На темной, дурно пахнущей улице она разминулась с быстрой тенью, которая отпрянула от зарычавшей собаки, и потом, никого не встретив, продвигалась путаными теснинами, пока город не кончился, - месяц выбежал на простор, открылась долина, вся в нагромождении холмов и глыб; багряные отблески костров, запрятанных между каменными осыпями, черными обрушенными стенами и трубами, обнажали своим пронзительным светом уродство развалин. Кое-кто из погорельцев, как видно, начинал устраиваться заново: различались низкие, слаженные из всякого хлама загородки; вместо крыш жерди и рогожа.
Груды угольев, обломки загромождали улицу; вынужденная плутать в поисках прохода, Золотинка окончательно потерялась. Под босыми ногами ее громыхали камни, на мягких, усеянных не прогоревшей дрянью пепелищах вздымались тучи. И всюду оживали неведомо где таившиеся жильцы. Они не стеснялись советами и угрозами, которые мало чем отличались друг от друга.
Впрочем, не нужно было ничьих пожеланий, чтобы переломать себе ноги: Золотинка ежечасно спотыкалась и зашибла колено, оступившись в каком-то путанном хламе.
- Осторожней, приятель! - отозвались внизу - там куда покатился по осыпи щебень.
Слабый, в несколько щепок костер освещал семейный стан: мужчину, женщину и детей возле домашнего очага с кое-какой случайной утварью. Отец семейства словно бы невзначай положил руку на угловатый брус с каким-то железом, навесом или крюком, на обломанном конце. В естественной настороженности этих людей, не было, однако, той слепой озлобленности, которая нападает из страха.
- Куда идти? Я не знаю, куда здесь идти, - неопределенно сказала Золотинка. Никто не ответил, но она поняла, что можно спуститься.
Мужчина, не старый человек с темными от трехдневной щетины щеками, беззастенчиво разглядывал грязного и оборванного мальчишку. Жена, предупреждая мужа, поторопилась:
- А где ваш дом?
- Я из Колобжега, - уклончиво отвечала Золотинка. На лбу и на щеках ее от рассеянного прикосновения руки остались мутные пятна сажи. Такие же, впрочем, как на лице молчаливой девочки рядом с женщиной, черные пятна окружали припухлый заячий ротик замарашки, словно девочка не только полакомилась углями, но и объелась ими. - Дядя тут, на Колдомке, - мямлила Золотинка, - у лекаря, в доме лекаря.
- Ну, Колдомка выгорела вся! В обе стороны, - возразил мужчина, словно решая тем самым некий подспудный вопрос. - Хоть шаром покати!
Жена, должно быть, почувствовала перемену в настроениях мужа и быстро сказала:
- Ты ел?
- Е-ел, - запнулась Золотинка.
Некто небольшенького роста, завернутый в рогожу, зашевелился, когда заговорили о еде, но сон не сумел осилить и опять сник, выбросив из-под покрова измазанную в саже ручонку.
- Что ты ел? - недоверчиво спросила женщина. Она глядела на приблудного мальчика особенным долгим взглядом, словно и прошлое, и будущее его проницала, взгляд ее становился печален, изможденное тенями лицо казалось старым.
- Сало ел, - призналась Золотинка.
- Ты где его взял?
- Жучка принесла. - Золотинка обернулась, и скромно отставшая тень ее сбежала к костру - живая и сообразительная собачонка, рыжая на поверку и куцый хвостик. - Я сидел… есть хочется! И так-то вздохнул: чего бы то съесть?.. Она убежала и сала кусок несет.
- Да где она стащила? Украла? - нисколько не удивившись собачьим способностям, нахмурилась женщина.
- Ну, сказки, - добродушно сказал мужчина, ухмыляясь. - Садись, малыш. Садись вот сюда, - он показал на тощее тряпье рядом с девочкой.
А та, не смея еще выказать открытого восхищения, спросила:
- Можно погладить?
Все заговорили:
- Дядя-то твой с Колдомки жив?
- И куда ты теперь?
- Да расскажи толком!
Жучка перевернулась на спину кверху лапами в самое беспомощное, а значит, исполненное бескрайнего доверия положение, положение извинительное только щенкам или тем собакам среди бывалых, которые вопреки всем превратностям жизни нашли-таки свое счастье. Жучка ерзала на спине, поскуливала нежно и тоненько, словно выговаривая истомившие ее чувства. Золотинка, а затем и девочка щекотали голенькое брюшко.
И конечно, под это умилительное согласие без запинки прошел коротенький, но складный рассказ, как Золотинка - мальчишка восьми лет - осиротел два месяца назад и знакомый купец из Колобжега сжалился отвезти его в столицу к дяде. Вот. А теперь хоть плачь.
Отец слушал внимательно, уставив взор в землю, изредка только позволял он себе недолгий взгляд на мальчишку, а спросил одно:
- Жучку тоже из Колобжега привез?
- Нет… Здесь… она хвостиком виляла, - отвечала Золотинка, ненужно заколебавшись.
- Ага, - согласился мужчина, не выказывая сомнений и даже как будто бы поощрительно. - Так куда ты теперь?
