– Я давно констатирую, – оживленно разглагольствует Роман, подталкивая притихшего Костю, – как вне школы каждый меняется. Возьмите Людочку Маликову. У доски туповата, пришиблена. Как будто деревенеет. А на улице я бы ее не узнал. Как держится! Какая осанка! А Семенцова наоборот. В школе преисполнена достоинства. А сейчас? Спрашивается, ну зачем она так сутулится?
Женя ударила Романа варежкой по руке.
– Перестань сейчас же. Ты у доски тоже не так уж разговорчив и смел.
– Браво! – аплодирует Костя. – Отличный контрудар…
По правде говоря, у него неважнецкое настроение. Опять Адик. Во время спарринга он послал Костю в нокдаун. Собственно, это был даже не спарринг, а обычное показательное выступление, когда все работают вполсилы. Костя раскрылся, а он ударил. Все очень просто. Потом, после боя, снисходительно похлопал по плечу: "Извини, не хотел. Вот если бы я по-настоящему ударил…" – И он покачал головой. Пытался показать, что это случайность. Но ведь его глаза не могли солгать…
В помещении, сбившись в плотную группу, они попали в руки к экскурсоводу в сером костюме. С места в карьер он стал сыпать заученными фразами. Лицо у него при этом оставалось бесстрастным, равнодушным. Эпохи, направления, художественные школы… Ребята и девочки внимательно смотрят то на него, то на картины, которые он усердно, по без вдохновения комментирует. Некоторые переминаются с ноги на ногу и глазеют по сторонам. Потом экскурсовод подвел группу к маленькому полотну в темном углу. На нем почти ничего не различить. А он вдруг загорелся, взволнованно, нараспев заговорил о контрастах и тончайших переходах цветов, прозрачной перспективе, осязаемом воздухе. Но вот группа двинулась дальше, и экскурсовод вновь поскучнел.
– Парни! – Роман тронул рукой Костю и Женю. – Бежим от него. Он большими ложками вливает в меня касторку.
Они тихонько отошли от своей группы. Роман продолжал острить, но Женя одернула его: похоже, ее уже не забавляли его шутки.
– Хотите, покажу своего любимого художника? – предложила Женя. – Лучше никого нет, сколько ни ищите…
– Кто же он, твой избранник? – спросил Роман, прищурившись. – Скажи, кто твой любимый художник, и я скажу кто ты.
– Ренуар.
– Мне он тоже нравится, – заметил Костя.
– Женствен и сентиментален, – вынес свой приговор Роман. – Не в духе нашего рассудочного времени. Впрочем, твой выбор не так уж плох.
Свою группу они нашли на площадке второго этажа у столика консультанта. Наташа Семенцова вела с консультантом умный разговор. Слышались звучные слова: неореализм, модернизм, абстракционизм, экспрессионизм…
– Я не могу вам сказать своего личного мнения о портретных рисунках Леже, – кокетливо выговаривала Наташа, – они мне не особенно по душе. Слишком фотографичны…
Когда уходили из музея, Наташа назидательным тоном спросила:
– Ну, а тебе что понравилось больше всего, Гостев? Надеюсь, тебя интересует хоть искусство?
– Гастев.
– Ах, прости. Ну, так что же все-таки?
– Мумия древнейшего человека, – небрежно ответил Роман, подавая Жене пальто. – Изящна и вполне современна.
Общительная Наташа даже поперхнулась, а Роман тут же повернулся к ней спиной. Хорошо, Костя подвернулся, помог ей надеть пальто.
"Странно, и за что Роман ее невзлюбил? – думал он. – Наташка совсем уж не такая въедливая и некрасивая, какой ему кажется. Девчонка как девчонка. Только очень рассеянная. Часто спорит, никогда не соглашается с мальчишками. Потому и прозвали ее "поперек". Что же плохого? Хочет иметь свое мнение и чтобы ее замечали, считались с ней. Невысокая, курносая, круглое лицо, две маленькие косички – хвостиками с синими ленточками. Не модно, но так ей нравится. Глаза умные, часто щурится. Близорукая, а кажется, что с ехидцей. Нормальная, в общем, девчонка. И очень даже честная. Когда она потеряла комсомольский билет, прибежала к Марианне: "Даже жить не хочется. Из-за этой книжечки на эшафот поднимались, а я такая растяпа…" И расплакалась. Еле-еле ее Марианна успокоила".
Остаток вечера Костя провел дома – в маленькой комнате коммунальной квартиры. Мама вязала ему шерстяные носки. А он пытался сочинить стих о воскреснике. Сочинял долго и мучительно. Мать подошла, положила на лоб сухую теплую ладонь. Костя с удивлением поднял на нее глаза.
– Что-то бледный ты, сынок, и скучный. Уж не заболел?
– Нет, мама. Выполняю общественное поручение. Второй день ничего не получается. Чуть мозги себе не вывихнул.
– Что это за поручения, из-за которых голову себе надо ломать? – возмутилась мать. – Брось ты эту канитель.
Костя улыбнулся.
Мать накрыла стол для вечернего чаепития.
– Мама, опять за свое. – Костя укоризненно взглянул на мать.
– А что? – Она притворилась, что не понимает.
