- С недавних пор все мы знаем. Нафан говорит, что это зелоты один к одному. Упертые люди. Они посылают мне письма, письма и письма, даже через коридорных и коменданта, оттого я и поменялся местами с Шимоном. Думают, что стоит посадить над собой доброго короля, да к тому же и чудотворца, как общественный строй и люди сами собой пойдут меняться к лучшему, - в голосе его слышалась досада. - А я слабый - раздвигаю воду, и сразу она вновь смыкается.
- А еще они хотели идти тем путем, которым пришел я, только их было бы куда больше, - сказал я мрачно. - Я их отговорил, к добру или худу.
- И что потом?
- Хотят забрать отсюда нас обоих и… чествовать, что ли. Если я тебя уломаю, снизу сюда подъедет лестница.
- О-о. Знаешь, я неверно сделал. Давай лезть обратно. Не бойся, там широко.
Широко-то широко, да не больно гладко: моя парадная тога измызгалась и стала похожа на ажурное плетение.
В его камере было светло, нарядно, кругом - по скамьям, на койке, на крашеных досках пола - валялись самодельные коврики, на стенах висели полки с книгами и безделушками явно здешнего производства. Оконные занавески перекинулись через спинку стула, а на стол взгромоздился босыми ступнями высокий парень в лимонного цвета безрукавке и полосатом талесе, который протирал запачканную известкой лампочку в форме груши. В ногах у него был абажур из плетеной соломки.
- Нафан, слазь, говорить будем, - позвал Сали. Тот спрыгнул так удачно, что абажур ниспал на коврик.
- Никак, агент с той стороны?
- Брат. Но надо решать. Только никого из наших не зови, это спешное дело. Пусть с места подключаются. Ты говорил, что под Донжоном есть карстовые пещеры? И что в них марциониты собираются для сходок, когда хотят подпустить торжественности?
Нафан кивнул.
- Так вот, они там сейчас ждут, и как бы не того, чтобы повести осаду. У них один из выходов прямо под нами, ты говорил.
- И чего же они хотят?
- Меня короновать, как и писали, а его - в резерв. Или наоборот. Через ворота мы можем выбраться?
- Нет, сил маловато. Придется калечить или даже убивать, а не связывать ментально. Этот твой брат - у него ведь сила. Может быть, он тебя согласится вывести поверху? Вот, если сесть на ковер, смотрите, какой тут магический изгиб рисунка, - он показал, за компанию подняв абажур и водрузив его на место.
- Стоп, - перебил я. - Это явно не ковер-самолет, а я не джинн из медного светильника, а идейный вдохновитель марци… как их бишь там.
- Хватит, - Сали взял меня под руку. - Остается самое простое. Я жертвую своим покоем и выхожу из узилища на свободу. Какой ты должен подать сигнал, Джошуа?
Я молча вынул из внутреннего карманчика трусов палочку самовозгорающегося бенгальского огня, содрал пленку и бросил вниз бело-красное чудище, которое стреляло во все стороны искрой.
Со дна глубокой пропасти донесся скрежет, чадное пыханье, и оттуда выехало нечто среднее между трапом в аэропорту и архиерейской кафедрой. Лестница по мере раздвигания самоукрывалась ворсовой дорожкой гранатового цвета, а верхняя корзина была обтянута белым бархатом и увешана золотыми висюльками и бахромой. Хорошо бы эта фигня вся под нами не накрылась, подумал я, ступая на нее и заводя Сали. Тотчас же штатив начал складываться, с тошнотворной быстротой уходя в сырую землю.
Марцион не соврал и раввины не ошиблись: там битком было набито бело-красной публики, только она перекрасилась в хаки. Краем глаза я увидел моих дорогих зверюшек: Агния сидела на переднем сиденье автомобиля под закрытым прозрачным колпаком, беспокойно тряся ушами и ерзая. Но для меня то было невеликим облегчением, потому что дядя Разноглазик тотчас же подвалил к нашей трибуне, сгреб мальчика в объятия и вынес. Я выкарабкался сам, оценивая обстановку.
Боевая техника и ее обслуга были пока в гроте, пахло оттуда соответствующе: горелыми смазочными материалами, шнапсом и третьегодняшними портянками. Обоих нас поставили на пригорок: Сали в его белых тапочках - чуть повыше, меня, задрапированного по груди и чреслам, и босого, - пониже. И тут Марцион патетически сообщил:
- Вот он, король-чудотворец Сальватор! Виват!
Я так понимал, что при этом слове принято потрясать оружием, швырять в воздух головные уборы и возводить очи горе. Вместо этого они все хором шлепнулись на зады, а потом на животы - мужики, женщины, шлюхи, их дети с пистолетами и финками, - и возопили (почти дословно) вот что:
- Веди нас в сражение, о владыка, и даруй победу! Чуда! Чуда!
