Что будет, подумал Антон, если он пристрелит Луи на месте? Конявичус поможет выкрутиться? Женщина с красивым увядающим лицом, по всей видимости, упадет в обморок, дальнейшие отношения между ними станут проблематичными. Надо же, посмотрел Антон на женщину, тяготится порядком вещей, а главную сволочь не убей…
- В жизни не существует ничего вечного, - задумчиво, потому что сам не был в этом уверен, произнес Антон. - За исключением Бога и температуры воздуха. Как вы думаете, какая будет завтра погода?
- Наверное, жарко, - пожал плечами Луи.
- Сократите на несколько строчек великолепный "рассказ-быль", - Антон решил, что его дело не убеждать подчиненных, а приказывать подчиненным, - сообщите читателям, что завтра будет жарко. Ну а в следующем номере…
- Это невозможно, шеф! - воскликнул Луи.
Антон и раньше знал, что человека гораздо легче заставить совершить злодеяние, чем какое-нибудь благое, да просто нейтральное дело.
- И все-таки, - ласково, как некогда на него самого капитан Ланкастер, посмотрел Антон на трясущегося не то от страха, не то от несогласия Луи, - вы сделаете это.
- Я не могу, шеф, - как раненый, простонал Луи, и Антон чуть было искренне его не пожалел. - Это противоречит… демократии… всему! Я требую письменного распоряжения!
Антон взял ручку, лист бумаги: "Приказываю напечатать, что завтра будет жарко", размашисто расписался. Последний раз он расписывался накануне отправки на трудфро в получении браслета и суточных, которых, впрочем, так и не увидел.
- Благодарю, шеф, - озабоченно вытянул губы в трубочку Луи, - теперь необходимо, чтобы на ваше распоряжение наложил резолюцию глава администрации. Поскольку газета должна печататься немедленно, я полагаю, что этот номер можно оставить без изменений, ну а со следующего… После того, разумеется, как глава администрации даст добро, мы…
Антон догадался, что Луи трясся вовсе не от страха или несогласия - от смеха. Улыбаясь, он приблизился к Луи, уточнил: визировать ли Ланкастеру на этом листке или необходима бумага на бланке с гербом свободы и печатью? Как только Луи открыл рот, Антон одной рукой обхватил его за шею, другой выхватил пистолет.
- К окну! - крикнул редакционным людям, подмигнул широко распахнувшей глаза увядающей женщине, уткнул дуло Луи в висок. Жирный его подбородок, как тесто, трясся у Антона на локте. - У меня нет времени разговаривать с тобой, ублюдок! - дико заорал Антон, вдавил дуло в висок Луи. Вдруг и впрямь захотелось выстрелить, чтобы никогда больше его не видеть и не слышать. Луи понял это и затих. Тесто на локте у Антона похолодело. - Выполняй немедленно!
Дрожащей рукой Луи вычеркнул из "рассказа-были" описание гривы льва, "приветственно вставшей при виде главы администрации", вписал: "Погода на завтра. Будет жарко", проштампелевал все четыре полосы жирным фиолетовым штемпелем "В печать", поставил число и время, расписался.
- Где типография? Ты! - Антон обратился к женщине, так и не успевшей зажечь сигарету.
- Внизу, - голос ее звучал, как и ожидал Антон, словно она готовилась к смерти.
- Сколько времени печатается газета?
- Час, - ответила женщина, - мы обычно печатаем пять тысяч экземпляров.
- Отнеси в типографию, - велел Антон Луи, для острастки выстрелив в потолок.
Тот выбежал на лестницу, как бы унеся на животе дверь.
- Все свободны, - повернулся Антон к редакционным людям. - Вы останьтесь, - нашел взглядом женщину - сейчас, впрочем, она отнюдь не увядала. - Мне скучно одному, - притворил за вышедшими дверь.
Чем пристальнее Антон смотрел на женщину, тем больше она ему нравилась. Она как бы состояла из нематериального: тоски, неких смутных идей, разочарования, горечи, усталости, прочитанных и читаемых книг. Это приближало ее к Богу. Но при этом она была вполне земной: ела-пила, добывала одежду, устраивала быт, с кем-то спала, а главное, как и все смертные, стремилась выжить. Тут был излом, слабое место. Антон ощутил желание немедленно завалить ее на стол. В противоречивом соединении нематериального - духовного - и телесного открывалась очередная правда о человеке, и она, как и все предыдущие, оказывалась малоутешительной. Соединение нематериального и телесного предстало своего рода эластичной переносицей - местом, где Бог постоянно держал красное пятнышко лазерного прицела. Антон, быть может, безо всяких на то оснований, подумал, что женщина стоит к совершенству много ближе прочих, доселе виденных им людей. Еще Антон подумал, что, решись он завалить женщину на стол, вряд ли бы она оказала ему действенное сопротивление. Таким образом идея совершенства изначально заключала в себе бессилие и слабость, так как всякий мог в удобный момент над ней надругаться. Завалить, как пришло в голову Антону применительно к данным обстоятельствам, на стол. Распять, как пришло в голову другим применительно к другим обстоятельствам, на кресте. И уж совсем нелепая мысль посетила Антона, что сущность Бога - бесконечность, и нет разницы, вечно ли куда-то идти, каменно ли стоять на одном месте, - и в первом и во втором случае узнаешь о Боге одинаково мало. Впрочем, то было чисто умозрительное заключение, которое расслабляло волю, уводило в сторону от конкретных дел, которых Антону сегодня предстояло переделать немало.
