Никто из троих Странников не пошевелил рукой навстречу искрам и потрескиванию масляного светильника, и Камиль без помех вгляделся в лица, от которых отлетела суматошная дневная жизнь, и тела, одетые в загадочную и пышную черноту ночи. Царственно благороден лежал в луче света Барух, и горбоносый иудейский профиль его был подобен рулю корабля, устремленного в небесные выси - прямо в узкий месяц, что виднелся сквозь оконце, пробитое под самой крышей. Белоснежные, лунно сияющие кудри стекали на изголовье, серебряная река бороды струилась на мерно вздымающуюся грудь. Неземной покой наложил печать на темно-смуглое чело и разгладил морщины. Столь же красив был патриарх, сколь и в те дни, когда пленял сердца мемфисских фрейлин и юной дочери Шуайба, вавилонянки Сары и египтянки Хаджар, и еще прекрасней. Ибо истлевает с годами непрочная женская прелесть, но от мужской лишь отлетает прах, из коего она создана первоначально, и через бренность тела проступает нетленная краса зоркой и взыскательной души. Так воплощался в Барухе атрибут Праведности или, что сходно, Справедливости.
Прохлада, удивительная в эту знойную ночь, лежала на блистательном челе Субхути с неподвижными алебастровыми веками, тени и блики попеременно скользили по гладкому и чистому, юношескому плечу. Он и был во сне - не старцем и не отроком, но прекрасным юношей с неуловимой, томной и слегка язвящей усмешкой. Тончайшее жало, ядовитый шип горечи был для него во всех земных радостях, однако и он сам был шипом и иглой, которыми извлекают отраву из бытия, теми устами, что высасывают яд. Мощное тело, упругое и неутомимое, не нуждающееся ни в какой подпорке, - в самом деле, только в знак своего жреческого сана и своих бескровных битв имел он посох, - тело это было обточенная ветрами гранитная глыба, на которую медленно, почти незаметно сеется пыль тысячелетий, оседает плодородный ил Великого Водного Пути, хлопьями ложится пепел из вулканической тучи, - фундамент и опора Нового Мира. Субхути воплощал в себе атрибут Покоя.
А Камилл, двойник и брат, укрылся под стеной в самой глубочайшей тени, повернувшись на бок и вытянув своё долгое, чуточку нескладное во сне тело, которое текло в тиши, точно река. Пальцы его устали извлекать гармонию небес, рука была под щекой - он лег на нее, как на грудь женщины, но ясно было: какая бы женщина ни привлекла его на грудь и не поцеловала, такому поцелую суждено быть лишь материнским. Выражение лица под темным покровом было задумчиво, мягко и печально, как сама ночь в ее сердцевине. Схлынули веселье и бодрость, которыми он всех поддерживал: тихая скорбь одевала его как тень, нежность пронизывала эту преграду, и сам мрак, что окутал его, казался светлее, чем озаряющая лица его сотоварищей лунность. Этот удивительный свет был невидим и в то же время неоспорим, как неслышен и бесспорен голосок летучей мыши, по легенде, самого удивительного из его созданий. Красота его, будучи также незримой обыкновенными очами, ощущением своим превосходила красоту всех прочих; и тех, кто спал, и того, кто стоял с лампой в трепетной руке. Атрибут Тайны лежал на челе Древесных Дел Мастера, и расшифровывался он как Любовь, или Милосердие, или Радость.
Тут приуныл и смутился в сердце своем Камиль, сын Абдаллы сына Шейбы по прозвищу ибн Муталлиб, подумав, что и Хадиджа, говоря с этой троицей в тиши своего дома, могла видеть сию красоту и оценить по достоинству, а также мельком показать свою, самому жениху не вполне ведомую, - и возревновал.
Однако в этот миг горласто закричал гонитель ночных демонов - петух, соединяя небо и землю гулкой серебряной струной своего победоносного кукареканья. Трое спутников Камиля открыли глаза, и потустороннее спало с них.
Тогда сказал Камилл, весело глядя в глаза названному брату:
- Не горюй ни в своих мыслях, ни о своих мыслях, ни о том чуждом для тебя и лукавом, что их в тебе породило! Каковы мы ни будь, у нас - свои возлюбленные, у тебя своя. А ведь каждой любимой нужен только один человек - безразлично, стар он или молод, прост или умен, хорош собою или не очень-то. Тебя истинно любят, и ты отмечен. Ведь где начинают оценивать, выбирать и перебирать - там нет любви, запомни это!
- И явлено тебе было то, что явлено, дабы ты понял, в чем настоящая красота человеческая, и умел ее распознать в любом обличии, - добавил Арфист. - Красота всегда одна и едина в своем истоке, и Любовь тоже, как они ни многообразны в своих воплощениях.
- Когда же ты научишься уходить к истоку всех проявлений и нащупывать корень любой вещи, - заключил Биккху, - подымись к тому, что их породило, к истоку всех истоков и корню всех корней, к пустоте - оси, к которой сходятся спицы мирового Колеса, к тому Ничто, которое есть Всё. И слушай его голос! Мне уже поздно: нерушимой стеной встал передо мной свет, и только растворившись в нем и став им, смогу я длить свое существование.
