Гортанным скрипучим голосом он произнес нечто невнятное, и зеленый огонь соскользнул с пальцев. Нити переплелись в клубок, который скоро сжался и с глухим стуком задрожал, словно нечто пыталось вырваться изнутри. Затем шар огня с треском разломился, оставив после себя парящим в воздухе увесистый фолиант в переплете из гладкой белой кожи. Со щелчками отомкнулись замки книги, опускавшейся в руки колдуну. Фолиант медленно раскрывался, его толстые страницы шелестели, переворачиваясь по собственной воле, и в звуке этого шелеста, если прислушаться, можно было угадать вкрадчивый шепот невидимых человеческим зрением потусторонних существ.
Едва книга коснулась ладоней колдуна, как он стал громко и разборчиво читать нараспев ритуальное заклинание. Язык, на котором эта, без сомнения, дьявольская молитва была написана, являл собой нечто столь древнее и чуждое человеку, что даже Адам и Ева никогда не были ему свидетелем. Древнее наречие было мягким и ласковым, вязко оно лилось из уст колдуна подобно струйке молока с медом, оказывая успокаивающее и завораживающее действие на всех собравшихся. Это был язык ангелов, из всех смертных знакомый лишь узкому кругу посвященных.
Наконец седовласый колдун начал играть интонациями в голосе, читая то звонко и резко, то тихо и мелодично. Внезапно задрожал воздух, и каменные стены трактира словно поплыли, дрожа, а потолок поднялся выше и стал неразличим.
Закрыв книгу, колдун прижал ее к груди с нежностью, как если бы опасался причинить ей боль, и продолжил заклинание пронзительно громким криком.
Расставленные на столах свечи удлинились и стали скручиваться спиралями. Их свет медленно тускнел, пока неожиданно не вспыхнул ярче прежнего. В ту же секунду в печи громко ухнуло, и сноп искр рванул наружу, обдав Эльзу Келлер с ног до головы.
Седовласый замолчал, и колдуны настороженно осмотрелись. Потолка не было. Стены трактира по-прежнему дрожали, а пробегавшая по ним рябь, будто на поверхности воды, на короткие мгновения делала их полупрозрачными. За стенами метались тучи снега, гудел ветер, а позади всего этого не было совершенно ничего. Только пустота, не имевшая границ точно так же, как не имевшая какого-либо цвета. Пустота окружала маленький клочок пространства, вырванного из реальности, отделенного от любого из измерений. Перекресток миров, созданный колдунами и на протяжении нескольких часов складывавшийся из частей иных реальностей в единое целое, окончательно оформился и захлопнулся, словно ловушка.
Глава седьмая
Михаэль Бреверн расспрашивал толстого коротконогого нотариуса:
- Вы точно все здесь осмотрели?
- Все закоулки. До того как приехали Келлеры, я битых два часа кружил по трактиру, снова и снова заглядывал в помещения.
- А как же остатки еды, вещи?
- Скажу вам больше: в кухне выкипела похлебка и сгорела полная сковорода мяса, но сгорела так давно, что от запаха гари не осталось ни следа.
- В комнатах наверху я обнаружил чьи-то вещи и одежду, - отметил Хорст, разнося по столам толстые невысокие свечи на глиняных подставках.
- Наверху, - подскочил Пауль. - Наверху я видел нечто странное. Даже не странное, а откровенно пугающее. В одной из комнат постель была примята таким образом, будто в центре только что лежал человек, укрывшись одеялом. Стоило мне приблизиться и дотронуться до края постели, как она приобрела обыкновенный вид, а одеяло, могу поклясться, само собой...
- Само собой застелило кровать?
- Да, застелило! - фыркнул Пауль, в негодовании приближаясь к сидящему за столом Михаэлю, который даже в такой позе, казалось, возвышался над бедным истеричным нотариусом. - Вы хотите уличить меня во лжи, сударь?
- Как же вас теперь уличишь, постель-то уже приобрела обыкновенный вид.
- Прошу, господа, увольте меня от общения с Михаэлем Бреверном.
Ему не ответили, и растерянные путники расселись за столы, отодвинув от себя остатки еды и кружки с чем-то недопитым бесследно сгинувшими постояльцами. Только Хорст по-прежнему суетился у печи.
Нотариус не мог обходиться без внимания и принялся описывать свои злоключения с нападением на карету. Он уже в конец всем надоел повторением одного и того же момента с разрываемым на части возницей, когда слово как-то перешло к Хорсту Келлеру.
Хорст представился мельником из этих мест, хорошо знакомым с хозяином и хозяйкой постоялого двора. На это путешествие его толкнула беда, приключившаяся с Эльзой.
- Супруга приболела. Чего мы только не перепробовали, но наши местные врачеватели хуже коновалов - у самих сопли до колен, зато других от простуды лечат. А тут услышали о молодом докторе в Зеенвице, у которого и знать не гнушается лечиться. Говорят, многим помог. Берет, правда, за свою работу немало, но ценник устанавливать - это его дело. Нам главное, чтобы лечение помогло.
