– А вы, - я повернулся лицом к другому Вильгельму, - что вы рассчитываете получить от этого?
Они торопливо подкатили передвижные доски к сосновым ступеням возле изолированной лаборатории. Вильгельм Второй быстрыми движениями набросал мелом уравнения, а Вильгельм Первый комментировал их, устанавливая стеклянное блюдо на асбестовый коврик.
– Насколько я понимаю, - он подождал, пока я кивнул: мне было известно, что он не является специалистом по квантово-молекулярной теории эволюции, - существуют две проблемы. Первую представляет само ядро бомбы, снабженное самореплицирующимися прядями аттракторов, рассчитанных на каскадирование в атмосфере.
Я похолодел.
– Вторую, - продолжил Вильгельм Первый, - представляет собой векторный триггер, питающий процесс своей энергией и выносящий икру наружу, обеспечивая тем самым распространение каскада.
Уже из разговоров на вечеринке в доме Оппенгеймеров я понял, что нацисты продвинулись достаточно далеко в решении проблемы и успели разобраться в триггерном механизме настолько, чтобы понять: он столь же важен для действия оружия, как и само нуклеиновое ядро.
По умножавшимся на доске формулам энзимов - Вильгельм Второй как раз отложил в сторону исписавшийся кусочек мела и взялся за новую палочку - я видел, что они, во всяком случае, овладели техникой проектирования ядра бомбы. И поскольку (вопреки инстинктивной убежденности Эйнштейна) такие характеристики, как разум, эволюционировали в природе слишком быстро, не укладываясь в Уоллесовы правила макроселекции, то Вильгельм Второй вместе с сотрудниками мог создать необходимые нити репликаторов за время куда меньшее всех несчетных тысячелетий, ушедших на обыкновенную эволюцию.
Как показали Шредингер и Бор, энзимы служат химическими наблюдателями вызывающих коллапс молекулярных волновых функций, который с учетом наложения вероятностей ведет к единственному исходу. Однако энзим, который постоянно "наблюдает" за молекулой, находящейся в одном и том же положении, не позволяет ей еще раз вступить в неопределенное, способное к реакции состояние, тем самым навсегда замораживая ее конфигурацию и энергию.
Тем не менее квантовая биология обладает другим, не совсем очевидным принципом, гласящим, что способ, которым произведено измерение, определяет его результат.
И работавшие в Нью-Мексико ученые воспользовались им. Если наблюдающий энзим сам подвергается медленным переменам, тогда он позволяет отсутствующей молекуле эволюционировать в соответствии с присущими энзиму биохимическими тенденциями.
– Итак, - спросил Вильгельм Второй, отворачиваясь от грифельной доски, - что вы думаете об этом, друзья мои?
Я попытался сохранить самообладание, однако Вильгельмы переглянулись, и я понял, что выдал себя.
Каких бы результатов они ни добились к этому времени, я теперь знал: наци обладают вполне жизнеспособной программой создания нуклеиновой бомбы. Уничтожение любой экосистемы - для них это вопрос времени.
– Also gut. - Вильгельм Второй кивнул. - Неплохо. Позвольте мне показать вам…
Звякнула далекая дверь, и оба Вильгельма одновременно побледнели.
Вполне натуральным образом.
– Патруль! - выпалил Вильгельм Первый. Явно явившийся не по расписанию.
– Быстро, - Вильгельм Второй указал на изолированную лабораторию. - Внутрь.
Петр опустил руку в карман пиджака.
Нет…
Невзирая на мой приказ, он, должно быть, прихватил с собой револьвер. Брать на базу огнестрельное оружие было нельзя. Первый же выстрел означал нашу смерть и провал поставленной задачи.
– Хорошо, - Петр посмотрел на меня, а потом вынул руку из кармана, без оружия. - Не спорю.
Лаура первой поднялась по сосновым ступеням.
Поспешим.
Внутри лаборатории Вильгельм Второй указал на два шкафа, вмонтированных в заднюю стенку. Он ткнул пальцем сперва в Петра, потом в меня.
– Вы оба, э-э, inn verbergen…
– Прячьтесь, - перевел Вильгельм Первый, выглядывая в лабораторное окошко.
Лаура посмотрела на меня.
– Нет, - сказал я.
– Ты должен. - И с этими словами она провела пальцами по моими губам. - Места хватит только для вас двоих, а я зачислена в штат…
– Быстро, - Петр ухватил меня за рукав. - Так надо.
– Хорошо.
Повернув бакелитовую ручку, Вильгельм кивнул в сторону шкафов с прозрачными передним стенками. Внешняя мембрана медленно становилась черной.
– Производное чернил каракатицы.
Однако патруль был уже на пороге, и, не тратя времени на разговоры, я втиснулся на высокую полку, свернувшись клубком, а мембрана тем временем твердела, запирая меня в лабораторном шкафу.
