- Я с полным основанием могу утверждать, так сказать, наличие столь любопытных факторов. И готов проиллюстрировать…
- В таком случае, - сварливо скрипнул Суздалев, - вам естественней было бы говорить об ином эффекте - эффекте перемещения во времени.
- Как вы догадались?! - непроизвольно сорвалось у него с губ.
И смутившись, и стукнув себя по лбу, мол, дурацкий вопрос, Караев добавил:
- Извините, Марк Исаевич… Это-то я и хочу показать. В эксперименте, - объявил он аудитории, - мне ассистирует преподаватель университета, биолог, моя жена Марголис Инна Борисовна.
Инна выкатила на тележке прямо к кафедре аппаратуру и тут же принялась надевать на Караева контур, прикрепляя концы его проводов к четырём точкам тела испытуемого. Пока она делала это, профессор объяснял присутствующим все её действия.
- Эксперимент проводился нами тринадцать раз, - информировал он. - Все тринадцать - успешно. Под контур попеременно становились то я, то жена. Мы исчезали. Становились невидимыми…
- Насколько я понимаю, вы становились мистером Гриффиным, а супруга - миссис Гриффиной, - не без подначки, громко, на весь зал, пошутил чекист.
Пропуская мимо ушей задевавшую его за живое иронию чиновника, Караев тем не менее не позволил себе прерваться.
- То есть мы перемещались во времени. А если точнее, преломлялись во времени. Записи по этому поводу я вам зачитаю после проведённого сейчас публичного испытания…
- Готово? - спросил он Инну и ненароком обратил внимание, что грани бриллианта на "розетке", что прилегала к подвздошью, имели явно грязноватый вид. Как будто на них лёг налёт сажи.
- Что это такое? - встревожился Караев.
- Наверное, от фланельки. Я ею протирала камушки, - предположила она.
Увидев этот странный налёт, Инна пришла в замешательство. На душе отчего-то стало нехорошо. Её так и порывало сказать, что, наверное, следует воздержаться от эксперимента.
- Поздно, милая, - догадавшись, о чём подумала жена, шепнул он и уже твёрдо, тоном не терпящим возражения приказал:
- К аппарату!
Когда пальцы жены коснулись тумблера пуска, он коротко и резко скомандовал:
- Старт!
И всё. Больше он ничего не помнил. Сознание покинуло его. Напрочь.
Пока на стене и у изголовья не увидел ненавистных ему "люсек" и от души не вдохнул специфического запаха родной бакинской больницы. А когда профессор услышал ехидную шпильку медсестры, пришёл в себя окончательно.
Караев припомнил всё до мелочей. Вплоть до того, как крикнул: "Старт!"
А вот как он умудрился "стартануть" в больницу - вопрос. На него могла ответить только жена. Он положил ладонь на её голову, упирающуюся ему в бедро. Видимо, долго ему пришлось парить между небом и землёй.
Почувствовав ласковое прикосновение Микиной руки, Инна вскинула гриву густых волос и растерянно, не зная что сказать, уставилась в улыбающиеся глаза мужа.
- Спи, милая. Спи, - попросил он.
- Наконец-то! - выдохнула она. - С тобой всё в порядке? Как чувствуешь себя?..
- Превосходно! - искренне отозвался профессор. - Сейчас со швабры снимем эту никчемную клизму и потопаем домой.
- Ни в коем случае, - замахала руками Инна.
- Милая, я ведь знаю, как чувствую себя. Всё прекрасно!.. Просто меня выкинуло в безвременье. И я там немного понежился. А здесь меня посадили под швабру.
- Да ты, Микуля, восемь часов кряду находился в беспамятстве, - взглянув на часы, сказала она.
- А что всё-таки произошло? - поинтересовался Караев.
- Не знаю… Я включила тумблер - и вдруг брошь на твоём подвздошье ярко-ярко засветилась. Она загорелась. А по контуру пробежало пронзительно синее пламя. Как лезвие. Как молния… И ты, Микуля, не подгибая колен, в рост грохнулся на пол.
- Не сломал? - хитро улыбаясь, спросил он.
- Кости твои целы, - успокоила она.
- Я не о том, - засмеялся Караев. - Пол не проломил?
Инна всхлипнула. Ей было не до шуток. Мика нежно провёл ладонью по её щеке, утёр выступившие слёзы и, не выдержав, спросил:
- Почему? Откуда взялась эта вспышка?..
- Суздалев сказал, что всё произошло из-за алмазов. Они оказались плохого качества. А камушек, вправленный в "брошь", по его мнению, вообще ни к чёрту не годился. Тринадцать испытаний выдержал, а на четырнадцатом - сгорел. Сфокусированный на нём пространственный луч времени превратил его в графит, а тебя в полутруп…
- Он так и сказал - пространственный луч времени?
- Угу, - подтвердила Инна и стала рассказывать, как этот колобок Суздалев быстрее всех оказался возле кафедры у бездыханно лежавшего Караева. Сорвал с него "брошь" и, оттолкнув Инну, рявкнул: "Выключай механизм!".
- А что он сказал об аппарате?
- Гениальная самоделка.
- Так и сказал?! - восторженно переспросил профессор.
