- Почему? Мои собственные предки… Но позволь, я напомню тебе о своем предложении. Пусть твой Хервар примет нашу руку. Не оказывайте нам сопротивления. Не давайте помощи другим родам - кроме помощи в том, чтобы убедить их смириться. Тогда ни один солдат не перейдет вашей границы и ни один поселенец не ступит на вашу землю, пока ваши потомки сами того не пожелают.
- Почему я должна тебе верить?
- Лягни тебя дьяволова кобыла! Я же объяснял! Всякая здравая политика предполагает союз с туземцами… Он осушил свой кубок. Дония тоже пригубила вина и как будто смягчилась.
- Я бы возненавидела тебя ещё раньше, не сделай ты этого предложения. Оно несбыточно - я слишком хорошо знаю, как будет на самом деле, но ты говорил от чистого сердца, Сидир, и я благодарю тебя.
Воодушевленный, Сидир отставил кубок и придвинулся к ней поближе. Вино бурлило у него в крови.
- Почему же несбыточно? Такой сильный, одаренный народ, как вы, может занять в Империи самое высокое положение. Мы с тобой подходим друг другу, как лук и стрела, разве нет? Югу нужна не только ваша земля, ему нужно добавить вашей крови в свои жилы. - Он накрыл ладонью её руку, лежащую на одеяле, и улыбнулся: - Кто знает, может быть, от нас с тобой пойдет новая династия.
Она потрясла головой, взмахнув своей густой гривой, и улыбнулась в ответ, скорее ухмыльнулась, нет - оскалилась, и гортанно проворчала:
- Ну уж нет!
Уязвленный, Сидир сглотнул.
- Ты о том, что - как говорят - у рогавикских женщин не может быть детей от чужеземцев? Я никогда не верил, что это-правда.
- Отчего же, - равнодушно ответила она. - Мулы рождались бы довольно часто, не умей мы почти все приказывать зароненному в нас семени не пускать корней.
Он уставился на нее. Хоа, как это так? Хотя воля может творить с телом чудеса… Шаманы, которых я видел… Но сейчас его задело не это.
- Мулы?
- Предания говорят, что такие полукровки бесплодны, если выживают. Не знаю, верно ли. - Она снова медленно показала зубы, словно вонзая крючок в его пасть. - Теперь-то матери бросают такое отродье на поживу коршунам.
Он отпрянул от неё в бешенстве.
- Рахан! - выругался он. - Ты лжешь!
- Думаешь, я стала бы нянчить твоего ублюдка? - осклабилась она. - Да я задушила бы его при первом крике. С наслаждением.
Его пульс сорвался с цепи. Длинное загорелое тело маячило перед ним сквозь чад и сумрак, сквозь гром в ушах слышался ошеломляюще ровный голос:
- Ты должен почитать за счастье, Сидир, что я не вырвала у тебя твою мужскую плоть.
Она так же безумна, как и все они, грохотало у него в голове. Просто лучше это скрывала. Безумное, бешеное племя. Он хлестнул ладонью её по щеке. Она не шелохнулась; грудь её вздымалась и опадала ровно, как прежде.
Сознание того, кем она была для него - кем она притворялась, - било топором ему в темя. Охваченный болью, он отплатил ей жестокостью за жестокость.
- Йяа! Знаешь, почему им не выстоять, твоим грязным дикарям? Я не говорил тебе раньше, потому… потому что надеялся… - Воздух резал ему горло. - Так вот слушай, сука. Если вы не сдадитесь, мы перебьем у вас всю дичь!
У неё вырвался глухой стон. Она закрыла рот рукой, отпрянула в дальний угол постели и съежилась там.
- Да, - безжалостно продолжал Сидир. - Бизонов, буйволов, диких лошадей, антилоп, оленей, диких ослов на холмах, карибу в тундре, лосей в лесах… Крестьянам это не под силу, пехоте не под силу, но бароммским конным лучникам по плечу. Пять лет - ив степи сгниет последнее стадо, и последние рогавики приползут выпрашивать пропитание к нашим хлевам. Поняла теперь, почему вам пора прекратить убивать нас - пока ещё не поздно? - Она прерывисто дышала открытым ртом. Ярость Сидира потонула в приливе острой жалости. - Дония, - пролепетал он и потянулся к ней. - Милая, прошу тебя…
- Йо-о-о, - вырвалось у нее. - Йа-р-р. Стоя на четвереньках, скрючив пальцы, как когти, она раскачивалась, уставив на него ярко-зеленые, окруженные белым ободом глаза с черными точками посредине. Нечеловеческие звуки, которые она издавала, пронизали холодом его хребет. Он попятился, держась за кинжал.
- Дония, не надо так, успокойся. Приди в себя. - Он наткнулся спиной на переборку.
- Р-р-ао! - взревела она и прыгнула.
