Пристально смотрел хозяин в задорные синие глаза Инкэри. И, вдруг смекнув, что именно колдовским манером выспросил гость у зачарованной им Камы, - себя не помня, вскочил, занёс кулачище над головой купца:
- Ах ты, морокун проклятый! Да знаешь ли, что я сейчас с тобой. Осёкся. Привиделось Ратхаю, что между ним и смирно сидящим Инкэри зарябил, заискрился воздух, и вылепился в нём страшный облик - не то людской, не то змеиный, с разверстой пастью и кровяными белками глаз.
Ошеломлённый, ганапат плюхнулся обратно на лавку, сунул руку в разрез вышитой рубахи. Инкэри же сказал назидательно:
- Поздно трепыхаться, дружище. Я Каме только помог маленько. Она сама рвалась, бедняга, сердце облегчить. У неё там не то что камень, глыба целая лежала. В слёзы ударилась; поведала, как ты её соблазнил, как ребёночка вашего она тайно выносила; как в амбаре родила, а ты заставил дитя за околицу унести да в соснячке, у реки, его и приговорил. (Ратхай дёрнулся, словно его ужалила в бок пчела.) Там и ныне косточки детские закопаны; и, от людей хоронясь, бегает несчастная туда поплакать.
Ком закупорил горло Ратхая, не давая вздохнуть. Лоб его взмок, точно у косца в день страды. Сидел он пень пнём, может быть впервые во взрослой жизни не зная, что дальше говорить или делать.
Наконец, овладев собой, неестественно хохотнул:
- Ну, волочайка, гульня беспутная! Невесть от кого понесла, а брешет!..
- Мне не лгут, - двинув бровями, просто сказал Инкэри. - Да и не в этом суть. Если Кама когда-нибудь раскроет рот, ей поверят, не тебе. У тебя, ганапат, завистников много, и Питар, Камин отец, - первый.
На красную, потную ручищу Ратхая гость положил свою белую длиннопалую руку:
- Да что ты, что ты? Я ведь на твоей стороне.
Стукнул своей кружкой о кружку хозяина, поднял её:
- Ну, ну! Выше нос. Подумаем вместе, как беде помочь.
IV
Питар-кузнец, сын Фарно, давно уже был вторым в Гопаларе, первым лишь в Приречном конце - и очень страдал от этого.
Кажется, всё дали боги кователю для того, чтобы он стал выборным вождём града. Рост, стать; к пятидесяти двум годам - дородство, внушающее почтение, и красно-медная борода лопатой. Вот с волосами непорядок, редкие, с изрядной плешью, - и плешь эта стала как бы знаком его неполноценности.
Ремеслом своим Питар владел отменно: не только плуги, косы, топоры да молоты - замки умел делать такие, что без ключа его же работы их и за сто лет никто бы не открыл. Недаром шестнадцатый год подряд верховодил он в братстве кузнецов, которому, почитай, принадлежал чуть ли не весь конец, - и иного главы мастера не желали. Изделия Питара купцы везли на обмен во все концы страны. Зачастую столь высокого мастерства и многолетнего служения общине - хватало человеку для того, чтобы вече избрало его ганапатом. Но за кузнеца вот уже трижды проголосовало меньшинство.
Возможно, причиной тому служил более важный, чем плешь, недостаток: заметное косноязычие. Однако помнили старики градодержцев и не с такими пороками, притом разумных и дельных, любимых людьми. Словом, по мнению друзей и сторонников, Питару мешало не что иное, как сама судьба. Недаром мудрейшие из виданов во все времена говорили, что ей подвластны даже боги.
Впрочем, мастер, хоть бывал и гневлив, и вздорен после очередных выборов, но надежды не терял.
Гопалар жил взаимной помощью; наёмных работников в нём не было, однако от больших семей ждали, по обычаю, трудового вклада в чужие хозяйства. Богиня-Мать благословила Питара четвёркой сыновей, уже взрослых и женатых, и двумя незамужними дочерьми, Камой и Сарамой. Все они славно трудились на общинных полях, в градском саду, а в свободные дни обихаживали чужие усадьбы, особо стараясь для бобылей и малосемейных. На второй день свадьбы Ваюра с Агной никто так не усердствовал, выводя брусчатые стены нового дома, как здоровенные питаровы молодцы, и никто не перетаскал работающим столько квасу и снеди, сколько две кузнецовы девахи.
Однако свадебные дни, вернее - ночи, заставили мастера и побеспокоиться.
Если младшая дочь, Сарама, была уже просватана за доброго кровельщика, то старшая, Кама, обещала сидеть в отцовском доме вековухой. И не то чтобы какой-либо изъян был у девки, - нет: собой хороша, дюжа, парни у ворот так и вьются; руки сильные, умна, домовита… да вот беда - строптива и своенравна. Конечно, женщины у суверов изрядно свободны: иные, по уму, даже в вече участвуют. Но всему же есть предел! Быть может, и смирился бы Питар с невозможностью оторвать двадцатитрёхлетнюю дочку от дома; к тому же силой и проворством не уступая здоровенному мужику, была Кама просто незаменима в большом хозяйстве. Только вот соседи… языки досужие. Каких только грехов не приписывали! Людей послушать, так она уже путалась со всем Приречным концом.
