- Ой! Это что вы, господа, делаете?
- Куличи, - серьезно ответил Громов, поднимая измазанное мукой лицо. - Только у нас, знаете ли, не ладится…
- Видишь ли, Маруся, - важно заявил Клинков. - Мы решили отпраздновать праздник святой Пасхи по-настоящему. Мы - буржуи!
Маруся встала, осмотрела кадочку и сказала чрезвычайно озабоченно:
- Эх, вы! Кто ж так куличи делает. Высыпайте обратно муку. Хотите, я вам замешу?
Громов удивился.
- Да разве вы умеете?
- Вот тебе раз! Да как же не уметь!
- Уважаемая, достойная Маруся, - обрадовался совершенно измученный загадочностью поварской книги Подходцев. - Вы нас чрезвычайно обяжете…
Увидев такой оборот дела, сконфуженный сначала Клинков принял теперь очень нахальный вид. Заложил руки в карманы и процедил сквозь зубы:
- Теперь вы, господа, понимаете, для чего я ее привел?
- Лучше молчи, пока я тебя не ударил по голове этой лопаткой. По распущенности ты превзошел Гелиога-бала!
- Да, пожалуй… - подтвердил самодовольно Клинков. - Во мне сидит римлянин времен упадка.
- Нечего сказать, хорошенькое помещение он себе выбрал. Разведи-ка в этой баночке краску для яиц.
Римлянин времен упадка покорно взял пакетики с краской и отошел в угол, а Подходцев и Громов, предоставив гостье все куличные припасы, стали суетиться около стола.
- Накроем пока стол. Скатерть чистая есть?
- Вот есть… Какая-то черная. Только на ней, к сожалению, маленькое белое пятно.
- Милый мой, ты смотришь на эту вещь негативно. Это белая скатерть, но сплошь залитая чернилами, кроме этого белого места. И, конечно, залил ее Клинков. Он всюду постарается.
- Да уж, - отозвался из угла Клинков, поймавший только последнюю фразу. - Я всегда стараюсь. Я старательный. А вы всегда на меня кричите. Вон Марусю привел. Маруся, поцелуй меня.
- Уйди, уйди, не лезь. Заберите его от меня, или я его вымажу тестом.
Вдруг Подходцев застонал.
- Эх, черррт! Сломался!
- Что?
- Ключ от сардинок. Я попробовал открыть.
- Значит, пропала коробка, - ахнул Громов. - Теперь уж ничего не сделаешь. Помнишь, у нас тоже этак сломался ключ… Мы пробовали открыть ногтями, потом стучали по коробке каблуками, бросали на пол, думая, что она разобьется. Исковеркали - так и пропала коробка…
- И глупо, - отозвался Клинков. - Я тогда же предлагал подложить ее на рельсы, под колесо трамвая. В этих случаях самое верное - трамвай.
- Давайте, я открою, - сказала озабоченная Маруся, отрываясь от места.
- Видите, какая она у меня умница, - вскричал Клинков. - Я знал, что с сардинами что-нибудь случится, и привел ее.
- Отстань! Подходцев, режь колбасу. Знаешь, можно ее этакой зведочкой разложить. Красиво!
- Ножа нет, - сказал Подходцев.
- Можно без ножа, - посоветовал Клинков. - Взять просто откусить кусок и выплюнуть, откусить и выплюнуть, откусить и выплюнуть. Так и нарежем.
- Ничего другого не остается. Кто же этим займется?
Клинков категорически заявил:
- Конечно, я.
- Почему же ты, - поморщился Подходцев. - Уж лучше я.
- Или я!
- Неужели у вас нет ножа? - удивилась Маруся.
Подходцев задумчиво покачал головой.
- Был прекрасный нож. Но пришел этот мошенник Харченко и взял его якобы для того, чтобы убить свою любовницу, которая ему изменила. Любовницы не убил, а просто замошенничал ножик.
- И штопор был; и штопора нет.
- Где же он?
- Неужели ты не знаешь? Клинков погубил штопор; ему, после обильных возлияний, пришла на улице в голову мысль: откупорить земной шар.
- Вот свинья-то. Как же он это сделал?
- Вынул штопор и стал ввинчивать в деревянную тротуарную тумбу. Это, говорит, пробка, и я, говорит, откупорю земной шар.
- Неужели я это сделал? - с сомнением спросил Клинков.
- Конечно. На прошлой неделе. Уж я не говорю о рюмках - все перебиты. И перебил Клинков.
- Все я да я… Впрочем, братцы, обо мне не думайте: я буду пить из чернильницы.
- Нет, чернильница моя, - ты можешь взять себе пепельницу. Или сделай из бумаги трубочку.
Маруся с изумлением слушала эти странные разговоры; потом вытерла руки о фартук, сооруженный из наволочки, и, взяв карандаш и бумагу, молча стала писать…
- Каламбур записываешь? - спросил Клинков.
- Я записала тут, что купить надо. Вилок, ножей, штопор, рюмки и тарелки. Покупайте посуду, где брак, - там дешевле… Всего рубля на четыре выйдет.
- Дай денег, - обратился Клинков к Подходцеву.
- Что ты, милый? Я последние за муку отдал.
- Ну, ты дай.
- Я тоже все истратил. Да ведь у тебя должны быть?