Он увидел, как она летит на него со скрюченными пальцами, искаженным мертвенно-бледным лицом, оскаленными клыками, и выхватил нож. Но она уже обрушилась на него, и оба упали на пол. Она, придавив его собой, вцепилась ногтями ему в лицо у самых глаз. Хлынула кровь. Сидир старался ткнуть кинжалом ей в ребра. Как-то почувствовав близость лезвия, она извернулась, проворная и гибкая, как лесть, схватила его запястье, отвела удар. Сидиру потребовалась вся его сила, чтобы удержать оружие. Свободной рукой он отбивался. Дония сомкнула челюсти на его правом запястье и принялась его грызть. Правой рукой она вцепилась ему в горло, глубоко зарыв туда пальцы. Левая рука подбиралась к его паху. Ногами она зажимала его ногу, пригвождая к полу все его содрогающееся тело. Ее тяжко дышащая грудь прижималась к нему слишком крепко, чтобы он мог достать её, - удары его левого кулака она принимала спиной.
Сидир знал, что она способна его убить.
Он завопил. В каюту вбежал часовой и остолбенел при виде такого зрелища. Он не мог ткнуть пикой в это сплетение тел, не рискуя ранить своего командира, и огрел Донию древком поперек спины.
Она отпустила Сидира, взвилась, рухнула всем телом на солдата, сбила его с ног и выскочила на галерею. Снизу видели, как она в лунном свете спрыгнула оттуда на палубу. Любой другой, совершив такой прыжок, переломал бы себе кости. Но она вскочила и дунула в свой свисток. Солдаты пытались загнать её в угол, но им это не удавалось. Она увертывалась, отбивалась, лягалась и выла.
В ответ ей раздался чей-то рев. Снизу на палубу вынырнул огромный черный человек. Сидир выглянул наружу как раз вовремя, чтобы увидеть последнюю схватку. Черный человек нанес смертельный удар ножом одному рагидийцу, кулаком сломал шею другому. Вместе с женщиной они ранили ещё четверых. Бросились к борту. Прыгнули. Из реки поднялся столб воды.
Ушли!
Среди криков и топота раскачивались фонари, как большие обезумевшие светляки.
Сидир забыл про свою боль, забыл пережитые им потрясение и ужас - он сознавал только свою потерю.
- Дония! - стонал он в холодную ночь.
Со лба капала кровь, застилая глаза.
"Кого я зову? - как мечом резануло его. - Кто она мне? Или она и вправду ведьмино семя, а я околдован?
Прошлой ночью я сказал себе - "это сильнее меня". Раньше никогда не бывало, чтобы что-то оказалось сильнее меня".
Глава 9
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда Джоссерек проснулся. Недавние воспоминания быстро согнали с него сон. Тревога, сражение; сильное течение сносит их за полмили вниз, и он, опытный пловец, помогает Доний добраться до берега; они уходят от солдат, поднятых по тревоге горнами и световыми сигналами, и Дония, опытная охотница, ведет его; они смертельно долго бредут в направлении, которое она определила по звездам, пока наконец рассвет не позволяет им остановиться у затянутой льдом водомоины без риска окоченеть; они обнимаются единственно ради тепла и, обессиленные, погружаются в сон…
Джоссерек приподнялся и присел на корточки.
- Пусть этот день принесет тебе радость, - приветствовала его Дония на мягком рогавикском наречии. Когда она успела встать? Она взяла его нож и резала им траву.
Он встал и посмотрел вокруг. Из бескрайней синевы лился свет. Солнечное тепло ласкало обнаженный торс, снимало боль, исцеляло ломоту. До самого края этого чистого неба простиралась равнина. Ее покрывала трава в пояс вышиной, неохотно уступающая, если провести по ней рукой. Как море, она играла под солнцем бесчисленными красками, от густо-зеленой вблизи до серебристой на расстоянии. И как море, переливалась под ветром длинными волнами. Полевые цветы плавали в ней, как рыбы; редкие купы бузины и гигантского чертополоха выступали, как островки; далеко на западе рогатое стадо - сотни голов, прикинул Джоссерек - шло величественно, словно стадо китов. Порхали пестрые мотыльки. Вверху было царство пернатых - он мог назвать лишь немногих: жаворонок, полевой дрозд, черный дрозд с красными крылышками, ястреб, а вот клин перелетных гусей. Ветер гудел, гладил кожу, нес запахи зелени, плодородной земли, зверей, зноя.
Людей не видно. Это хорошо. Настороженность преследуемого ослабла в Джоссереке. Если только, конечно…
Дония оставила свою работу и подошла к нему. В ней не осталось и следа от ночной тигрицы-людоедки, которая потом обернулась лисицей, неутомимо запутывающей след. К нему плыла женщина, окутанная воздухом раннего лета, и волосы её, обрамляя улыбку, реяли над её грудью. "Клянусь Дельфином!" грянуло в его чреслах. Но рассудок сомкнул свой кулак: "Она тебя не звала. И у неё твой нож".
Нож она, однако, вернула. Джоссерек машинально сунул его в ножны. Штаны с поясом были единственной одеждой, которая случайно оказалась на нем, когда он играл под палубой в кости с другими кочегарами. Босые ноги, сбитые и израненные, болели. У Доний же ноги, казалось, совсем не пострадали, и вид у неё был не усталый.
- Здоров ли ты? - спросила она.
- Что мне сделается, - буркнул он. Рассудок в нем все ещё боролся с естеством. - А ты?
Ее радость ключом ударила ввысь, словно вырвавшись из-под спуда.