- Я медитировал - тогда я был еще стар, и кровь воина не давала мне достичь желанного покоя. Измучился и вместо просветления попал во тьму глубокого сна. А проснувшись, во гневе вырвал у себя ресницы, брови, бороду и волосы на голове. Вот отчего кожа на моей голове так девственно чиста и равномерно гладка, и вот почему я кажусь валуном, что обточило море, - жрец с улыбкой погладил себя по черепу. - Позже ученики мои разнесли по всему миру сплетню, что из моих волос, брошенных на землю, вырос куст, напиток из листьев которого помогает не спать во время молитвы. А еще он открывает в человеке глубинный родник духовной и телесной силы, просветляет дыхание, очищает мысль и служит защитой и лекарством от сотен болезней.
- Говорят еще, что ты сам и привез его в страны Чин и Ниппон, - вступил в разговор Барух. - Там церемонию его заварки и питья сделали предметом любования.
- Это снова мои ученики-монахи. Я был только здесь, на Острове: в другом моем сне, светлом и истинном. И пил чай.
- Я тоже пил, - кивнул Арфист. - Сначала в Китае, потом в стране синих монголов, которые делают на основе его сытную и вкусную похлебку, потом у восточных склавов, которые переняли у китайцев их особого вида сосуд для приготовления напитка и, переделав, сочли его символом своего образа жизни. Только русы почему-то до бесконечности мешают заваренный чай с водою и сластят: видно, сила его их страшит.
- Есть множество оригинальных способов заваривать чай, - в азартом перебил его Биккху, - и все они чем-то хороши. Кто добавляет сладости, кто жира, кто взбивает веничком в невкусную пену и рассуждает о красоте метелки, сосуда и чашек, кто настаивает до черноты и едкости дегтя, - но суть чая от всего того нимало не меняется. Он дарит духовную бодрость и воскрешает угасшую жизнь.
- Одного не надо из него никогда делать, - добавил Древесный Мастер. - Святыни. Всё-таки раз это напиток, то рано или поздно заваривать его придется.
Камиль удивленно прислушивался к беседе: к известным чудачествам своих спутников он привык, но описанные ими свойства чая его прямо-таки заворожили.
- Вот бы, Камилл, и у нас в Хиджазе был такой чай, - вздохнул он. - Я люблю думать во время между бодрствованием и сном, но пленка этого полусна так тонка.
- Будет. И кое-что еще сходное появится. Потомки тех коз, которых ты пас в детстве, помогут вам открыть питье, куда более ароматное и густое, чем чай, и так же просветляющее мысль, хотя оно будет совсем другим.
Беседуя, пятеро Странников приблизились к самой подошве Горы Чая и теперь видели на ее душистых склонах хлопотливые фигурки в чем-то светлом.
- Сборщицы, - объяснил Камилл. - Берут сверху самые нежные, новорожденные листочки; от них и польза самая большая, и вреда растению не причиняется.
На сборщицах были конические шляпы, гладкие и блестящие, и по ним бегали солнечные зайчики. Иной раз вся поверхность вспыхивала, как - рефлектор, сказали бы Арфист и Мастер. Высокие и длинные корзины были привешены у каждой к боку. Пальцы порхали над рядом кустов, как бабочки, и их плетенки с необыкновенной быстротой наполнялись. То одна, то другая сборщица делала знак соседке по междурядью, и они вдвоем, держа за ручки, оттаскивали полную до краев корзину вниз. Там корзину принимали в объятия фигурки еще поменьше и скопом отволакивали в сторону.
- Занятой народ, - кивнул на них Майсара. - Это ж детишки трудятся. А в нашу сторону и не глянут, даже не спросят, чего это мы сюда заявились.
- А что бы ты ответил, если спросили? - улыбнулся Камилл. - Что любопытство заело?
- Ну, я человек дела. Мог бы попросить чая на пробу, чтобы купить партию.
- Так он у них непродажный. Собирать его можно только до полудня, потому что на ярком солнце он грубеет, наливается темной и терпкой зеленью. Поэтому и рвут только те его листочки, что распустились с первыми лучами. Работа тонкая и спешная. Я, правда, не думаю, что они нас не заметили. Одна "Стелла" чего стоит. Но любопытствовать о цели приезда никогда не станут. Недобрый человек солжет, добрый сам скажет, если захочет.
Так они стояли и наблюдали. Работа долго еще не прекращалась, но чем выше по небу взбиралось солнце и чем белей становился его свет, тем больше работниц в свободных и тонких одеяниях собиралось на окраинах - запускали руки в груды зеленого листа, скручивали его в пальцах, оценивая. Дети, наоборот, заходили в ряды, цеплялись за борта плетенок или подлезали под узкое донце, пытаясь его облегчить или просто из игры и озорства.
- О чужеземцы, - вдруг послышались откуда-то снизу, будто в ответ на недовольство Майсары, тонкие и смешливые голоса. - Наши матери послали нас, чтобы попросить вас разделить с нами полдник.
То было двое детишек лет пяти-шести, мальчик и девочка: у обоих темно-каштановые волосики забраны на самой макушке в косицы, виски и лоб подбриты, от чего выражение мордашек стало забавно-удивленным.