- Мужики наши говорили, что государыня Золотинка. Вот бы ее сыскать, - отвечала Золотинка, подпадая под обаяние обстоятельной и уважительной беседы.
- Ну, государыня не прячется, - усмехнулся мужчина.
- Она ведь из Колобжега, - оживилась Золотинка, как бы обрадованная поддержкой.
Простодушный замысел искать поддержки и помощи у великой государыни мог зародиться только в бедовой мальчишеской голове. Отец и мать многозначительно переглянулись, но никаких соображений - а они у них, безусловно, были! - не высказали.
- Ну вот что, - решил отец, - ночуй, коли хочешь, с нами. А утром уж, извини, покажем тебе дорогу.
Золотинка послушно кивнула - как ребенок, который не умеет сказать спасибо там, где это нужнее всего.
- Жучка косточки ест.
Нашлась и косточка для Жучки, и краюха хлеба для мальчика. Золотинка легла с краю устроенной под навесом постели и порядочное время таилась с закрытыми глазами, подслушивая хозяев. Но они шептались о своем, а потом затихли.
Когда Золотинка проснулась, было уже светло. Ночью шел дождь, все стало мокро, грязно и уныло.
- Где государыни дом? - спросила Золотинка, как только поймала на себе неулыбчивый взгляд женщины.
- Марушка проводит тебе к дому Чапли. Это городской дворец великой государыни, - отвечала женщина как о деле решенном. - Люди говорят, княгиня Золотинка сейчас в столице. Может, тебе и повезет сердце-то государыни тронуть. Сердце-то у нее есть, у нашей государыни. - Женщина кашлянула и натянула на плечи рогожу, от холода она подрагивала, но лишнее тряпье, что имелось в "доме", все лежало грудой на крепко спящем, розовом от жары малыше.
Отец, надо думать, ушел на промысел. А есть было нечего. Поэтому Золотинка перетянула рубаху веревкой, кликнула Жучку, и они с девочкой, тоже голодной, полезли на каменную осыпь под одиноко стоящей, с дырами окон стеной.
Мокрые, раскисшие черным пожарища оказались при пасмурном свете утра не столь уж непроходимыми, как это представлялось в темноте; не трудно было проследить заваленные лишь частично улицы. В грязи копошились, отыскивая годную еще на что-нибудь утварь погорельцы. Довольно близко тянулись серой грядой уцелевшие от пожара дома, целый город с подпалинами и проплешинами.
- На, ешь, - сказала Марушка, когда они пробежали достаточно, чтобы согреться. В потной ладошке ее скомкался влажный ломоть хлеба.
- Нет! - живо откликнулась Золотинка. - Ешь сама. Меня там накормят.
- Где накормят?
- Во дворце у княгини.
- А-а! - сразу поверила девочка.
По дороге она съела хлеб - до крошки и потом, когда уже нечего было жевать, спросила вдруг, словно набравшись храбрости, - дрогнувшим голосом:
- А в какие игры у вас играют?
- Игры? - бестолково откликнулась Золотинка, убежавши мыслями далеко вперед - что, верно, Марушка и чувствовала, робея. - В обыкновенные. В жмурки.
- В жмурки и у нас играют, - возразила Марушка, не совсем как будто убежденная таким простым ответом. - А еще?
- Ну… В чижа.
- Знаю.
- В комара. В сороку. В рюхи. В скракли.
- Это как?
- Городок на городок.
Больше Марушка не решилась спрашивать, хотя скракли, как кажется, донельзя возбудили ее блуждающее в потемках воображение.
А Золотинка не забывалась - то и дело ловила она на себе придирчивый взгляд, который напоминал о вчерашних погромах. Никто однако не пытался остановить детей. Чумазая спутница и собака придавали видимость достоверности чистой воды оборотню, каким была Золотинка. Нужно было обладать особой изуверской проницательностью, нюхом ищейки, чтобы угадать в оборванном мальчишке "злопрелестного" пигалика, и обладать талантом большого волшебника сверх того, чтобы распознать в пигалике оборотня. Таких, с обостренным нюхом, по утреннему холодку пока не попадалось, утомленные вчерашним избытком проницательности, ищейки, возможно, спали. А в городе - там, где кончились пожарища и поднялись не тронутые огнем застройки - в сутолоке тесных улиц, в обыденной толкотне, никто и вовсе не оборачивался на мальчишку.
Целые толпы замурзанных мальчишек и девчонок, многие из которых еще не выплакали слез сиротства - их немытые рожицы хранили разводы, целые толпы нищих толклись на соборной площади, ожидая милостыни у церквей. Марушка сказала, что государыня не велела разгонять нищих и теперь они слоняются прямо под окнами дворца. Вот он. Чаплинов дом.
Это было высокое, в четыре жилья и выше, темное строение дикого камня. Широкие красивые окна отмечали нынешнее назначение дворца, а узкие прорези бойниц по другим местам напоминали о военном прошлом; острые игольчатые башенки и крутая крыша венчали это суровое, но величественное здание. У простого крыльца с двойной дверью живописной вольной ватагой стояла нарядная стража, человек десять.