- Если дело обстоит так, как вы сказали, и вы не соперники мне, я не смогу радоваться, что вы уходите, - только и сумел сказать Камиль в своей печали.
- Поглядите-ка! Оказывается, наш младшенький выдумал свою ревность только потому, что угадал разлуку, - проговорил Камилл. - Хотел добавить в дикий мед хорошую ложку своего дегтя, чтобы убить его собственную горечь, - экий хитроумец! Полно, брат. Жизнь - это постоянные встречи и расставанья, но тебя в конце концов снова ждут встречи - не печалься. Пусть будет сегодняшний день ничем не омраченным праздником для тебя и нас!"
Седьмой день
- Ничего не скажешь, вовремя ты бросил свою сказку - на пороге завершения, - женщина покачала головой. - Любопытно, что было дальше.
- Это еще предстоит написать, - сказал мальчик. - Разве ты не поняла? Я возвращаю тебе легендой то, что ты творишь взаправду. Одеваю покровом выдумки твое действие. Можно подумать, я не догадывался о том, чем вы заняты в мои отлучки.
- Значит, и ты бродишь внутри своего мира, испытывая приключения, - сказала Ксанта. - И они кругами сходятся вокруг главного. Бракосочетания в конце времен.
- Венца моих поисков и победы, - мальчик не глядя отыскал у бедра ножны, вытянул клинок на четверть его длины и вбросил назад. Обтяжка ножен была сделана из багряно-бурой кожи, покрытой шипами и небольшими выпуклыми зеркальцами с перламутровым блеском. Отдал церемонный поклон обоим - Ксантиппе и Волкопсу - и удалился.
- Кого это такого страшного он ободрал на футляр, Уарка? Аллигатора или тигровую акулу?
- Подымай выше - Левиафана. Ты не помнишь его россказни?
- Он ведь почти слепой.
- Как сказать. Ведь вдобавок к тепловому и звуковому зрению у него постепенно открывается настоящее. Ты же видишь, мы меняемся все трое. По тебе это не так заметно, ты была и так почти что вочеловечена. По мне тоже - как был зверь, так и остался.
- Да, если не считать передвижения по зазеркалью.
Оба воззрились друг на друга.
- Постой. Ты, Ксанта, умела выворачивать то ли Вселенную, то ли себя во Вселенной, я же нет. Но тебе это уже не требуется, ты обрела проходимость и не замечаешь разницы. И я с тобой - тоже.
- Да-да, ты прав, вечный скептик и задира, - прошептала женщина. - В детстве знаешь, что стоит особым, невозможным образом перекувыркнуться через голову - и попадешь в мир с запахом и цветом истинности. Потом оно уходит - нереализованное стремление. Но в какой-то миг ты снова видишь через грязные потеки на стекле тот же чудесный потерянный рай, пытаешься пройти через зеркало…
- И не догадываешься, что надо только обернуться через плечо - и вот он стоит вокруг! - крикнул Волк. - Идем скорее!
Они оглянулись. Изящная колоннада вокруг была им по колено. Шашечный черно-белый пол - камень черный, камень белый - рождал в мыслях давний, хорошо забытый ритм пляски, обряда, медитации и полета. Две небольших статуи стояли на постаментах под их ногами, Мужчины и Женщины.
- Терга - это я, но непохожая, - сказала она.
- А Терг - я, выросший в человека. Хотя абсолютно не те черты, однако сходство потрясающее, прибавил он. - Но поспешим, потому что мы уже стали куда больше Джирджиса, и отверстие в потолке нас не пропустит!
Оба взмыли над полом, стремительно втягиваясь в открытый воздушный колодец: купол вокруг треснул, края линзы обвалились, однако синева, как и прежде, широко струилась оттуда.
Снаружи, тем не менее, ничего не было живого, кроме этой синевы, которая и то обрела зловещую тяжесть в окружении голой каменной пустыни. Серый гранит глыб, разбитых на куски плит и опрокинутых стел источал изнутри алый жар, будто то были уголья. Время от времени с гулким хлюпаньем рвалась между ними тугая пленка грязи, выметывался фонтан зловонной сероводородной воды и так же шумно опадал. В иных местах чрево земли было вспорото, просевшая черная корка расползлась лохмотьями, а дальше зиял горнодобывающий карьер. Горы тоже были тут по виду рукотворные - правильной конической формы. Скаты едко дымились: время от времени с одного из них, зловеще шурша, скатывалась туча пыли, рождая новый могильный холм. Посреди же хаоса, наполовину созданного стараниями людей, ворочалось гигантское неуклюжее базальтовое тело, слышался огнедышащий рев, и среди округлых, четко, как на иконе, прорисованных клубов дыма мелькал светлый, молниеносно разящий меч.
- Он его отыскал, в конце концов, главаря всех сил! - закричал Волкопес Тутыр. - Только и никудышный же он фехтовальщик! Я иду помогать!
Тут он потерял дар человеческой речи, грозно взвыл и скачками пошел вперед, с быстротой пули погружаясь в зловонный мрак, который распространило вокруг себя чудище.
Ксанта думала тоже ринуться вперед, но тут сверху ее накрыло белое облако, обхватило огромными лапами бледно-красного оттенка и взмыло ввысь, шумя крылами.