Вокруг недлинной белой рубашки каждого обмотан пестрый плетеный поясок, а ноги обуты в сандалии с толстой подошвой. Это были явные близняшки, однако мужчина смотрел решительней, его сестра - более доверчиво. Узкие глаза обоих уставились на Баруха как на самого старшего.
- Мы это сделаем охотно, - сказал он, невольно улыбаясь навстречу лукавым рожицам. - Вот только не создадим ли мы помехи вашей работе хлопотами вокруг наших персон?
- Гость - никогда не помеха; только после сердцевины дня, когда чай убран в сушила, ему может быть оказана куда большая честь, чем в начале, полном заботы, - с важной миной сказал мальчик гладкую, заученную фразу и, не удержавшись, фыркнул.
- Наши отцы как раз в полдень присылают нам свежее молоко, простоквашу и сыр от своих стад. И хотя сегодня у них что-то не получилось, запасов у нас хватит на всех. Есть все время в одной и той же компании страх как скучно, правда? - с непосредственностью семейного баловня добавила девочка.
- Где же пасутся стада ваших отцов? - спросил Барух.
Она махнула рукой куда-то в сторону водного горизонта.
- Чудесные детишки, - говорил иудей немного погодя, поспешая за ними. - Почему я не завел себе нигде таких внуков? Да ведь у меня, с моим мафусаиловым веком, и дети-то генетически не могли появиться. Я ходил по земле и не видел на ней теплого угла для себя…
- Так ведь потому и замечательно быть Странником, что все места твои, и все дети - твои внуки. Стоит только изменить ракурс. И не мучаться поисками своего кровного сына от златокожей, - тихонько возразил Древесный Мастер.
Барух слегка вздрогнул.
- Брат, а, может быть, нехорошо, когда человек стремится отделить для себя клочок мироздания и отгородиться в нем вот это моя жена и дети, мой дом, мое селение, моя страна? - Камиль внезапно подумал это вслух и испугался.
- Чудак! Ведь все народы - кочевники, и ни у одного из них нет прирожденного владения ни на других людей, ни на землю, ни на отечество. Прежде чем отделить, надо завладеть, а прежде чем завладеть - дойти, - ответил ему брат.
Тут они в самом деле дошли.
Женщины окружили их - все в чистом и светлом; шляпы они сняли, и лица их были обведены, как рамой, большим платком. От этого они казались молодыми и прекрасными. Гостей усадили в тень коренастого деревца. Здесь настланы были гладкие и блестящие циновки и растянуты поверх узорные светло-кремовые скатерти, шитые гладью. Девять цветов белого являли собой одежды и полотнища, и девятью девять цветов чая появилось на скатертях перед сотрапезниками: чая в фарфоровых круглых посудинах с носом, как у трубящего слоненка, совсем не страшного. Чай разливали в фарфоровые же звонкие стопки с двойными стенками, гладкой и узорчатой, - чтобы руку не обжечь. Напиток, от которого шел тонкий пар, был коричневый и нежно-зеленый, почти черный и бледно-соломенный, темно-красный, как рубин, и золотисто-желтый, как янтарь. Его цвет просвечивал сквозь стенки, аромат наполнял собой всю окрестность, вытесняя обычный воздух. Жар его освежал и прогонял духоту и зной, а теплота самым удивительным образом расширяла дыхание. От нежности его прошли истома и усталость, от терпкости сделался более острым взгляд, и в мире появились сотни оттенков цвета, вкуса и запаха, точно единый белый свет распался на полный спектр радужных цветов, оттенков и переходов.
- Какой напиток для водителя караванов, о брат мой! - то и дело восклицал Камиль.
- Погоди, и твоя земля родит не хуже, я ведь сулил тебе.
А потом, почти что нехотя, ибо волшебный чай едва не заменил им и еду, - они ели плотный, белый сыр, рассыпающийся на влажные крупицы, и кисловатое, нежно пузырящееся молоко розового и желтого цвета. Сыр пахнул молоком, молоко - земляникой и грушами.
- Кого они доят, здешние пастухи, интересно? - вслух размышлял Майсара. - Нашей Варде хоть мешками скармливай всякие фрукты-ягоды - не проймет. Еле-еле отдушка получится.
- Всё хорошо таким, как оно есть, - философски ответил Барух, нацеливаясь рукою на какие-то бледно-золотые стружки, что лежали кучкой на небольшом подносе. - Конечно, это масло, - добавил он с удовлетворением, - но совсем нежирное и во рту тает. Хлебушка бы им сюда, а то пища не слишком основательная.
В последнее время иудей заметно ожил, и возвышенное уныние стало покидать его на почаще и подольше.
- Я тоже подумал о хлебе, - кивнул Камилл. - Оставим женщинам немного нашего уд-рестского злака; он даже самосильно растет и множится, а в их руках даст урожай сам-тысячу.
Поели, ополоснули руки и лица в одном из многочисленных родников. За пшеницей был послан Майсара, а прочие Странники вошли в разговор с хозяйками.
- Где обитают ваши мужчины? - начал Биккху.