И ведь понимал, что глупость говорит, гадкую глупость, а не мог остановиться, несла его нелёгкая: злость подавила разум. И откуда она взялась - чёртова злость? Копилась подспудно: злость на неудачи (не идёт высота…), злость на Бима (даже не заглянет в спортзал, как будто не существует никакого Радуги). Пустая и вздорная злость - от непривычной усталости, от постоянного нервного напряжения. И подавить бы её, посмеяться вместе с Дашкой над не слишком ловкой шуткой, забыть… Поздно.
- Знаешь, о чём я думаю? Завидует мне Фокин. И Бим завидует, - вскочил, заходил по комнате. - Один - успеху, а другой - тому, что не он этот успех подготовил…
- Алик, ты с ума сошёл! - закричала Дашка. - Прекрати сейчас же! Ты сам не веришь в то, что говоришь.
Не верил. Конечно, не верил…
- Не верю? Ещё как верю. А если ты Фокина с Бимом жалеешь, не по пути нам с тобой.
Сказал и увидел, как наливаются слезами Дашкины синие глаза-блюдца.
- Не по пути? И пожалуйста! - резко соскочила с подоконника, оттолкнувшись от него руками, и, видно, задела бидон - непрочно он стоял, сдвинутый к самому краю. Алик так и замер на мгновение с открытым ртом, увидев, как покачнулся тяжёлый бидон. Потом рванулся к окну, оттолкнув Дашку, и - не успел. Только упал грудью на подоконник, обречённо смотрел вниз: бидон медленно, как в рапидной съёмке, перевернулся в воздухе - только плеснулась по сторонам белая масляная краска из широкого горла - и грохнулся на ящик внизу у стены. И в немую доселе картину нежданно ворвался звук: мерзкий хруст раздавленного стекла. Алик вспомнил: в ящике хранились оконные стёкла, с трудом "выбитые" прорабом на складе управления. Вчера утром на планёрке он с гордостью сообщил о том бригадирам. Алик тоже был на планёрке, слышал.
- Что я наделала? - Дашка лежала рядом на подоконнике.
Слёзы, что грязноватой дорожкой прошлись по её щекам, мгновенно высохли - от испуга. Алик взял её за руку, притянул к себе, погладил по волосам - осторожненько. И она опять заплакала - в голос, по-бабьи, прижалась лицом к замасленному комбинезону Алика. Алику было не очень удобно: разводной ключ за поясом больно впился в живот. Но он стоял не шелохнувшись.
Забыты все слова, только что сказанные, зачёркнуты напрочь - не было их. И ссоры не было. А был только день, обычный летний день, а посреди дня - двое. Он и она. Как в кино.
Ну и, конечно, - разбитое стекло внизу. Этого не зачеркнёшь, как ни старайся.
Алик нехотя отодвинул Дашку.
- Перестань реветь. Подумаешь, стекло. Не человека же ты убила?
- Да-а, "поду-умаешь", - всхлипывала Дашка, вытирала грязными ладошками слёзы. Скорее - размазывала по щекам. - Что теперь будет?
- Ничего не будет. Слушай меня. Я - железный, сама говорила, - и подтолкнул её к выходу. - Пошли вниз. Там уже хватились.
У ящика со стеклом стояла, казалось, вся стройка. Стоял прораб. У него было лицо человека, только что приговорённого к повешению: верёвка намылена и спасения нет… Стояли бригадиры, вполголоса переговаривались, соболезнующе поглядывая на приговорённого прораба… Стоял Бим, явно взволнованный. Во всех неполадках на стройке он тайно подозревал своих учеников и панически боялся, что подозрения когда-нибудь оправдаются. До сих пор он ошибался - до сих пор… Стоял Фокин, тяжко задумавшись о собственном будущем. Он работал со стекольщиками, и с завтрашнего дня они как раз собирались приступить к замене расколотых стёкол в квартирах. Теперь придётся передохнуть… Стояли Торчинский с Гулевых. Этим было просто любопытно знать, как развернутся события: шутка ли - такое ЧП!..
Алик протиснулся сквозь плотную толпу любопытствующих и подошёл к прорабу. Громко, чтобы все слышали, сказал:
- Моя работа, товарищ прораб.
- Не мешай, парень. Не до тебя, - отмахнулся прораб.
- Как раз до меня, - настаивал Алик. - Это я сбросил бидон со второго этажа.
Тут до прораба дошёл наконец смысл слов Алика. Он оторвал взгляд от любезного ему ящика и уставился на школьника, как будто впервые увидел.
- Каким образом? - только и спросил, потрясённый откровенным признанием.
- Нечаянно. Какой-то идиот оставил его на подоконнике, окно было раскрыто. Я хотел переставить бидон на пол - от греха подальше - и не удержал.
- Ты-ы… - прораб глотнул воздух, словно ему его не хватало, хотел добавить что-то крепкое, солёное, но сдержался, только рукой махнул.
- Я найду деньги, - быстро сказал Алик. - Я заплачу.
- Деньги… - сказал прораб. - При чём здесь они? Ты мне стекло найди. Последний ящик со склада выбил, надо же… Чем теперь окна забивать? Фанерой?
- Подождите, стойте! - к месту действия продиралась зарёванная Дашка, до которой (далеко стояла, не решалась подойти ближе) только сейчас дошёл смысл происходящего. - Это не Алик! Это я толкнула.