- Да. А потом, понаблюдав за бригадой прибывшей скорой помощи, он отдёрнул от тебя врача и эдак с ленцой, но уверенно проговорил: "Не суетись, доктор. Волноваться нечего. Если он не витает в другом времени - значит, очухается… А если там ему хорошо… Зачем ему возвращаться в эту говённую компанию…"
- Это в его стиле, - расхохотался Караев.
- Официальные лица, кстати, тоже выразились в свойственном для них стиле. Чекист провозгласил солдафонскую шутку: приложил свою красную пятерню на лоб и, повернув её на девяносто градусов, сказал: "Факир был трезв, но не в себе. И фокус не удался". А президентский посланник сказанул похлеще: "Гиперболоид профессора Гриффина не сработал. Потому что не работал…" Мерзкие циники. Только Марк Исаевич, когда я садилась в машину скорой помощи, веско, так, чтобы все слышали, пробасил: "Ваш муж сделал великий шаг. Но что поделаешь - нет пророка в своём отечестве…"
- Вот это мнение! Вот это оценка! - восторженно отреагировал Караев.
Внимательно посмотрев на мужа, как бы раздумывая - сказать или нет, Инна всё-таки решилась. Пусть знает. Это его ещё больше подстегнёт к работе.
- Да кого интересует его мнение, Мика? - надсадно выкрикнула жена. - Никаких денег нам не видать! Мы провалились… Срам!
На что Мика, наклонившись к её уху, прошептал:
- Запомни, милая: великое начинается с позора, но венчается триумфом. А рано это происходит или поздно - не имеет значения. "Всему своё время и время всякой вещи под небом…"
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Не плачь, мне больно
То ли клацнули пальцы, железной хваткой вонзившиеся ей в локоть… То ли хрястнула кость. Боли она поначалу не почувствовала. Не до неё было…
Инна во все глаза смотрела на конверт, который она едва успела вынуть из сумочки. Выскользнув из враз онемевшей её руки, он шлёпнулся об асфальт. Как плевок. И лежал на пути шагавших в людском коридоре Президента и его свиты. Инна подалась было к нему, но мощные пальцы крокодиловыми челюстями сомкнулись на ключице левого плеча и потащили её назад.
Уже на излёте сил, пропадая в многоголовии толпы, она, отчаянно рванувшись, закричала:
- Господин Президент!..
И всё замерло. И наступила тишина. И Президент остановился и повернулся к ней. И ослабли "челюсти", вцепившиеся ей в ключицу и локоть. И расступились люди.
- Господин Президент!.. Письмо… моё письмо… вам, - превозмогая горловой спазм, прохрипела она, глядя ему под ноги.
Конверт лежал у его ноги. Кто-то из свиты услужливо поднял его и, обтерев платком, протянул Президенту.
- Там нет личной просьбы. В нём предложение… В интересах государства, - спешила она выговориться, боясь, что "крокодилы", несмотря на благосклонную улыбку Президента, всё-таки утащат её в равнодушную тину толпы, где она потеряется со своим слабым голосишком.
- Я прочту. Непременно прочту, - заверил Президент, вручая конверт подбежавшему помощнику.
- Спасибо, господин Президент… Мы будем обязаны Вам…
Но вряд ли эти слова были услышаны им. Они прозвучали в сановно покачивающиеся спины самовлюблённой президентской рати, которой было наплевать и на Инну, и на толпящийся народ, и на весь мир, и на Бога в этом мире. Богом для них сейчас был Президент, которого, придёт время, они же разопнут. С каким сладострастием они будут рвать его. И наперегонки демонстрируя перед новым Идолом преданность свою и лживую любовь, станут вколачивать в него либо в память о нём ржавые гвозди злоехидства… Оплевывать ядом надгробие. Издеваться над его родными и близкими…
Она шла и плакала. Надрывно. В голос. И не замечала этого. И не видела, как люди оборачиваются на неё. И не слышала сердобольных слов участия. И плакала она от обиды и боли… И от нищеты… И от отчаяния. И не прятала она слёз своих. И звала она Бога… И подошел к ней мальчик…
- Тётя, ты плачешь, а мне больно…
И вытянулись губки малыша. И задрожал подбородок его. И в чистых, цвета глубокой ночи глазах, засеребрились печальные звёзды… И скорбь их была больше её скорби.
- Милый, - простонала она, опустившись перед ним на корточки.
И мальчик понял, что она не может поднять руки к глазам своим. И он ладошкой, чуть коснувшись ресниц, смахнул её слёзы. И вместе с ними смахнул он и боль с души её. И посветлело всё кругом. И увидела она себя на людной улице. И мимо сновали люди. И шли они как слепые. И погружённые в гипнотические сны своей жизни, не замечали ни её, ни мальчика, ни мира…
- Откуда ты взялся, малыш?
- Гуляю с бабулей.
- Я не могу даже обнять тебя, - посетовала Инна и с искренней жалостливостью, словно испрашивая сострадания, смущённо пожаловалась:
- Мне повывернули руки.
- Кто эти изверги? - гневно спросила подошедшая к ним бабка мальчика.
- Полицейские Президента…