Лаура…
Однако я видел, что творится в лаборатории, видел, как вздрогнула Лаура, когда патруль появился внизу, в темной комнате, а оба Вильгельма обменялись несколькими фразами. Звуки сделались глухими, я почти не различал слов, однако пропитанная чернилами мембрана была прозрачна с моей стороны.
Едва ли не всхлипнув и часто дыша, я заставил себя притихнуть.
Изоляционная дверь открылась, появился офицер-эсэсовец в великолепном черном мундире с серебряными знаками и нашивками. Его круглое лицо можно было бы даже назвать приятным, если бы не тонкий фиолетовый шрам и безжизненный взгляд, скользнувший по мембране шкафа - я поежился, не сумев справиться с непроизвольной реакцией - и остановившийся на Лауре и обоих Вильгельмах.
– …Sie hier? - Высокий голос его сумел проникнуть в мое укрытие.
Вильгельм Второй что-то пробормотал в ответ, из которого я разобрал только одно слово: arbeiten. Должно быть, сказал, что задержались за работой над важным делом.
Неужели эсэсовцы настолько не доверяют собственным специалистам?
Позади офицера место в дверях заняли два солдата в серых мундирах, державшие руки на маузерах. Однако именно эсэсовец с толстым, белым баллоном у блестящего пояса пугал меня.
Лаура, любовь моя!
На микросекунду взгляд ее обратился в мою сторону. Потом она отвернулась и, потупившись, ответила на вопрос офицера.
Тут я заметил, что она держит стеклянное блюдо, взятое со стола, возле которого находился Вильгельм Первый; эсэсовец тоже заметил это, и шрам на его лице дернулся. В стороне замигал красный огонек, и я подумал, что, взяв посудину, Лаура ненароком включила какое-то потайное сигнальное устройство.
Офицер пролаял вопрос, но не стал ждать, пока шагнувший вперед Вильгельм Первый даст ответ.
Он немедленно сорвал с пояса баллон и ткнул его раструб в прекрасное лицо Лауры…
Нет! Лаура!
Попытавшись ногтями отдернуть мембрану, я, наверное, завопил, но было уже слишком поздно, брызнули мелкие капли спорового тумана, и женщина, которую я любил, превратилась в зомби еще до того, как мои пальцы прикоснулись к мембране.
Я замер внутри шкафа, не в силах осознать происшедшее, не в силах смириться с ним.
Один из солдат открыл было рот, чтобы заговорить, - должно быть, он услышал меня, - однако заметил белозубую улыбку эсэсовца и промолчал. Он обменялся взглядом с напарником, и я прочитал в их глазах решимость оставаться в стороне от этого дела.
Лаура. О, моя Лаура.
Оправдания, объяснения. Я не стал бы возражать, если бы Вильгельмы раскололись и выдали нас с Петром или если бы ушли, оставив нас задыхаться и умирать. Но передо мной стояла Лаура, оболочка женщины, которую я любил: нас разделяли четверть дюйма непроницаемой мембраны и безутешная скорбь.
Когда мембрана наконец растворилась и мне помогли выбраться наружу, я едва осознавал, что вижу обоих Вильгельмов, что руки Петра держат меня железными клешами и что эсэсовец вместе с патрульными уже ушел.
– Лаура… - проговорил я, обращаясь к той, что уже не слышала меня.
Которой уже не придет в голову ни одна человеческая мысль.
Я едва не протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, однако побоялся инфекции; и это мгновение трусости я запомню навсегда. Впрочем, крошечные нарывы уже расползались по прежде безупречной, цвета слоновой кости коже: предвестники тех преобразований, которые скоро превратят эту плоть в подобие чудовищ из ямы.
Но неужели тень муки пробежала по этим прекрасным, но мертвым глазам?
Я надеялся на ошибку. Я молил Бога, чтобы она действительно умерла.
О, моя Лаура.
Кашлянув, Вильгельм Первый произнес:
– Мне очень жаль, сэр.
Приглядевшись, я заметил, как он судорожно сглотнул. Меня охватило желание убивать, рожденное из бури чувств, требовавших отмщения. Я мог уничтожить их, разодрав по косточкам…
– Друг, - Петр достал револьвер. - Скажи, и я пристрелю их обоих.
Выстрел станет самоубийством, однако мне было все равно. Оба Вильгельма замерли передо мной в смятении, не смея вымолвить ни слова.
Наконец я оторвал взгляд от той, которая была для меня всем, и спросил:
– Чего вы хотите? По-настоящему хотите?
– Итак, вы одобряете нашу методику создания бомбы? - спросил Вильгельм Второй. - И считаете ее реализуемой?
– Я…
Это мгновение могло погубить нашу миссию, а с нею весь мир. Исписанная почерком Вильгельма Второго грифельная доска и диаграмма на ней, как две капли воды схожая с той, которую рисовал Дик Фейнман, заставили меня замереть на месте.
– Я работаю, - произнес Вильгельм, - над теорией так называемого квантового эволюционного детерминизма. До завершения ее еще годы и годы, однако кое-какими выводами уже можно воспользоваться…