* * *
В кабине аэропоезда было тихо и малолюдно. Высокие спинки кресел загораживали нас от посторонних глаз. Мы молчали. На душе было смутно и тревожно, я поглядывал на Андру, тонкий профиль ее лица был безмятежно спокоен, но я чувствовал, что она тоже напряжена и встревожена.
- О чем ты думаешь? - спросила она вдруг, не поворачивая ко мне головы.
- О тебе, - сказал я. - О нас с тобой.
Андра чуть качнулась вперед.
- А тогда… в полете… ты думал обо мне?
- Нет.
- Я страшно волновалась, когда услышала о вашем полете. Почему ты ничего мне не сказал?
- Скажу сейчас… Я тебя люблю.
- Ох, Улисс…
Она закрыла глаза и некоторое время так сидела.
Я тоже молчал. Ничего не скажу больше. Вроде бы и не вырвались эти слова. И ничего не надо. Только сидеть вот так, рядом, рука к руке, и мчаться вслед за догорающим днем. И пусть молчит. Все сказано - и ничего не надо.
Ну что за радость в самом деле быть женой пилота…
Над частоколом сосен виднелись ближние корпуса Веды Тумана. Золотился свет в окнах. Я подумал о своем домике в поселка космонавтов - давно не горел там свет в окошках, пустых и незрячих. Не хотелось туда возвращаться. Провожу Андру, подумал я, и махну в Учебный центр, переночую у кого-нибудь из ребят.
Мы остановились на переходной площадке. Влево бежала транслента к Веде Тумана, вправо - к Учебному центру и поселку космонавтов.
Остро пахло хвоей, дождем, близостью моря.
Андра медлила, стояла в задумчивости. Я посмотрел на нее, и тут же она вскинула тревожный взгляд и сказала:
- Не могу расстаться с тобой, Улисс…
* * *
Так вот, должно быть, и происходят крутые повороты в жизни человека.
Был некто Улисс Дружинин, пилот, сын примаров, мрачноватый тип с прекрасными задатками брюзги и бродяги, и никто во Вселенной не испытывал особой радости от факта его существования.
И не стало его.
Облако в штанах - как однажды сказал поэт. Вот что осталось от некоего Улисса Дружинина…
- Отныне ты не будешь ходить по земле. Я буду тебя носить на руках. Вот так.
- Перестань, - смеялась Андра. - Пусти…
- Ты моя драгоценность. Моя царевна. Моя ненаглядная.
- Откуда у тебя эти слова? Почему ты заговорил по-русски?
- Моя жар-птица. Моя жена. Ты моя жена?
- Да… Жар-птица - это из сказки?
- Моя жена. Моя жена!
Все, что было раньше, ушло, скрылось за поворотом. Время начало новый отсчет. Вкрадчиво просачивался в комнату лунный свет, затевая легкую игру теней, и мне был близок и понятен старинный первоначальный смысл луны и смысл мира, который поэты не зря же называли подлунным.
Не знаю, сколько прошло времени, и не хотел знать. Но вдруг я почувствовал, что Андра опять встревожилась.
- О чем ты думаешь? - спросил я, готовый защитить ее от всех тревог мира, сколько бы их ни было.
Она не ответила…
Я слышал, как она легко прошла в гостиную. Вслед за тем донесся ее голос:
- Мама?… Ты не волнуйся, просто я выключила видео… Мама, ты выслушай…
Я не слышал, что ей говорила мать, но понимал, что разговор идет трудный.
- Я у Улисса… Да… Мама, погоди, ну нельзя же так, дай мне сказать. Мы решили пожениться. Ты слышишь? Мама, ты слышишь?… Ну, не надо, мамочка, нельзя же так…
Она перешла на шепот, я не различал слов, хотя весь обратился в слух. Во мне поднималась злость к Ронге. Я представлял себе ее резкое, прекрасное лицо на экране видеофона, ее непримиримые глаза. Мне хотелось выхватить у Андры видеофон, крикнуть: "Перестань ее мучить!"
Вернулась Андра, я обнял ее, глаза у нее были мокрые.
- Что она сказала?
- Требует, чтобы я сейчас же приехала домой.
- И ты… ты поедешь?
- Нет.
Вот какая жена мне досталась. Буду же я тебя беречь, моя храбрая!…
- Не сердись на нее, Улисс. Мама очень хорошая, добрая. Только она устала, потому что отцу никогда не сиделось на месте. Люди ведь разные, один любит движение, другой - покой. Отец вечно таскал ее по всем материкам. А после того случая на Венере мама решила, что хватит с нее кочевой жизни.
- Теперь понятно, почему твоя мама так ко мне относится. Она хочет предотвратить повторение своей судьбы. Я ведь тоже веду не оседлый образ жизни.
- Просто она напугана, - сказала Андра, - Никак не может забыть ту венерианскую историю.