- Поверьте, - сказал Антон женщине, - я знал многих, кому жилось гораздо хуже, чем вам. Вы - Бабострас Дон! Я смотрел на лица присутствующих. Только вы можете так прихотливо фантазировать!
- Я - Бабострас Дон лишь в той мере, в какой можно смириться с хлебом, который ешь, - возразила женщина. - Я устала проклинать себя за то, что не могу питаться, скажем, землей или воздухом.
- Проклинать себя за хлеб - все равно что проклинать себя за то, что родился на свет, - возразил Антон.
- Скорее, за то, что нет сил расстаться с жизнью на этом свете, - добавила женщина.
Пол под ногами загудел. Антон догадался: заработала печатная машина.
- Принесите мне номер, - попросил Антон. - Народ мечтает узнать, какая будет завтра погода.
Женщина вышла. Вернулась с газетой.
- Будет жарко, - задумчиво сказала она.
- Если этот… вздумает перепечатать газету без прогноза, я его расстреляю! - громко прокричал Антон, так как не сомневался - сальное волосатое ухо Луи расплющено о дверь. - Мне бы не хотелось звать вас Бабострасом Доном, - произнес тише. - У вас ведь есть другое имя?
- Познакомимся в процессе работы, - припомнила женщина Антону его же Антоновы слова. И совершенно неожиданно: - Знаете, как бы я поступила на месте Бабостраса Дона?
- Как?
- Я бы все завалила завтра снегом.
- Значит, завтра в бесконечно волнующий человечество вопрос будет внесена исчерпывающая ясность, - усмехнулся Антон. - Мне кажется, - посмотрел на женщину, - мы с вами еще встретимся сегодня.
- Я знаю, - спокойно ответила она. - Это предопределено.
- До встречи! - Антон пошел к двери, твердо зная, что ближайшие час-два - сколько потребуется! - посвятит поиску приличных штанов.
- Меня зовут Слеза, - сказала ему в спину женщина.
32
Из редакции Антон поехал к Конявичусу. В приемной у главнокомандующего толпились посетители, из-за двери кабинета, как с другого берега реки, доносились не то чтобы возбужденные голоса, а как бы эхо возбужденных голосов. Антон с трудом пробился в кабинет. Секретарша - Антону до сих пор не доводилось видеть женщин со столь могучей грудью - долго не подпускала его к двери.
Кабинет главнокомандующего размерами напоминал зал. Конявичус сидел за столом где-то вдали, словно в другом измерении. Вокруг стояли люди, как по команде повернувшиеся и недружественно уставившиеся на Антона.
Антон долго шел по зеленому ковру. За спиной у Конявичуса на стене под незакрытыми шторами висел подробнейший план провинции, рядом гордо торчало старинное трехцветное - желто-зелено-красное - знамя с кистями и большими, решительно ничего не сообщающими Антону, золотыми буквами L.T.S.R. Он обратил внимание, что у преданно обступивших сидящего за столом Конявичуса людей на рукавах такие же трёхцветные нашивки. Вероятно, это были литовцы.
- Лаба дэнэ! - свирепо гаркнул огромный, до боли похожий на покойного Колю негр с самой широкой нашивкой на рукаве.
Антон подумал, что на такой хамский окрик лучше всего ответить из пистолета, но тут собрались профессионалы, с ними бы этот номер не прошел.
Он молча подошел к столу. Литовцы нехотя расступились.
- Нбоку поздоровался с тобой по-литовски. Ты не ответил, Антонис… - укорил Конявичус. - Пора тебе браться за язык предков.
Нбоку строго покачал головой, как, мол, не стыдно Антонису, он, Нбоку, уже, можно сказать, говорит на языке предков, как на родном.
Конявичус был побрит, подстрижен, в свежей рубашке. Антон не мог разглядеть, какие на нем штаны, но был готов поклясться, что хорошие. На всех были хорошие штаны, один Антон ходил как нищий, хоть и являлся членом правительства!
- Бернатас, - объявил Антон, - у меня государственное дело, я хочу говорить наедине.
Дружелюбия в глазах литовцев от этих слов определенно не прибавилось.
- Друзья, - поднялся из-за стола Конявичус. На нем были не просто хорошие - великолепные! - штаны. - Оперативное совещание состоится, как условились, в пятнадцать ноль-ноль. Все свободны.
Литовцы нехотя покинули зал. Тотчас зашла, нет, медленно влетела, как большой воздушный шар, в свою очередь составленный из малых воздушных шаров, секретарша:
- Записалось тридцать девять человек. Сколько сегодня
примете?
- Десять, - вздохнул Конявичус, - больше не осилить. Но сейчас прошу никого не пускать.
- Хочешь выпить? - спросил Конявичус, когда секретарша с трудом протиснулась за дверь.