Это был дрянной фарс, это был фарс провокационный, потому что у любого хорошо воспитанного индивидуума вызывал дурное послевкусие и отрыжку. Однако мой мальчик не повел и бровью. Он не возмутился - просто заговорил, четко выделяя каждое слово:
- Я пришел, чтобы быть с моими людьми. Но я не чудотворец: я не умею делать злых добрыми и глупцов - мудрыми. Я не солдат, потому что не убиваю, - не в моем обычае обменивать жизнь одних на счастье других. И я не король, не ваш король: я не сумею пасти волков. В отличие от этого господина, - он указал подбородком на Марциона. - Почему бы вам не возложить корону на него? Или он хочет быть кукловодом при созданной им кукле, при увенчанной им кукле, кукле безъязыкой и покорной, потому что она боится за свою жизнь и жизнь брата?
Он помолчал, оценивая впечатление. А эти… о, они взъярились, несмотря на то, что он оказался сильнее их, и то, что он был беззащитен. У них на всех было одно кривляющееся лицо, лицо Массы, и на нем было написано "Убей". Вот-вот это слово превратится в звук и овладеет губами; в дело - а их руки сжимают сегодня кое-что пострашнее бутафорских шпаг.
И тогда их партийный товарищ, господин Марцион Бальдер привычно царственным жестом поднял кверху пухлую ладонь:
- Постойте! Юный король не способен выдержать бремя ответственности, им овладела робость, и именно ею вызваны его заносчивые слова - мы-то знаем такое. Ему нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью о его возвышенном долге. Ему нужна поддержка: взрослый король-регент, король-вождь. А кто может лучше исполнить эту роль, кто может полнее отвечать сим высоким требованиям… (Пока он плел словеса, народ поуспокоился и отчасти восстановил вышибленное равновесие)… чем Джошуа Раббани, Джошуа Вар-Равван, воин и мудрец, смельчак и кумир женщин и детей! Просите его! Выкликайте имя его на всех площадях!
Вот так номер! Он с самого начала ставил на меня, а я прохлопал. "Юному смерть нипочем, мне продавать свою совесть стыдно будет при нем", снова вертелось в ушах мое заветное детское чтение. И ведь не на честолюбие мое он, прохвост, поставил, а на страх за брата, неведомый таким отважным детям, как Сали. О, он искусно управлял своими адептами, еле заметно поворачивая руль, и ему ничего не стоило - в разочаровании или имея тонкий расчет - натравить своих зубастиков на нас обоих.
- Вар-Равван! - исторгали их глотки. - Хотим Вар-Раввана!
- Стойте! - сказал я. - Я согласен.
Буря восторга. Волны аплодисментов, переходящих в овацию. Клаки не требуется, публика и так обучена профессионально ликовать. Меня спешно переодевали, обували и прихорашивали, навешивали клинок; некто сзади деликатно пытался убрать долой мою волосную повязку. Я вяло сопротивлялся, пытаясь не глядеть на Сали - глаза его были мрачны и бездонны.
- Молчи, грудничок! - бросил я ему сквозь зубы. - Для тебя стараюсь. Иначе обоим погибнуть.
Тут я распрямил плечи, проглотил скупые слезы предательства и сделал первый шаг навстречу власти и славе.
Вдруг голова моя пошла кругом, и все прежнее исчезло. Я бос и наг шел по исчерна-серой пустыне, покрытой низким, набрякшим небосводом; жестяная, блеклая трава пуками торчала из безотрадной земли. Ядовитое марево затягивало горизонт; время от времени из трещин в почве выбивались языки неяркого пламени и тотчас уходили вниз с резким хлопком.
Впереди показался какой-то защитного цвета бублик, по-научному тороид, - весь сплошняком в маскировочных пятнах и герметических овалах дверей, однако без окон. Я дернул наугад одну из ручек - избушка распахнулась настежь. Внутри было душно, сперто, воняло амуницией, куревом и прокисшей жратвой эпохи Утнапиштима и Гильгамеша. Вовсю давала себя знать романтическая атмосфера призывного пункта; и в самом деле, забритого народа здесь было тьма. Я попытался было прочесаться вперед, мимо потных плеч, костлявых и жирных задов и гор сопревшей амуниции, - к неким голосам, то ли мекающим, то ли блеющим, которые наперебой выкликали имена, но чуток прислушавшись, всей шкурой понял, что лучше не надо.
- Рядовой Трупик! Где вы в списках, Трупик? Идите сюда! - надрывался мекающий.
По сборному солдатскому мясу прошло энергичное шевеление.
- Вот он, ушел на другую б-букву, рядом с сержантом Могилкой. Я его уже заактовал, - чуток блея, вмешался другой голос. - Листай дальше.
- Онисифор Пузиков из села "Оплошная Коллективизация". Ох, виноват-с, писарь наш начудил: "Сплошная Коллективизация".
- Так это один хрен, что оплошная, что сплошная. Все одно ни хрена ни росло, ни морковки.
- Не м-материтесь, гражданин покойник, лучше черта поминайте, но с уважением. Повоевать, я думаю, не прочь?
- Отчего же прочь, если фронтовые сто грамм огнедышащей аккуратно подносить будете. И так и эдак что за душой, что в душе нет ни ху… черта.
- Пишите и меня заодно: Кабанов Реомир Алексеевич из села Берлоги, старший сержант из Пятой саперной эскадрильи.
- Причина гиб-бели? - спросил тот, с бараньим голосом.
- Так что подорвался на собственной мине!
- Карт не было, что ли?
- Были, только не минных полей, а звездного неба.
- Какой системы - Птолемея или Коперника?