Бендер одел толстовку Козлевича, завернул в обрывок газеты свой единственный сапог, с которым он по какой-то необъяснимой причине никак не мог расстаться, и вышел со двора местного Осивиахима на улицу.
Солнце висело над домами. Ветер морщинил лужи после ночного дождя. Во дворах по-весеннему орали петухи и волновались куры. Сквозь щели дощатого тротуара хлюпала грязь. По голой мостовой грохотали подводы с рогожевыми кулями. Воробьи слетались к навозу. На углу Софиевской и Общепитовской кричали торговки пирожками и семечками. Обхватив столб с обрывком объявления: "Лечу половые болезни…", вдрызг пьяный банщик Афанасий разгульно выкрикивал что-то нечленораздельное.
- Сигуранца проклятая, конечно, это не Рио-де-Жанейро, - с сердечным вздохом проговорил вслух обладатель ордена Золотого Руна, смахивая брызнувшие капли грязи на его бутылочные краги.
"А может, действительно, поехать с Рощиным в Москву и стать авиаконструктором - летчиком? - усмехнулся Остап. - Нет, это заботы, это работа, у меня нет никакой тяги к авиастроению. Вот Адама Козлевича туда, это да. Он был бы славным помощником Антону Яковлевичу. А я человек свободный, как горный орел. В моей голове, несмотря на крушение, по-прежнему сидит хрустальная мечта моей юности. Теперь я не сделаю уже такого глупого перехода через границу к румынским боярам, сигуранца проклятая", - не проговорил последние слова, а зло прошипел обворованный потомок янычаров.
- Уу-х, - проскрипел онзубами и пристукнул кулаком по ладони другой руки, чуть, было, не выронив свой газетный сверток.
Остап вышел на проспект Ленина и остановился как вкопанный. Перед ним, ударяя броским шрифтом по глазам, на тумбе висела красочная афиша:
"С 3 по 15 апреля с.г., в клубе работников гужевого транспорта ставится спектакль "ШЕЯ".
Народная трагедия в 3-х актах Р. Глухомлинова.
Вход 50 коп.
Начало в 6 часов вечера.
В буфете чай, пирожные, кефир и пиво.
Дирекция"
- Глухой! - радостно засмеялся Остап, как человек нашедший вдруг свою потерянную ценность, - С моей "Шеей"! Ну плагиатор! - мстительно прокричал потомок янычаров.
Здесь надо пояснить, почему эта афиша вызвала у великого комбинатора такие эмоциональные слова.
После краха конторы "Рога и копыта" Бендер оказался в безденежном состоянии. Проезжая мимо І-й Черноморской кинофабрики у него родилась мысль написать киносценарий для многометражного фильма.
Живя на постоялом дворе, Остап при свете керосиновой коптилки за ночь написал киносценарий под названием "Шея". Утром понес его на фабрику. Пробившись сквозь ералаш, царящий там, Бендер предложил свой сценарий.
- Какой? - спросили его.
- Хороший! - убедительно ответил Остап.
- Для кино немого или звукового?
- Немого.
- Не надо!
- Как не надо!
- Немого кино уже нет. Обратитесь к звуковикам.
Звуковики тоже ответили отказом, так как звукового кино еще нет.
- Да как же так?! - потряс листами своего творения Остап.
- Да так. Немое кино уже не снималось, а звуковое еще только организовывалось с неполадками в связи с переходом от немого к звуковому кино. И тут до сочинителя скороспелого сценария дошел слух, что в какой-то комнате сидит человек и срочно творит звуковое кино. Остап бросился к нему. Новатор звукового кино оказался глухим. Криком Бендер заявил о своем сценарии.
- Прекрасно! - сказал глухой. - Мы сейчас же втянем вас в работу.
- А как насчет аванса?! - прокричал Остап.
- "Шея" - это то, что нам нужно. Посидите здесь, я сейчас вернусь, и со сценарием в руке глухой скрылся за дверью.
Прождав около двух часов, Остап вышел из комнаты и узнал, что глухой звуковик уже давно уехал и не вернется, так как его срочно перебросили в Умань для ведения культработы среди ломовых извозчиков. Это рассмешило бы Бендера, а сейчас ужаснуло, так как глухой увез его сценарий многометражного фильма "Шея".
Клуб работников гужевого транспорта находился в бывшем фуражном складе. Над массивной дверью, оббитой жестью, висел транспарант:
"Гужевики! Смело в культуру!"
Остап бесстрашно шагнул под тяжелые своды извозчичьего храма Мельпомены и осмотрелся.
Сквозь высокие и узенькие окна падали скупые пятна света на нестройные ряды скамеек, стульев и табуреток. Низкая сцена была прикрыта занавесью с намалеванными на ней двумя хомутами, оплетенными конскимисбруями. Через разбитые стекла окон слышался птичий щебет. За стеной рыдала скрипка. Пахло дегтем, овсом и мышами.
- И ходют тут, и ходют. И чого? Вже и касса биля самого входу, - заворочался недовольно тулуп, лежащий иа трех табуретках.
- Мне Глухомлинов, о, как нужен, папаша, - провел рукой у шеи Остап, наклонившись над тулупом.
