- Садись вот перед ним, буду тебя чесать и плести.
Когда свет ударяет в лицо и когда это даже не свет, а марево, процеженное через древесную чащу, твои черты неизбежно кажутся тебе тоньше и более изысканными. И всё же Сорди не ожидал того, что увидит.
Гладкие щёки, огромные глаза с расширенным, как от белладонны, зрачком. Чётко вырисованные надбровные дуги и скулы. Рот - как лук или прихотливо изогнутая раковина.
Чужой облик. Свой… и всё-таки чужой. Красиво до обморока.
А сзади нежные и крепкие пальцы снимали заколку, с которой он почему-то не посмел расстаться даже во время мытья, распускали пряди по спине (как же они отросли, будто месяц в дороге) и расчёсывали поочередно костяным и железным гребнями. От каждого рывка пальцы Сорди вжимались в подлокотник, голова невольно откидывалась на спинку, но тотчас выпрямлялась: глаза близнеца притягивали.
И глаза Карди. Потому что и она стала иная - Сорди видел ее лицо над своим, когда поднимал голову. Более молодое, как у него самого? Нет, скорее - более властное. Шрам выделился резче, ноздри прямого носа чуть округлились, плечи раздвинулись, взгляд - двуединая бездна, в которой мерцают, переливаются алые сполохи…
"Сбиваюсь на недоброй памяти выспренность", - подумал он.
Потом Кардинена разделила волосы надвое и стала скручивать и переплетать их, как веревку, добавляя узкие ремешки из замши. Кольцо с шипами снова оказалось вверху, другое замкнулось на конце. Потянула за концы ремешков, продела тугую косу в змеиный футляр и закрепила наверху.
- Вот. Прости, что заветных слов не говорила, заклятых песен не пела и не разводила на бобах: нет у меня к тому таланта. А теперь встань.
Интонация была новая. Он повиновался.
- Слова мои помнишь? Что должен делать ученик и чего не должен?
- Помню. "Ученик соблюдает три основных правила: не надевает "смертного железа", не задаёт вопросов, пока мастер не спросит, исполняет приказ старшего без возражений".
- Три "не", - она кивнула. - Как я помню, там было и нечто положительное.
- Мастер говорит только раз и только после первого нарушения.
- Так вот. Ты зачем дымовую заглушку отодвинул?
- Тепло снаружи, да еще угару побоялся. Мы в поселении всегда так делали.
- Там это было верно. Здесь и сейчас - нет. В ветер вьюшку отворить - лихо в гости пригласить. Не было у ваших такой поговорки?
Почему ты не сказала о таком, хотел спросить он и осекся. Запретно.
- Ты захотел подвесить змея на древе. Ты взял его себе, - продолжала она. - Я дала согласие, потому что не дело мастера - предостерегать ученика на пути взросления. Смотри не мне в глаза, а в окно!
Те красные блики, что он видел в глазах и зеркале…
Они мелькали среди дальних деревьев. Пока робко…
- Вот, - Кардинена показала подбородком. - То ли искры вдаль отнесло, то ли сам Огняник в гости к родичу припожаловал. Так что одевайся, бери обе сумы, лишнюю одежду - и уходим отсюда. Да поживей - ветер дул от нас, а теперь как бы не обернуться намерен.
Сама она была уже рядом с дверью. По пути вытащила из ларя плотно увязанный тюк с веревочными лямками - наверняка собрала заранее, - перекинула через плечо.
- Ученик желает спросить, - задыхаясь, проговорил он, когда оба сошли с крыльца.
- Ну?
- Почему мы не захотели отстоять дом?
- Романтическая гниль. Сплошной древоточец. Призрак дома, но не он сам. А кроме того… Поворотись через правое плечо и гляди вверх!
Он повиновался. Над башенкой стоял двойной вертикальный столб дыма и пепла, в котором вились, переплетались узкие оранжевые ленты молний.
- Припожаловал, гость дорогой. А потом говорят - сажа в трубе загорелась. Дело, говорят, обычное.
Снова они почти бежали по краю поляны.
- Лес погибнет.
- Верно. Он сам об этом просил. Единственный способ омолодиться: люди только для своих нужд делают росчисти. И лес берут спелый, а не сухостой и бурелом, как надо бы. Разве не их дело - холить и лелеять?
- Всё живое погибнет.
- Э, нет. Гады и всякая мелкота тиной и ряской затянутся, в грязь закопаются, в болотных бочагах пересидят или под корни забьются. Сами корни ведь останутся целы. А прочий лесной народ, набольшие звери к реке побегут… Как мы.
- А как быть слабым?
- Слабым - да. Этим не жить.
- Как на войне, верно?
- Война необходима человечеству, как огонь - лесу. Отлично прорежает, закаляет и выбраковывает перед тем неизбежным, что куда хуже войны. Разумею - той, что ведётся по правилам. Кстати, тебе еще не надоело спрашивать?
