- Бежим, - шепнул Алик Дашке.
И они помчались. Супермены через некоторое - очень небольшое - время придут в себя, поймут, что их одурачили, заметят, что их всё-таки трое против одного, пусть даже боксёра (удар-то техничным вышел, кого угодно смутит…), вернутся мстить. А мстить некому: обидчики скрылись. И скрываться не показалось им стыдным: первая победа осталась за Аликом, первая и теперь окончательная.
Алик бежал легко - привычка! - тащил за собой Дашку. Когда они выскочили на центральную аллею, ведущую к выходу, Дашка взмолилась:
- Алик, я не могу больше…
Он притормозил. Далее нестись как угорелым было бессмысленно. Супермены с русалками затерялись позади, топота погони не слыхать, да и погоня здесь обречена на провал: вон милиционеры на мотоцикле проехали, вон дружинники газировку с сиропом пьют, по сторонам поглядывают.
- Хочешь, посидим, передохнем? - спросил Алик. Он уже ничего не страшился.
- Ой, что ты, поехали домой. Я вся дрожу.
"Я вся дрожу" - явно из чьего-то репертуара. То ли леди Гамильтон, то ли Бекки Тэтчер из великой книги Марка Твена. Но Алик не пытался обнаружить источник реплики, он просто обнял Дашку за плечи - впервые в жизни! - прижал её к себе, почувствовав, что она и вправду дрожит - скорее от испуга, чем от холода. Да и какой холод - под тридцать по Цельсию, несмотря на вечернее время…
Так они и дошли до метро. И в вагоне он не убрал руку, а Дашка не протестовала. Ехали - молчали, не вспоминали о происшедшем. И только когда шли от метро к дому по яркому и людному Кутузовскому проспекту, Дашка рассмеялась.
- Ты что? - спросил Алик.
- Как ты их… урной… - Она уже и говорить не могла - от смеха.
И Алик охотно вторил ей, вспоминая, как возвышался этаким Гераклом, швырял чугунный сосуд, как взрывалась гитара, не привыкшая к столь грубому обращению.
Отсмеявшись, сказал:
- Перетрусил я - стыдно признаться.
- А вот врать не надо, - строго сказала Дашка.
- Я не вру, - опешил Алик. Стоит правду сказать, как тут же во лжи обвиняют. А соврёшь - верят без оглядки. Где справедливость?..
- Врёшь, и бесстыдно. Если бы перетрусил, я бы чувствовала. А ты шёл, как статуя Командора, ни жилочка не дрогнула. Говорю: железным стал. Прямо стальным.
А в подъезде на лестнице у своей двери встала на цыпочки, быстро поцеловала его в щёку, шепнула:
- Спасибо тебе, - и скрылась за дверью.
Когда она только отпереть её сумела? Чудеса…
Алик остался на площадке - дурак дураком. За что спасибо? За то, что "спас её из лап разъярённых хулиганов", как пишется в переводных детективных романах? Или за неудачный вечер?
Неправда, удачным он был. Неожиданным. Счастливым. И "спасибо" вовсе не Алику адресовано, точнее, не только Алику. Спасибо суперменам за то, что они позволили ему выяснить, наконец, отношения с Дашкой. Спасибо им за то, что он поверил в себя…
Подведя итог вечеру столь высоким "штилем", Алик потопал на свой шестой этаж. Размышлял: верно, что не пропали даром трудовые деньки на спортивной базе. И на практике не зря мойки взад-вперёд носил, кирпичи на двенадцатый этаж втаскивал. Кое-какая силушка появилась. А с ней - и умение той силой пользоваться.
Но Дашка-то: "врать не надо"… Алик даже головой покрутил от удовольствия. Эдак, охулкой, и дара можно лишиться. Слышал бы джинн сие обвинение…
Пришёл домой, поужинал, родителям про драку не стал рассказывать. Сообщил только, что катались на аттракционах, ели мороженое: отчитаться следовало, поскольку деньги на парк ссужали они. И лёг спать.
И спал опять без всяких сновидений.
16
Стройка - дело суетное. По утрам стоит шум в прорабской, ругаются бригадиры: то не так, это не так. Прораб лениво отругивается - скорее по привычке, чем по злобе. Накричавшись, успокаиваются, наскоро курят, расходятся: работать надо. Монтажники довольны: дом собран, стоит коробка, щерится целыми окнами. Теперь трудятся отделочники - маляры, штукатуры, сантехники.
Алик пробирался по утрам в прорабскую, сидел тихонько, слушал - дивился. Казалось, не устоять стройке: раствор не подвезли, трубы дождём мочены, рукавицы рваные, монтажники нахалтурили - в швах ветер свистит. Но держится дом. Запущен в ход дневной механизм работ, аукаются в пролётах девчонки-малярши, слепят синим пламенем сварщики - "зайчика" не поймай, не ослепни, пылят колёсами МАЗы и ЗИЛы. И раствор откуда-то взялся, и трубы, оказывается, дождём не погублены, и рукавицы справные, а что до швов - держатся швы, свой срок выстоят.
