юга, со стороны аэропорта Темпельхоф. Не так близко, но все-таки…
Звуки дальней бомбардировки затихли. Теперь был слышен только рев сирен, звучавший, как вой волчьей стаи.
- Всего лишь беспокоящий рейд, - сказал Мартин после того, как переговорил с шефом Службы безопасности Берлина. - Несколько бомбовых воронок на стартовых дорожках, несколько горящих домов. Бомбардировщики скрылись.
- Проклятые свиньи! - Гитлер, дрожа, встал. - Чтоб они сдохли! Куда делись истребители люфтваффе? Все спят, что ли?
Он подошел к одной из карт, на которую были нанесены защитные сооружения, минные поля и бетонные укрытия на берегах Нормандии.
- Слава богу, у нас есть Роммель. Черчилль и этот жид Рузвельт рано или поздно появятся во Франции. Мы приготовили для них теплую встречу, не так ли?
Мартин кивнул в знак согласия.
- И когда они пошлют сюда свое пушечное мясо, а сами будут сидеть в Лондоне за полированными столами и спокойно попивать чай с… Как это они называют эти штучки из теста?
- Рогалики, - сказал Мартин.
- Пить чай с рогаликами, - заикаясь, проговорил Гитлер, - мы их угостим еще кое-чем, а, Мартин?
- Да, мой фюрер, - ответил Мартин.
Гитлер что-то пробурчал и перешел к другой карте, более важной. На ней был прочерчен путь "славянской волны", которая грозила выплеснуться за границы России и накатить на Польшу и Румынию, оккупированные немецкими войсками. Небольшие красные кружки отмечали котлы, в которые попали немецкие дивизии, по пятнадцать тысяч человек в каждой. Судя по перечеркиваниям, число кружков убывало.
- Вот сюда нужно подбросить две бронетанковые дивизии. - Он показал на одну из точек на карте, где в настоящее время, за сотни миль отсюда, немецкие войска отражали атаки русских армий. - Их необходимо отправить в ближайшие двадцать четыре часа.
- Да, мой фюрер.
Тридцать тысяч солдат и триста танков, подумал Мартин. Откуда их взять? Генералы, воюющие на западе, закидают их телеграммами, если у них будут брать войска, ну а тем, кто на востоке, не до переписки. Но все равно солдаты и танки найдутся. Так пожелал фюрер. Точка.
Мартин устал: это был длинный, тяжелый день. Впрочем, все дни были такими. Прежде чем выключить лампу, он снова подошел к картине, на которой был изображен деревенский дом с темным пятном в тени. Он долго и упорно вглядывался в это пятно. Может быть… да, может быть, это был действительно волк, подкрадывающийся из-за угла. Да, Мартин увидел его. Все было так, как сказал фюрер. Знамение. Мартин поставил картину на мольберт. Гитлер, скорее всего, больше не подойдет к этой картине, впрочем, такая же судьба ожидает и все остальные.
Волк там был. Чем больше смотрел Мартин, тем яснее видел его.
Фюрер в таких вещах всегда был прав. И это, конечно, было частью его магии.
Мартин Борман выключил лампу, запер дверь канцелярии и по длинному коридору прошел в свою квартиру. Жена Герда уже крепко спала. Портрет Гитлера украшал семейную спальню.
Глава 7
- Майор Галлатин! - окликнул Майкла второй пилот, преодолевая шум пропеллера. - До прыжка шесть минут!
Майкл кивнул и встал. Его губы были плотно сжаты. Он посмотрел на крепление парашютного троса на штанге, расположенной вдоль самолета над головой и кончающейся у закрытой двери. Над дверью мерцала лампа, освещающая кабину самолета алым светом.
Двадцать шестое марта 2.19. Майкл, забыв на минуту о толчках и качке самолета С-47, сосредоточил внимание на тросах парашютного ранца, убеждаясь в том, что они одинаково давят с обеих сторон. Это так важно при спуске.
Он проверил застежки ремней на груди, а затем и верхнюю часть парашютного ранца, убедившись, что ничто не помешает развернуться стропам при раскрытии парашюта. Парашют должен быть черным, так как в небе светила луна.
- Три минуты, майор, - прозвучал вежливый голос второго пилота, молодого парня из Нью-Джерси.
- Спасибо.
Майкл ощутил, что самолет слегка накренился: по-видимому, пилот изменил курс, для того чтобы уйти от прожекторов противовоздушной обороны. Наблюдая за красной лампой над дверью, Майкл дышал медленно и глубоко. Сердце билось учащенно; он почувствовал, что пот пропитал изнанку его зеленого комбинезона. На голове - черная вязаная шапочка, на лице - полосы черно-зеленого камуфляжа.
К телу прикручена лопатка со складной ручкой, нож-пила, автоматический пистолет 45-го калибра, запас патронов и небольшая коробка с двумя плитками шоколада и копченой говядиной. Наверное, шоколад уже растаял от тепла его тела.
- Одна минута!
Красная лампа погасла. Парень из Нью-Джерси потянул за рычаг, и дверь самолета медленно открылась, впустив порыв ветра. Майкл встал на пороге двери и руками уперся в борта кабины. Внизу простиралась черная равнина, может быть, лес, а может быть, бездонный океан.
- Тридцать секунд! - прокричал пилот, перекрывая шум ветра и пропеллера.