Внутри оказался целый склад бывшего в употреблении. Мы с Агнией вконец обчихались и вдрызг раскашлялись, пока разбирали напластования минувших цивилизаций. Благо что водопровод и канализация работали безотказно - я на это и не рассчитывал. Я расчистил нам две комнатушки, кое-как омеблировал, показавшееся лишним - сгреб на задворки, надеясь попозже устроить археологические разыскания. Среди поломанных мебелей, консервов давнопрошедшего срока годности и безнадежно траченных молью тряпок попадалось кое-что просто замечательное.
- Где-то на этой улице или соседней табльдот стоял, - задумчиво спросил я Агнию, которая хлебала собачий супец из полоскательницы работы веджвудских мастеров. Сам я облачился в глухое трико - примерную копию того, что видел на шефе - и просторный балахон из шелка-сырца с крупной вышивкой, слегка пожелтевший на сгибах, надеясь, что не слишком выпадаю из здешней моды. Туфлишечки мои, единственное, что осталось от моего королевства, были парчовые, с выпендрежем, а смены им я пока не выкопал.
- Сиди сторожи дом, - наказал я Агнии и пошел прошвырнуться.
Городок оказался ничего себе: яичная скорлупа и безейное пирожное. Я за час прошел его насквозь. Молодежи толклось на улицах много: бледнокожая (чувствовалось отсутствие солнца) и будто завернутая в разноцветные фантики. Симпатичный народец, только глаза пустоваты. Я останавливал то одного, то другую, пытаясь выяснить, где здесь столовка, бесплатная жрачка, шамовка - и вообще, братцы, кушать хочется!
- Так зайдите в любой живой дом, - объяснил мне наконец парень, сжалясь над моими арготизмами, - и берите не спросясь. Френзель все время пополняет запасы. Вон хоть туда, там как раз наша тусовка.
Я свернул с проспекта - и сразу же напоролся на жанровую картинку. Двое мальчишек волокли на веревке труп здоровенного чено-белого кота: бедолага уже похолодел и сделался форменной деревяшкой. Обычная забава безнадзорных томов сойеров и геков финнов, но во мне прямо-таки душа вывернулась наизнанку. Или скороспелый учительский пыл взыграл. Я решительно подошел и цапнул одного за расшитую опояску, другого за ришельёвый воротник: прикид у них был куда ценнее моего.
- Вы что это, черепашьи дети, над животным изгаляетесь! - сказал я как мог суровее. - Вас бы самих так по истечении срока… хм. А ну, отнесите под те кусты, там под ними как раз яма, и похороните честь по чести.
Один вытащил из кармана перо длиной с мой мизинец и попытался ткнуть меня в подреберье. Я перехватил его руку, но другой успел вывернуться и улепетнуть.
- Это хорошо, что у тебя ножик, будет чем могилу копать, - продолжил я. - Пройдем, голуба, и без фокусов: я десантник срочной спецслужбы со знанием шаолиня, булиня и таксомоторной апперцепции!
Он, разумеется, не понял - немудрено, я и сам не врубился - но от одной неизвестности затрепещал. Именно так мы в пансионе называли желаемый результат воспитательного воздействия. Вдвоем мы довольно быстро завершили траурную церемонию, шипя и хлюпая носом, затем прочли краткую молитву и разошлись.
В ближайшем отпертом особнячке я старательно помыл руки (бактерицидное мыло было какое-то непонятное, с перехватом посередине, и называлось "Стража на Рейне"). Похватал чего-то невыразительного из золотообрезной тарелки - кормила меня юная нянюшка из сосунковой группы - заново вымыл руки и кстати рот, поклявшись, что как можно скорее навострюсь готовить сам, по Дэнову образу и подобию. А потом решил осмотреться попристальней.
Улицы шли не параллельно, как я думал вначале, а разбегались лучами от высокого восьмиугольного сооружения, которое стояло посреди небольшой площади. На ней я издали видел людей постарше, но пока робел подойти, понимая, что это те самые, представители иных культур. Ближе к окраинам люди попадались реже, зато меньшие братья так и кишели: в основном собаки, что бродили стаями и подавляли кошек своим авторитетом: нечесаные, со впалыми боками, но веселые и сексуально озабоченные.
- Да уж, - мысленно обратился я к Агнии. - Без меня из дому ни лапой! Увлекут, понимаешь, невыполнимыми брачными обещаниями…
Еще дальше городок исчез - как-то сразу: ни тебе лачуг, ни сараюшек. Потянулись поля и бахчи, сухие, с потрескавшейся землей.
- Дождичков бы сюда, - вздыхал я в душе.
Какая-то пожилая толстуха с высокой корзиной на загорбке то и дело кланялась земно и совала что-то в свою заплечную тару.
Я подошел.
- Мир вам! Над чем трудитесь?
- Подкидышей вон собираю, - она добродушно усмехнулась во весь щербатый рот. - Старшая нянька и повитуха я, тетка Баубо. Слыхал небось? Ох, намучалась я с пискунами, - при этом она предъявила мне тугого кукленка, который отнюдь не пищал, а деловито хлюпал соской с жеваным мякишем внутри, распуская сладкие слюни. Его собратья торчали из плетенки стоймя, как бланшированная сайра из баночки, но также не огорчались.