Клинков смущенно приблизил бумагу к глазам и сказал:
- Едва ли по этой записке отпустят.
- Почему?
- Тарелка через "ять" написана. Потом "периц" через "и". Такого перца ни в одной лавке не найдешь.
- Клинков! - сурово сказал Подходцев. - Ты что-то подозрительно завертелся! Куда ты дел деньги, а?
- Никуда. Вон они. Видишь - пять рублей.
- Так за чем же остановка?
- Видите ли, - смутился Клинков, - я думаю, что эти деньги… я… должен… отдать… Марусе…
- Мне? - искренно удивилась Маруся. - За что?
- Ну… ты понимаешь… по справедливости… я же тебя привел… оторвал от дела…
- И верно! - сухо сказал Подходцев. - Отдай ей.
Маруся вдруг засуетилась, сняла с себя фартук, одернула засученные рукава, схватила шляпу и стала надевать ее дрожащими руками.
- До свиданья… я пойду… я не думала, что вы так… А вы… Скверно! Стыдно вам.
- Подходцев дурак и Клинков дурак, - решительно заявил Громов. - Маруся! Мы вас просим остаться. Деньги эти, конечно, пойдут на покупку ножей и прочих тарелок, и я надеюсь, что мы вместе разговеемся, мы с вами куличом, а эти два осла - сеном.
- Ура! - вскричал Клинков. - Дай я тебя поцелую.
- Отстаньте… - улыбнулась сквозь слезы огорченная гостья. - Вы лучше мне покажите, где печь куличи-то.
- О, моя путеводная звезда! Конечно, у хозяйки! У нее этакая печь есть, в которой даже нас, трех отроков, можно изжарить. Мэджи! Вашу руку, достойнейшая, - я вас провожу к хозяйке.
Когда они вышли, Громов сказал задумчиво:
- В сущности, очень порядочная девушка.
- Да… А Клинков осел.
- Конечно. Это не мешает ему быть ослом. Как ты думаешь, она не нарушит ансамбля, если мы ее попросим освятить в церкви кулич и потом разговеться с нами?
- Почему же… Ведь ты сам же говорил, что она порядочная девушка.
- А Клинков осел. Верно?
- Клинков, конечно, осел. Смотреть на него противно.
А поздно ночью, когда все трое, язвя, по обыкновению, друг друга, валялись одетые в кроватях в ожидании свяченого кулича, - кулич пришел под бодрый звон колоколов - кулич, увенчанный розаном и несомый разрумянившейся Марусей, "вторым розаном", как ее галантно назвал Клинков.
Друзья радостно вскочили и бросились к Марусе. Она степенно похристосовалась с торжественно настроенным Подходцевым и Громовым, а с Клинковым отказалась, - на том основании, что он не умеет целоваться как следует.
- Да, - хвастливо подмигнул распутный Клинков. - Мои поцелуи не для этого случая. Не для Пасхи-с! Хе-хе! Позвольте хоть ручку.
Желание его было исполнено не только Марусей, но и двумя товарищами, сунувшими ему под нос свои руки.
Этой шуткой торжественность минуты была немного нарушена, но когда уселись за стол и чокнулись вином из настоящих стаканов, заедая настоящим свяченым куличом, - снова праздничное настроение воцарилось в комнате, освещенной лучами рассвета.
- Какой шик! - воскликнул Клинков, ощупывая новенькую, накрахмаленную скатерть. - У нас совсем как в приличных буржуазных домах.
- Да… настоящая приличная чопорная семья на четыре персоны!
И все четверо серьезно кивнули головами, упустив из виду, что никогда приличная чопорная семья не допустит посадить за одним столом с собою безработную проститутку.
Глава 9
Нехороший Харченко
Это была очень печальная осень: мокрая, грязная и безденежная…
Сидя верхом на стуле, Подходцев говорил:
- Безобразие, которому имени нет. Свет изменился к худшему. Все проваливается в пропасть, народ нищает, все капиталы скопляются в руках нескольких лиц, а мы не имеем даже пяти рублей, чтобы принять и угостить как следует нашего дорогого гостя.
"Дорогой гость" Громов лежал тут же, на кровати.
Сейчас же после Пасхи - "первой буржуазной Пасхи" - как называл ее Клинков, Громов уехал на завод летним практикантом. Все лето Подходцев и Клинков вели жизнь сиротливую, унылую, забрасывали "практиканта" письмами, наполненными самыми чудовищными советами, наставлениями и указаниями по поводу ведения дел на заводе, заклинали Громова возвратиться поскорей, а в последнем письме написали, что доктора приговорили Клинкова к смерти и что приговоренный хотел бы испустить последний вздох на груди друга ("Если грудь у тебя еще не стерлась от работы", - добавлял Подходцев…). Этого Громов не мог больше выдержать: ликвидировал свои заводские дела и вихрем прилетел в теплое гнездо. Случилось так, что к моменту его приезда все средства друзей пришли в упадок, и только этим можно было объяснить ту мрачную окраску, которую принял разговор. Выслушав Подходцева, Громов сделал рукой умиротворяющий жест и добродушно сказал:
- О, стоит ли обо мне так заботиться… Пара бутылок шампанского, котлетка из дичи да скромная прогулка на автомобиле - и я совершенно буду удовлетворен.
Подходцев, не слушая его, продолжал плакаться.