– Я всегда пью с двумя кусками сахара, а ты четыре вбухала…
В их отношениях не принято было как-то слишком выказывать или подчеркивать свои чувства. И когда Костя стал взрослеть, мать сама деликатно отодвинулась от него, не лезла в душу, не приставала с мелочной опекой.
Костя взялся за уроки, а рядом мать теперь подтачивала рукава его рубахи, а то совсем износилась. Время от времени она посматривала на сына. Это ему не мешало. Напротив, в ее присутствии было как бы и теплей и уютней в их тесной комнатке.
– Савельич опять учудил, – заговорил он, поднимая глаза от книги. – Спросили у него про тайну Лох-Несского озера. Это в Шотландии. Там вроде бы водится какое-то исполинское чудовище. А учитель увлекается и тогда обо всем забывает. Ну, многозначительно так, словно по секрету, отвечает: "Должен сообщить вам, друзья мои, я верю в эту тайну. У меня и доказательства все собраны". И давай весь урок рассказывать… А однажды восьмиклассники слопали какой-то экспонат – высушенную рыбу. Он весь день ходил как в воду опущенный, расстроился. Дикари, говорит, варвары, рыбоеды…
– Он к вам по-хорошему, а вы, сорванцы, смеетесь над ним.
– Да нет, что ты! Он добрый-добрый, а себя в обиду не даст. Только действует как-то по-своему, по-особенному. Он посмотрит, а тебе уже совестно. И объясняет хорошо. После него можно не учить. Ты бы посмотрела наши кабинеты географии и астрономии! Половину экспонатов ребята сами сделали. Мы в девятом хотели его разыграть: "Иван Савельевич, в райкоме обязали первый урок начинать с какой-нибудь песни". Поверил: "Ну-ну, пожалуйста". Мы запели: "Моряк вразвалочку сошел на берег…" Спели два куплета и замолчали. И он молчит, смотрит на нас и улыбается глазами. "Что же вы не продолжаете?" Застыдились. Он говорит: "А теперь я для полного концерта прочитаю вам басню". И прочитал "Стрекозу и Муравья". Вот тебе и простак…
Людочка Маликова загрустила. На уроке задумчиво смотрела в окно, на переменах ходила одна-одинешенька. Когда ее вызывали, испуганно вздрагивала, округляла глаза: "А?" Перестала учить уроки. По классу пронеслось: "Влюбилась!"
– Очень оно, это чуйство, не вовремя является, – посочувствовал Костя. – Уцепится за душу и висит, как камень… Ведь пропадает человек. Спасать ее надо.
– Я Марианне сказала, – шепнула Женя. – Она поможет.
– А кто он, рыцарь Печального Образа? Хорошо, если не прохиндей какой-нибудь…
– Никто не знает, – улыбнулась Женя, и по ее довольному лицу можно было понять, что уж она-то наверняка все знает…
– Перестаньте болтать! – цыкнула на них Мымра.
Разговор шел на ее уроке. И надо же, ни с того ни с сего ополчилась на бедную Людку:
– А ты, Маликова, о чем мечтаешь? Об опереточном принце? Иди отвечать.
Маликова и без того теряется от любого окрика, а тут такая ситуация. Мымра задала вопрос – Маликова бледнеет, наконец испуганно лепечет:
– Вы этого не задавали…
– Как не задавала? – возмутилась Мымра. – А ну, Табаков, отвечай с места…
– Вы этого не задавали, Калерия Иосифовна!
– Постой-ка на месте. Синицына!
– Вы этого не задавали.
– Да вы что, сговорились?!
Учительница подняла по очереди весь класс и только после этого удосужилась заглянуть в журнал.
– М-да, небольшая ошибочка. Это я задавала в десятом "А". У вас экологические факторы неживой природы. У каждого своя тема. У тебя что? Влажность? Отвечай.
Маликова через пятое на десятое ответила.
– Кто дополнит? Черникин!
– А у меня температура, Калерия Иосифовна! – бодро вскочил с места Черникин.
– Температура?! – возмутилась Мымра. – Меня это не касается. У меня от вас тоже постоянно температура! У кого температура, головная боль, расстроен желудок – для этого есть перемена, школьный врач. На уроке нечего болеть.
– Так у меня же температура, – с насмешливым укором повторил Черникин, невинно хлопая ресницами.
– Температура?! – взорвалась Мымра. – Ну так собирай книги – и марш домой. С температурой надо сидеть дома. Ишь ты, веселый какой – у него температура…
– У меня не та температура, – с деланно озабоченным видом пояснил Черникин. – У меня температура как экологический фактор…
Класс так и грохнул.
… Марианна собиралась выкроить время поговорить с Людой Маликовой, но Люда ее опередила. Однажды вечером – было уже довольно поздно, за девять, – в квартиру неуверенно позвонили. Открыла – батюшки, Маликова, вся усыпанная снегом! Робко улыбается:
– Можно к вам? Я по личному делу.
– Заходи, Люда. Раздевайся.
Марианна внимательно слушала – сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Ну до чего же у них смешно: взрослое переплелось в один клубок с детским, наивное, придуманное – с настоящим. Одно ясно сразу – слава тебе, это не слишком серьезно, просто поветрие, легкое недомогание, дань возрасту.