Он понял, но не вполне. Не время, не место - да. Только зачем Карди раньше отвечала так подробно?
Сзади огонь набирал силу и уже гудел набатом. Сорди спиной, долгим волосом чуял, что вся пирамида покинутого дома взялась пламенем и обратилась в огненный шатер, хотя лесной пожар ещё не вышел на переднюю линию.
- В зеркало ему, вишь, поглядеть захотелось, вовкулаку, - бормотала Карди себе под нос. - Покрасоваться. Из камня свою потаённую корабелю вынуть.
Сорди молчал - сердце уже отказывалось ему повиноваться. По прежнему опыту он знал, что стоит верховому палу выйти на простор - помчится по окраинам со скоростью курьерского поезда и захватит их с Карди в клещи. Даже в кольцо. Почему они так упорно не желают выходить на середину?
И тут он увидел причину. Даже две.
Поляна закрывалась с противоположной стороны хилой полосой кустарника. А дальше сияла просторная гладь реки или озера…
И тут лес по обеим сторонам огненного столпа распахнулся - оба путника обернулись на шум.
Лесные лошади. Небольшого роста, крепконогие, с изящной небольшой головой.
Они шли плечом к плечу, не рысью или еще более неустойчивым галопом, а неким особенным шагом - высоко сгибая передние суставы, плавно и быстро. Сорди на какой-то миг показалось, что пышные гривы и чёлки лошадей охвачены огнем - такое впечатление создавали цвет, легкость и трепет.
На некоторых лежали шерстистые чепраки - если бы кое-кто не поднял головы, Сорди нипочём было бы не признать живых волков и рысей. По бокам струились огромные полозы - размер и норов, очевидно, не позволяли им трусливо зарываться в ил.
- А? - рассмеялась Кардинена. - Не бегство, но исход лесного братства. Натуральные боевые порядки. Молодцы, не только беременных кобыл с собой захватили, но и тех, что на сносях. Пока на место не прибудут, так и будут удерживать схватки.
- Слушай, парень, ты свистеть умеешь? - вдруг спросила она самым беззаботным тоном.
- Нет.
- Эх, жаль, а то бы мне подсвистел. Нет, правда, неужели никогда мальчишкой не был?
Мальчишкой его учили свистеть, закладывая два пальца в рот: голуби и голубятники в его местах перевелись, обычай остался. Однако так ловко, как его спутница, не получалось ни у кого из них: она слегка подогнула нижнюю губу, свернула язык трубочкой и выдала тихую колоратурную трель.
Светло-гнедой жеребец в середине потока поднял голову и прислушался.
Кардинена повторила.
Вдруг он легко, с места, перепрыгнул через соседей, едва не опустив передние копыта на ползучий эскорт, и остановился рядом с людьми.
- Будет твой, - сказала Карди. Вынула из тюка нечто вроде мягкого хомута, что был заранее выложен наверх, и накинула коню на шею, словно венок. - Держи, а лучше - сразу садись на спину. Этот знал хозяина.
В самом деле: конь смирно двигалась рядом с человеком, несмотря на то, что отстала от своих.
- Что говорю - езжай! Или без стремян не умеешь - забор тебе подавай?
Было стыдновато и неловко, но, к счастью, лошадь была в холке почти по плечо Сорди, и он кое-как перекинул себя через хребет, придерживаясь за ошейник.
Гнедой так же, как и раньше, одним скачком влился в общий поток и заработал ногами еще усерднее - наверное, торопился пробиться к сотоварищам. Удивительное дело - необычный аллюр был куда легче не только рыси, способной вымотать из непривычного человека кишки, но даже галопа с его плавными прыжками.
- А этот - мой.
На сей раз Кардинена даже и не пробовала подманить. Накинуть петлю - тоже. Караковый жеребец необычных статей возвышался над прочими на полголовы: такой же косматый и гривастый, как прочие, но голова сухая, изящная и хвост льётся позади струёй мрака.
Прежде чем мужчина успел предложить свою помощь, она забросила свою ношу назад за спину и побежала рядом с лошадьми, как бы погружаясь в море голов. Вынырнула совсем рядом с тёмным телом, уперлась ладонями в холку - и взлетела.
Чёрный жеребец, почуяв на себе чужака, хотел было взвиться тоже, но помешали соседи. Не дай Бог, если копыта заденут идущего рядом или его ношу. Нарушится закон огневого братства.
Но цепкие пальцы всадника тем временем уже переплелись с волосами гривы, колени стиснули ребра будто тисками…
- Не молодцы мы, скажи? - прокричала женщина вперед.
Тело покачивается, как в хорошем седле, сам собой угадывается ритм движений, человек становится одно с конём: сколько раз об этом мечталось там, в далёких горах, - и вот сбылось.
"Из моей ошибки, моей тяжкой вины - вышло чудо, - думает Сорди. - Конь-огонь. Конь, который обгоняет злой ветер".
И в придачу - скакун, почти целиком сотканный из тьмы…