- Только им и талдычу: не ложьте куда попало, вон сколь много капусты посеяли. Так нету; и в арбузах оставляют, и в тыкве, вот и ищи моими старыми оченятами. А на самой границе тамошние забугорщики так их разбросают, что вообще с собаками приходится выходить. Товар-то нежный, скоропортящийся. Ну, наши, ясное дело, будут посовестливей.
- Бог вам в помощь, - произнес я.
- Спасибо, сынок, - удивилась она, - ишь как четко у тебя получается. Ты поучи вон свою девчонку, чтобы, значит…
- Нет у меня девчонки, бабуля, - ответил я.
За полями снова шла сугубая пыль, но уже поплескивала вода - озерцо или небольшой пруд. Здесь, по-видимому, располагался скромный пляж нудистов: мальчики и девочки в количестве пяти-шести десятков резвились вне своих одежд, ели сладости, лупили по мячу и резались в бадминтон.
Я выбрал место, где пыль наиболее бескомпромиссно переходила в песок, разделся до плавок и улегся. Хорошенькая белокурая детка кинулась за воланом, который упрыгнул в мою сторону, мельком глянула на мои опознавательные знаки - и вдруг смущенно фыркнула, пытаясь прикрыться ладошками.
- Ой, учитель…
- Почем ты знаешь? - в мыслях я еще раз проклял знак трансферта и оказался, представьте себе, не прав.
- Камушек у вас драконий. Двумя цветами играет, огня и неба.
- Первый раз слышу. Вообще-то он памятка, хотя я и правда буду у кого-то из вас учителем. Только не бери себе в голову, воспитывать и перевоспитывать я вас пока не нанимался. И говоря по секрету, твоя попка - самое красивое, что я здесь повстречал.
Она зарделась. Румянец у нее был прелесть: по всему телу от лобика до пяточек. Сама она - тоже нет слов. Цвет лица - сливки с клубникой, волосы, прямые и пущенные вдоль по плечам, - липовый мед, глаза - горячие и томные, как две чашки крепкого кофе с ванилью. Фигура у нее была еще полудетская, точь-в-точь молочная сарделька, и не начала, в отличие от ее куда более скороспелых подружек, отливаться в женскую форму. А я… поймите меня правильно! Ни одной юбчонки с тех пор, как я захороводился с чудиком Сали, и весь этот аппетитный завтрак, этот горячий kafe complet, как говорят французы, и кофе в постель, как говорят свекрови молодухам, так и вертелся под носом моего Буриданова братца-осла.
- Я не знаю, как тебя зовут, - сказал я, решив, что измены моей братской дружбе от этого спроса, во всяком случае, не выйдет.
- Джанна. А вы - господин Джош, друг папы Френзеля, верно?
Она оставила всякое поползновение на свои нетленные прелести и присела рядом со мною на корточки.
- Друг - это с большим запросом. Скажем так - знакомый.
- Он вам хороший особнячок выдал. Запретный для нас.
- Неприбранный; а то приходи в гости, смотри кто угодно.
- Кто угодно - не надо. Только я. Хорошо?
Я кивнул. Такое вот получилось объяснение в любви…
От нее я учился самым разным вещам. По части секса моя лапочка была наслышана, и очень даже: местные поганцы постарались, когда десяти лет не было. Но в то же время - совершенно беззащитна и одним этим добилась от меня того, чего никто из моих былых приятельниц не мог: полной и безоглядной отдачи. И влюблен-то я в нее не был - заботился, как о доброй домашней животине, на большее она не тянула. Соображаловки ровно столько, чтобы проколоться и ребеночка заиметь, что блестяще обнаружилось через две недели с начала нашего знакомства. Малыш у нее, дурехи, естественно, получился не от меня, и все равно я поглядывал на ее невесть кем наполненное пузичко (было ему месяца три, как вычислила дошлая сводня Баубо) с отцовской гордостью. Может быть, это дитя, так обильно мною орошенное, родится не таким непутевым и краткосрочным, как все здешние?
И была еще пронзительная жалость. Когда она с ревом и великим унынием призналась, что брюхата, я было перестал тревожить ее чрево, чтобы не бередить плод. Так она вообразила, что я ревную или того хуже - брезгаю, и едва в петлю не полезла. Пришлось тогда, с бережением и опаской, сливаться во едину плоть, и было это мне как нельзя более приятно.
Из-за нее я заделался первоклассной поломойкой и поваром. Детка и раньше не желала мараться о тряпку и готовку и шуровать шумовкой и веником. "В кодле" жили на полуфабрикатах и частой смене носильного белья. Эта цивилизация недорослей обыкновенно сбивалась группами человек по двадцать, разного пола и одного возраста (последнее - чтобы никто не верховодил по воле своего крепкого кулака). Занимали дом, а что нужно бывало по хозяйству - тащили. Малявки - где поближе, отсюда и заклятья, которые накладывал шеф на движимость и недвижимость. У взрослых считалось шиком обобрать какую-нибудь историческую эпоху пострашнее и пошумнее - с войнами, мором, Великим Лондонским пожаром и наиглавнейшими географическими открытиями. Трофеи циркулировали по всем домам и городкам, которых было не так много: семь, по-моему.