- Венерианскую историю? Но я-то при чем? - И тут у меня мелькнула догадка. - Постой, постой… Ее тревожит, что я сын примаров?
- Да.
- И она боится, что я… Андра, это не так! Клянусь, ничего такого во мне…
- Не надо, Улисс, - быстро сказала она. - Я ничего не боюсь.
* * *
Корпус, в котором разместилось конструкторское бюро Борга, стоял в излучине тихой речушки. Я вошел в просторный круглый холл. Все двери - а их тут было множество - стояли настежь, так как предполагается, что в рабочие часы не бывает праздношатающихся.
Я заглянул в одну из них - и замер. Спиной ко мне сидел человек, над креслом возвышались квадратные плечи и затылок в белокурых завитках - это был, несомненно, Борг. Его мощный череп был обтянут зеленоватым пластиком конструкторского шлема, от которого тянулся к пульту, змеясь по полу, толстый кабель. Руки Борга лежали на подлокотниках, и я подумал, что по сложности это кресло, пожалуй, не уступает пилотскому. Руки, обнаженные по локоть, были грубые, загорелые, в светлых волосках - очень крепкие, уверенные руки. Пальцы то и дело пробегали по кнопкам на консолях подлокотников.
Перед Боргом был развернут во всю стену конструкторский экран. По нему проносились разноцветные линии, они переплетались, выстраивались в группы, исчезали. Вот возникла сложная фигура, сквозь которую проходила жирным красным пунктиром какая-то магистраль. Борг задержал фигуру на экране, всмотрелся… вслед за тем из кресла раздалось глухое ворчание - и экран опустел, все исчезло. И снова побежали линии, причудливо группируясь.
Я смотрел во все глаза. Первый раз я видел главного конструктора за работой, и это зрелище захватило меня своей необыкновенной красотой и напряженностью. Датчики, вмонтированные в шлем, несли мысль конструктора к одной из сложнейших машин мира - преобразователю конструкторского пульта, который мгновенно воспроизводил импульсы на экране - в размерах, углах, направлениях. Но каким же могучим даром концентрированного, точного мышления и вольного воображения нужно обладать, чтобы вот так часами сидеть перед экраном…
- Какого дьявола! - прорычал вдруг Борг.
Я вздрогнул от неожиданности и сделал было шаг в сторону, чтобы бесшумно уйти, но тут он повернулся вместе с креслом. Брови у него были грозно нахмурены, и вообще я как-то не сразу узнал Борга.
- А, это ты, - сказал он. - Я не переношу, когда стоят за спиной.
- Извини, старший. Я не знал…
- В двенадцать, - сказал Борг и повернулся к экрану, разом забыв обо мне.
Я поспешил прочь. Лучше всего было пойти на речку, растянуться на траве среди благостной зеленой тишины, закрыть глаза и слушать, как чирикает какая-нибудь легкомысленная пичуга. В конце концов я отпускник и имею право лежать на траве сколько пожелаю.
Но я не ушел. Я потащился к следующей двери. Над ней нависало белое полукружие лестницы, ведущей на второй этаж. В этой комнате было полутемно, медленно крутилось что-то серебристо-чешуйчатое, то одна, то другая чешуйки ярко высверкивали. Передвигались расплывчатые тени. Вдруг что-то зажужжало, отчетливый и бесстрастный голос произнес:
- Ирг восемьдесят мезо один. - И после короткой паузы: - Круг минус секунда.
Я вгляделся, но никого не увидел. Только крутилось колесо - не колесо, не знаю, как назвать, и ровный голос отсчитывал на языке не знакомой мне математики - должно быть, той самой, которая начиналась за уравнением Платонова. Я подумал, что здесь работает вычислительная машина. Но в следующий момент тот же голос, нисколько не меняя интонации, сказал:
- Чертов Феликс не отвечает, нигде его не найдешь.
Это было уже не очень похоже на машину. Впрочем, кто его знает. Феликс способен даже машину вывести из терпения.
- Плюс, плюс, плюс, плюс, - бубнил голос.
Тут мне что-то упало на голову и покатилось вниз. Я посмотрел под ноги и увидел скорлупки - продолговатые желтенькие скорлупки сладкого орешка. Я терпеть не мог эти орешки, и уж тем более мне не понравилось, что скорлупу от них кидают прямо на голову. Пускай я был здесь посторонним, это еще не резон, чтобы обращаться со мной как с утилизатором.
И я пошел по лестнице наверх с твердым намерением высказать шутнику то, что я о нем думаю.
На ступеньке лестницы сидел Феликс. Джунгли на его голове еще больше разрослись вширь и ввысь. Он смотрел прямо перед собой, и грыз орешки, и кидал скорлупу куда попало. Рядом валялся карандаш-многоцветка, белую ступеньку у Феликса под ногами покрывали формулы, да и две-три ступеньки ниже тоже были испещрены.