Живёт стройка особой жизнью. Крику много, а работа идёт: крик - не помеха работе.
Алика определили учеником слесаря-сантехника. Он пришёлся в бригаде ко двору, заимел кепку с пуговкой - как у бригадира, вечно таскал за поясом комбинезона разводной "газовый" ключ - для форсу, как тяжёлый знак профессии. Пользоваться им пока не приходилось. Сварщики варили трубы, а бригада устанавливала батареи центрального отопления - деликатная работа, куда ученика не допускали. Смотреть смотри, а ключиком не лезь.
Смотрел. Помнил пащенковское: мужчина должен уметь всё. Мама вызывала слесаря, когда тёк кран или засорялась труба, вся семья взирала с благоговением на великого умельца, ничего не понимая в его деле. Теперь не придётся "варяга" звать, Алик сам справится. Он - мужчина.
Дашка работала в бригаде маляров, и ей уже доверялся даже краскопульт. Девчонки в бригаде - немногим старше Дашки, только-только из профтехучилища. Бригадирше, пожилой женщине, всё равно, кого учить: их или Дашку. Дашка прослыла способной, удостоилась лестного бригадиршиного предложения:
- Закончишь школу - айда ко мне в бригаду. К делу ты с душой относишься, а заработки у нас хлебные.
Дашка обещала подумать, чтобы не обижать бригадиршу. Сама для себя всё давно решила: станет геологом. Или географом. В общем, путешественником. Горячили ей лоб вольные ветры дальних странствий. Одно теперь останавливало: как с Аликом быть? Он в Москве, она в экспедиции - нехорошо. Утешалась: школу надо закончить, в институт поступить, почти шесть лет проучиться - срок немалый. Там видно будет.
Алик знал о её мечтах, но всерьёз к ним не относился. Его не волновали завтрашние заботы, нынешних по горло хватало. Через несколько дней - городские соревнования. Бим подходил, напоминал, и Александр Ильич домой звонил, спрашивал: как успехи? А какие успехи? Двести пять - ни сантиметром выше. Да и этот результат не очень стабилен. Нет-нет - а собьёт планку. Понимал, что у каждого возраста есть свой предел. И так он свой предел с помощью "нечистой силы" легко приподнял. Такая высота в его годы - почти сенсация. Из молодёжной газеты корреспондент на стройку приходил, интервьюировал Алика. В воскресном номере появилась заметка под названием: "Есть смена мастерам!" Корреспондент не утерпел, воспользовался подсказанной Аликом фразой-каламбуром, написал в конце: "Кто прыгнет выше Радуги?" По всему выходило, что - никто. Но Алик нервничал: не шла высота. Похоже, что у дара оказалось ещё одно "пограничное условие" и выполнялось оно без исключений: двести пять сантиметров, дальше - потолок, как ни изнурял себя Алик тренировками.
И не соревнования тревожили Алика. Соревнования - ерунда! Выиграет он их. Но что дальше будет? Прибавит ли он когда-нибудь толику к заколдованным двумстам пяти? Прыгнет ли "выше Радуги"?
Поделился заботами с Дашкой:
- Тренируюсь, как псих, сама знаешь, а с места не сдвигаюсь.
- Может, стоит отдохнуть? - сердобольно посоветовала Дашка. - Есть такой термин в балете - "затанцеваться". То есть - переработаться. Мне кажется, ты затанцевался.
Похоже, Дашка права. Буркнул нехотя:
- Отдохну. Отпрыгаю соревнования и месяц к планке не подойду. Гори она ясным огнём…
Они сидели на подоконнике в квартире на втором этаже. Широкий подоконник, жильцы загорать смогут. Дашка обняла двадцатилитровый бидон с краской, который какой-то умник забыл на окне. Алик мельком подумал: снять бы его, переставить на пол, не ровен час - загремит вниз. И ещё подумал: лучше бы Дашка не бидон обнимала, а его, Алика. Но не сказал о том вслух, постеснялся. Только накрыл своей ладонью Дашкину - узенькую в белых пятнах краски. Так и сидели.
- А Фокина мне жалко, - сказала Дашка.
- Почему? - удивился Алик.
- Был первым прыгуном, в ус не дул, а лучший друг ему такую свинью подложил.
- Какую такую?
- Вот такую, - осторожно высвободила ладонь, широко развела руки, показав, какую свинью Алик Фокину подложил, а потом опять аккуратно просунула свою ладошку под Аликову - на место. Засмеялась, довольная шуткой.
Алик возмутился её словами. При чём здесь он? Если Фокин завтра начнёт писать стихи лучше Алика, то выходит, называть его предателем? Вздор!
- Не я, так другой. Прыгать лучше надо.
- Он неплохо прыгает. Бим так считает.
- Бим с ним и носится, на меня - ноль внимания.
- А ты и обиделся. Ой, сиротка…
- Думаешь, не обидно? Я как спортсмен сильнее, мне знания тренера необходимы.
- Он их слабому отдаёт.
- Помогут они слабому как мёртвому припарки…