И вот, будто желая подтвердить липкую сплетню, в ночь после обожения молодых, во время пира, пропала Кама. Мало того, что довелось кузнецу за почётным столом, у самого дуба, сидеть рядом с постылым Ратхаем и его племянничком, пить за их здоровье, - так тут ещё беспокойся за подвыпившую дочь! Кама ведь, она и стрезва была неукротима.
Кто-то сказал тогда Питару: плясала, мол, твоя свербигузка с чужеземным колдуном, с ним же и скрылась в темноте, в соседней усадьбе. Кузнец всколыхнулся было… но, выпив ещё чару, остыл и с места не тронулся. Тайком от всех шевелилось в голове: а вдруг? Что, если унесёт морокун на своих клёпаных крыльях бессчастную и заживёт она с ним богато в заморском краю?..
Но оба они вернулись на сходбище после полуночи. Дочь - не в себе, с блуждающим взором; гость, напротив, хоть и без улыбки, но лучащийся, сдержанно-довольный. Весело щурясь, под локоток проводил Каму до места, усадил. Всякое пришло на ум Питару; однако Инкэри он, честно говоря, побаивался, а девка ни в эту ночь, ни в последующие дни, замкнувшись мёртво, не ответила ни на один вопрос. Кузнец уже знал её: в таком состоянии, хоть кипятком её ошпарь, дочь не расслабится, лишь глубже уйдёт в себя.
Днями размышляя, Питар занялся самоутешением: ничего, здоровая кобыла, за себя постоит… а не постоит, так, опять же, её вина. Даже внезапное подумалось, почти развеселив: ну и пусть, и пусть! Каму выдерет вожжами, а сам с удовольствием станет дедом. Да и Рукмина поворчит, поохает - а бабкой быть захочет.
Однако, что бы там ни было, - сидел зазубренный шип в душе. Росло ожидание беды.
И оправдалось оно нежданно, среди ночи, ещё более долгой, чем предыдущие. Понятное дело, не могли спать суверы, точно сурки, в течение времени, равного многим обычным дням. Глубокой осенью и зимой, когда тьма залегала сначала на полмесяца, а потом и на четверть года, делили ночь на отрезки: чередовали сон с домашними трудами, с посиделками, с песенно-плясовым гуляньем, только всё это уже при свете каганцов, факелов, а на улице и костров. На исходе листопада половину тёмной поры суток проспал Питар, а когда стал просыпаться, подумывая идти в кузню, - холодная рука коснулась его затылка.
Мастер вскинулся. Держа в руке глиняный светильник, в белой рубахе до полу, словно покойница, у ложа стояла Сарама. Волосы её были распущены по плечам, глаза - расширены и пусты.
- Идём со мной, - безжизненным голосом сказала младшая.
- Куда, чего? Ты чё, дурь-грибов объелась?! - пробовал возразить Питар; но было что-то в её медлительности, в неживом взоре такое, что он не посмел ослушаться. Одевшись наскоро, всунул босые ноги в опорки. Пошли.
- Возьми лопату, - приказала она. Проходя двором, Питар заглянул в кладовую; Сарама присветила ему, и он взял лопату с коротким черенком, которой выкапывал ямки для кустов смородины и крыжовника.
Неся свой огонёк, прикрывая его от встречных дуновений, дочь провела отца мимо десятка усадеб, в большинстве ещё спящих, к самой околице Приречного конца. Там, за домом сапожника Парвана, стояли два околичных столба: ворот и защитных стен в своих селениях не возводили суверы. Один из резных, раскрашенных столбов был увенчан радужным петухом, другой - солнышком с человечьим лицом. На севере ходили в небе, переливались волны туманного сияния; при нём тускло блестела позолота на солнечных лучах.
Лёгкая Сарама полетела тропой направо вниз, в полутьму. Следуя за ней, кузнец оказался в молодом сосняке; дальше, за покрытым травой выступом берега, играла бликами шепчущая вода.
Словно во сне, будто и не с ним всё это происходило, - смотрел Питар, как между стволами мечется с огоньком в руке, ищет белая Сарама; как останавливается в знаемом месте и указывает себе под ноги:
- Копай здесь!
Бездумно он вонзил лезвие в моховой бугор. Рыхлый грунт поддавался. Привычный напрягаться у наковальни, играючи копал кузнец… пока вдруг не отшатнулся и, бросив лопату, не издал сдавленный горловой крик.
Далеко оттуда, посреди града, сидя на своей постели в Ратхаевом доме, Инкэри перестал шептать и разъединил судорожно сцепленные пальцы рук.