- Глухой? Сам дирехтор? Так його и немае ще… Ага, чекай, - приподнялся старик, - ось вин идэ…
Сердце у Бендера радостно забилось, когда в просвете широких дверей он увидел глухого с портфелем.
- До вас! - выпалил в ухо глухому сторож, тыча рукой в Остапа.
- Я насчет плагиата! - заорал Бендер. - Узнаете?!
Глухой, не узнавая еще Бендера, блеснул золотыми пенсне и согласно кивнул бедуинской бородкой:
- Пожалуйста, прошу ко мне. Мы сейчас втянем вас в работу… Нам нужны свежие силы…
- Я насчет плагиата! Узнаете?! - еще громче закричал Остап, грозно продвигаясь к глухому.
Бородка взметнулась кверху, стекла пенсне уставились на Остапа, рука судорожно закачала портфель. Глухомлинов узнал автора "Шеи"…
Дальше разговор шел в директорском кабинете - весовой, обклеенной афишами с лошадиными мордами.
- Таких, как вы, я бы давил столбом весом в двести четырнадцать кило. Но вас я давить не буду. Я человеколюб, я психиатр и пока свято чту уголовный кодекс, - расхаживал Бендер шагом судьи вокруг своей жертвы.
Глухомлинов безропотно сидел на краю стула и, понурив голову, сжимал руками портфель, как напроказивший школьник.
- Безобразие! До чего дошло. Я в суд подам! У меня свидетель есть - товарищ Супругов с первой Черноморской кинофабрики! Супру-гов! - хрипло по слогам прокричал Остап на ухо постановщику лошадиной сцены.
При слове "Супругов" Глухомлинов приподнял голову и, трусливо озирнувшись, произнес:
- Да… Но… Может, отступного? У меня дети…
- У всех дети. Сколько? - прокричал строго Бендер.
- Мальчик и девочка, - стыдливо зарделся неудачливый начинатель звукового кино.
- Я спрашиваю, отступного сколько? - пустил петуха в голосе Остап.
- Двести, - пробормотал глухой.
- Что?! Обокрали! Лишили славы и денег! И после всего предлагаете всего двести?! - напирал Бендер на директора клуба ломовых извозчиков. - Никогда!
- Триста! - выдохнул несчастный звуковик, совсем подавленный вескими доводами истца.
- Ага, триста! Тогда вам придется купить и это, - победоносно развернул свой газетный сверток Остап.
На стол бухнулся перепачканный глиной сапог.
- Для реквизита вашего лошадиного клуба, - уточнил Бендер. - Этот сапог еще совсем недавно принадлежал, знаете кому? - придвинулся Остап к глухому и таинственно в его ухо прошептал - Самому графу Монте-Кристо! Графу, жестоко убитому румынскими боярами и выброшенному с высокого берега Днестра. И место ему не на вашей лошадиной и мамалыжной сцене, а в столичном музее для обозрения потомками, - гордо вскинул голову Бендер. - Но я великодушен. Я всегда любил фаэтоны и поэтому уступаю его вашему конячному клубу всего за сто целковых, - сунул он "графский" сапог в руки глухого.
Глухомлинов не все слова расслышал из страстной речи Остапа, но ясно понял, что от покупки этого сапога ему не отвертеться.
Когда Бендер выходил из кабинета директора культуры уманских извозчиков, унося в кармане четыреста рублей - месячную выручку работы клуба - тулуп сторожа на трех табуретках был неподвижен.
- Папаша, - нагнулся к нему Остап.
- И ходют тут, и ходют. И чого… А-а, - узнал Бендера верный страж лошадиного клуба.
- А директор у тебя, во! - поднял большой палец Остап. - Одним словом, папаша, ешь ананасы, рябчиков жуй! - хлопнул по тулупу рукой Бендер.
- Чого, чого? - приподнялся "папаша".
Но в ответ донеслось:
- О, баядерка, ти-ри-рим, ти-ри-ра…
- Чудно, тай и годи… - улегся тулуп снова на табуретки.
В клуб ломовиков сходились на репетицию участники спектакля "Шея".
Глава III. ПЕРЕД ДИЛЕММОЙ: КАК БЫТЬ?
На следующий день Остап провожал Рощина на вокзале. Разобранный и упакованный в ящики и брезентовую обшивку самолет был погружен в багажный пульман для транспортировки в Москву.
Перед расставанием друзья выпили в вокзальном буфете и сидели друг против друга в молчании.
- Знаете, Антон, - сказал наконец Бендер, - я все же не поеду. Вы не обижайтесь, но это занятие не по мне. Я не знаю еще, куда поеду, не знаю, куда нужно ехать, но в Москву меня не тянет.
- Как хотите, - качнул головой летчик.
- Да, я не еду… - повторил Остап.
- Что же вы будете делать? Как я понимаю…
- А что тут понимать, Антон. Предприму какое-нибудь дело для осуществления моей голубой мечты юности…
- Извините меня за интерес, дорогой Остап, что это за мечта? - потянулся через стол к Бендеру летчик.
- Как-нибудь в другой раз, Антон, - отвернулся Остап.
Он очень уважал авиаконструктора-летчика Рощина, но сейчас не хотел говорить об этом.
Ударил станционный колокол.