Хорст, поглаживая Эльзу по плечам, подчеркнул, что здоровье жены для него важнее, да и пока они в состоянии расплатиться, экономить на самом важном не следует.
- Господь не подскажет, что случится завтра. Обо всем следует заботиться самому. Лучше потратиться сегодня, имея монетку в кошельке, - закончил он, - чем остаться назавтра нищим и немощным от болезни.
Затем внимание переключилось на Виллема. Все путники заметили в его речи акцент - легкую особенность в произношении, никак не свойственную мекленбургским жителям. Задать же вопрос напрямую решилась только Эльза Келлер.
Виллем немного повилял, скорее, для приличия, чтобы подчеркнуть скромность, но потом признался, что родом из южного княжества, а в мекленбургских землях оказался случайно, никуда определенно не направляясь. Неохотно он рассказал, что некоторое время служил в городском совете писарем, но бургомистр за что-то невзлюбил его и вынудил убраться подальше.
- Должно быть, дело в неразделенной любви и кознях со стороны бургомистра, - вздохнула Эльза Келлер, когда Виллем наотрез отказался пояснять хоть что-то о своем изгнании.
- Нигде я особо не пригодился. Там, где есть подходящая для меня работа, уже имеются свои писари, а там, где писарей нет, сама грамота не пригодится человеку за всю его жизнь.
- Мы пожинаем плоды раскола, - горестно всплеснул руками Пауль Рейхенштейн. - Важные должности и умные грамотные люди уже не нужны в империи. Вот господа, результаты церковного разобщения, оставленного нам еретиком Лютером. И толи еще будет, если ересь Кальвина проникнет к нам и устоится.
Николаус недоуменно посмотрел на нотариуса и заметил:
- Довольно странными выглядят ваши слова для Мекленбурга.
- Почему? - озадачился Пауль.
Сделав Паулю и Николаусу предостерегающий знак, Михаэль не позволил истории Виллема прерваться, и тот закончил:
- Не найдя своего угла, я кочую по всей Империи уже который год, живя лишь нескончаемым путешествием и услугами писаря. Бывает, что в моей сумке не оказывается ничего съестного, а письменные принадлежности не очень питательны и расстраивают работу моего желудка. Поверьте, друзья, я пробовал. Тогда я берусь за то, чему плохо обучен, но за что платят: копаю, чищу, мою, разгребаю и тому подобное.
- Это грустно, - ответил Николаус. - Моей мечтой с детства было именно нескончаемое путешествие, наполненное историями встретившихся мне людей. Я хотел рассказывать удивительные новеллы, услышанные ранее и получать плату чужими приключениями. Наверное, воздушные замки, построенные в детстве, ломать болезненнее всего.
- А откуда вы? - оживился Виллем и раздосадовано хлопнул себя по бедрам. - Надо же, вы спасли меня от гибели, а я только сейчас этим поинтересовался.
- Постойте, - обратился к Николаусу Михаэль Бреверн. - Позвольте мне угадать ваше происхождение?
- А что? Попробуйте проверить свою наблюдательность.
- Итак, приступим. Первое, на что я обратил внимание - ваш конь. Граусбургскую породу, которую иногда не совсем верно называют мекленбургской, я ни с какой другой не спутаю, поверьте. Крепкая и выносливая, послушная и преданная хозяину, к тому же приученная к военным баталиям. О такой лошади мечтает каждый вояка, но отнюдь не у каждого найдутся на нее средства. А у вас, Николаус, такой конь имеется. Еще я обратил внимание на ваш походный плащ. Искусная работа. Искусная и мне хорошо знакомая. Такими плащами славятся мастера на севере герцогства. Это не пыльник какой-нибудь. С легкостью заменяет плед, а в долгих переходах и постель. Недешевое изделие, скажу я вам. Эти две догадки помогли мне определить в Николаусе дворянина с севера, каким-то образом связанного с военной службой, но не военного. Не сочтите за грубость, но военного человека вы даже отдаленно не напоминаете. При этом дворянство ваше не высокого титула, иначе мы были бы знакомы. Когда же Виллем возвращал вам плащ, я мельком увидел малоприметный узор, складывающийся в изображение вепря пронзенного стрелами. А это довольно известный герб. Правда, мне показалось, что стрел там всего три, хотя должно быть, если не ошибаюсь, пять. Герб этот около ста лет назад, в далеком 1529 году, был пожалован простому незнатному пехотинцу, одному из солдат герцога Мекленбургского, вместе с титулом риттера, то есть рыцаря.
- И правом управления старой крепостью, - улыбнулся Николаус, которого наблюдательность и умозаключения Михаэля Бреверна смущали и сильно удивляли одновременно.
- Да, и правом управления старой крепостью.
Буквально завороженный повествованием Хорст подошел ближе и на вдохе выпалил:
- Дальше-дальше, господин Бреверн. Не тяните.
- Уважаемый предок не менее уважаемого Николауса...
- Мой прадед, - подсказал юноша.