- Нечаянно? - с издёвкой спросил прораб.
- Нечаянно.
- Тоже переставить на пол хотела?
- Нет, я с подоконника спрыгнула, а он упал.
- Подоконник?
- Да бидон же…
- Не слушайте её, товарищ прораб, - твёрдо вмешался Алик. - Несёт чушь. Дев-чон-ка! - постарался вложить в это слово побольше презрения. - Я свалил и - точка, - и подмигнул Фокину: мол, уведи Дашку.
И верный Фокин мгновенно понял друга, схватил плачущую Дашку в охапку, потащил прочь, приговаривая:
- А вот мы сейчас умоемся… А вот мы сейчас слёзки вытрем…
Дашка вырывалась, но Фокин держал крепко. Ещё и Гулевых с Торчинским вмешались - помогли Сашке: тоже не дураки, сообразили, что Дашка Алику сейчас - помеха в деле.
- Погоди, прораб, - вмешался бригадир слесарей, руководитель практики у Алика. - У смежников на доме третьего дня я видел такой же ящик. А они, как ты знаешь, сдавать дом не собираются. Кумекаешь?
Прораб взглянул на бригадира с некой надеждой.
- Точно знаешь?
- Не знал бы - не лез.
- Бери мою машину и - пулей к ним. Проверишь - позвонишь. А с их прорабом я договорюсь, - потёр в волнении руки. - Неужто есть спасение?
Публика потихоньку расходилась. Прораб строго посмотрел на Алика, сказал:
- Хорошо, что честно признался, не струсил. А заплатить, конечно, придётся. В конце практики твой заработок подсчитаем и вычтем, что положено. Понял?
- Понял, - с облегчением ответил Алик.
Он был искренне рад: история заканчивалась благополучно. В том, что у смежников стекло найдётся, не сомневался даже прораб: знал, что бригадир впустую не говорит, не обнадёживает. И Алик это давно понял: не первый день с бригадиром трудится.
Бим к нему подошёл.
- Скажи честно, Радуга, взял грех Строгановой на себя?
- А если бы и так? - запетушился Алик.
- Если так, то неплохо. Мужчина должен быть рыцарем.
Что это всё стараются Алику объяснить, каким должен быть мужчина? То Пащенко свой взгляд на сей счёт доложил, теперь Бим. А Алик, выходит, - копилка: что ни скажут - собирает и в себе суммирует.
А Бим - с чего бы? - похлопал его по плечу, бросил, уходя:
- Растёшь в моих глазах, Радуга. Не по дням - а по часам.
Как будто Алику так уж и важно, растёт он в глазах Бима или нет. А всё-таки приятными показались Алику последние слова педагога. Что за примитивное существо - человек: обычной лести радуется…
Потом к Фокину подошёл, спросил:
- Куда Дашку дел?
- Домой отвёл.
- Брыкалась?
- Не то слово. Просто психическая…
- Спасибо тебе.
- Рады стараться, ваше благородие!
И всё. Ни слова больше. Старая и крепкая дружба не терпит лишних слов, боится их. Гласит поговорка: сказано - сделано. У Сашки с Аликом - всё наоборот: сделано - значит, сказано.
Разошлись по рабочим местам: ещё целый час до звонка. Алик думал с раскаянием: "Подонок ты, Радуга. Заподозрил друга чёрт знает в чём, наговорил Дашке с три короба. Выдумал тоже: завидуют тебе… Скорее ты Сашке завидовать должен: это он - настоящий мужик, а ты - истеричная баба…"
Таскал на этаж радиаторы центрального отопления, представлял, как позвонит вечером Дашке, что они скажут друг другу.
17
Под городские соревнования отвели Малую спортивную арену в Лужниках. Каков уровень! Поневоле зазнаешься… Наро-оду на трибунах - пропасть! Места бесплатные, погода отличная, зрелище любопытное - отчего же не посетить. Свистят, орут знакомым на поле, едят мороженое. Репродукторы надрываются: "Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена…"
Алик вышел из раздевалки, посмотрел по сторонам, послушал - даже поёжился. Привык он бороться один на один с планкой, в пустом школьном зале, куда только нянечка иногда заглянет, скажет: "Ещё не отпрыгался, болезненький?" И никого больше. А тут - зрители. Хлеба и зрелищ им подавай. Хлеба они дома поели, а за зрелищами сюда явились. Будет им зрелище.
На футбольном поле возле ворот одиноко сидел Пащенко. Алик увидел его, закричал обрадованно:
- Валерка! - помчался к нему.
Обнялись, похлопали друг друга по спинам - давно не виделись, нынче уже третий день пошёл, как Алик к Вешалке домой заезжал, книгу отвозил.
- Как самочувствие? - строго спросил Пащенко.
- Жалоб нет.
- Какие прогнозы?
- Думаю всем рекордам дать моё звонкое имя.
- "Имя рекорда - Радуга". - Пащенко произнёс это и прислушался: как звучит? Звучало красиво. Заметил с сожалением: - Не то что - "Имя рекорда - Пащенко". Скучная у меня фамилия.
- Прыгнешь на двести сорок - зазвучит царь-колоколом.
- Лучше ростовскими колоколами. Царь-колокол никогда не звонил, если ты помнишь.