- Мы будем играть "Двенадцатую ночь", как объявлено в афишах, - произнес Личфилд. - Моя жена милостиво согласилась исполнять роль Виолы вместо мисс Дюваль.
Хаммерсмит захохотал хриплым смехом мясника. Однако в следующее мгновение он осекся, потому что в кабинете разлился запах лаванды и перед тремя мужчинами предстала Констанция Личфилд, облаченная в шелка и мех. Она выглядела совершенной, как и в день своей смерти. Даже у Хаммерсмита захватило дух при взгляде на нее.
- Наша новая Виола, - объявил Личфилд.
Прошло две или три минуты, прежде чем Хаммерсмиту удалось совладать с собой.
- Эта женщина не может вступить в труппу за полдня до премьеры.
- А почему бы и нет? - произнес Кэллоуэй, не сводивший с Констанции глаз. Личфилду повезло - его жена была головокружительно красива. Кэллоуэй боялся дышать в ее присутствии, чтобы она не исчезла.
Затем Констанция заговорила. Это были строки из первой сцены пятого акта:
Хотя мешает нам отдаться счастью
Лишь мой наряд, не мне принадлежащий,-
Не обнимай меня и не целуй,
Пока приметы времени и места
Не подтвердят тебе, что я - Виола.
Голос Констанции был легким и музыкальным; он эхом звенел во всем ее теле, наполняя каждое слово жаром страсти.
Лицо актрисы было изумительно живым, и его черты тоже играли, тонко и деликатно отражая значение произносимых слов.
Констанция очаровывала.
- Простите, - сказал Хаммерсмит, - но есть правила и законы. Она состоит в актерском профсоюзе?
- Нет, - ответил Личфилд.
- Вот видите, это невозможно. Профсоюз строго следит за подобными вещами. С нас сдерут шкуру.
- Вам-то что, Хаммерсмит? - сказал Кэллоуэй. - Какое вам дело? После того как снесут "Элизиум", вашей ноги не будет ни в одном театре.
- Моя жена видела все репетиции. Лучшей Виолы вам не найти.
- Это было бы волшебно, - подхватил Кэллоуэй, чей энтузиазм при взгляде на Констанцию возрастал с каждой секундой.
- Кэллоуэй, вы рискуете испортить отношения с профсоюзом, - проворчал Хаммерсмит.
- Я готов рискнуть.
- Вы правы, мне нет никакого дела до того, что будет с театром. Но если кто-нибудь пронюхает о замене, вас ждет провал.
- Хаммерсмит! Дайте ей шанс. Дайте шанс всем нам. Возможные неприятности с профсоюзом - это мои проблемы.
Хаммерсмит вновь опустился на стул.
- Публика к вам не пойдет, вы это понимаете? Диана Дюваль была звездой, ради которой зрители готовы сидеть и слушать вашу чепуху. Но никому не известная актриса?.. Это ваши похороны, я умываю руки. И запомните, Кэллоуэй: вы сами отвечаете за все. Надеюсь, с вас живьем сдерут кожу.
- Благодарю, - сказал Личфилд. - Очень мило с вашей стороны.
Хаммерсмит начал разбирать на столе бумаги, расчищая место для бутылки и стакана. Аудиенция была окончена: его больше не интересовали эти "бабочки".
- Убирайтесь, - процедил он. - Убирайтесь прочь.
- У меня есть два или три требования, - сказал Личфилд, когда они вышли из офиса - Условия, на которых моя жена согласна выступать.
- Что за требования?
- Для удобства Констанции я бы попросил приглушить свет. Она просто не привыкла играть при таком ярком свете.
- Очень хорошо.
- И еще я бы попросил вас восстановить огни рампы.
- Рампы?
- Я понимаю, это немного старомодно, но с ними она чувствует себя гораздо лучше.
- Такое освещение будет мешать актерам, - сказал Кэллоуэй. - Они не смогут видеть публику.
- Тем не менее… я вынужден настаивать.
- Ладно.
- И третье. Сцены с поцелуями, объятиями и другими прикосновениями к Виоле должны быть исправлены так, чтобы исключить любой физический контакт с Констанцией.
- Любой?
- Любой.
- Но боже мой, почему?
- Моя жена не нуждается в драматизации работы сердца, Теренс.
Эта странная интонация в слове "сердца". Работа сердца.
Кэллоуэй поймал взгляд Констанции. Ее глаза, казалось, благословляли его.
- Пора представить труппе новую Виолу? - предложил Личфилд.
- Почему нет?
Трио переступило порог театра.
Изменить свет и исправить мизансцены, чтобы исключить физический контакт, оказалось несложно. И хотя актеры поначалу не испытывали дружеских чувств к новой партнерше, ее сдержанные манеры и природное обаяние вскоре покорили их. Кроме того, ее присутствие означало, что представление все-таки состоится.
В шесть Кэллоуэй объявил перерыв и назначил на восемь часов начало генеральной репетиции в костюмах. Участники спектакля разошлись, оживленно обсуждая новую постановку. То, что вчера казалось грубым и неуклюжим, сегодня складывалось очень неплохо. Разумеется, многое еще предстояло отточить и подправить: технические неувязки, неловко сидящие костюмы, отдельные режиссерские просчеты. Все шло своим чередом, и актеры, в сущности, были очень довольны. Даже Эд Каннингем снизошел до пары комплиментов.
Личфилд нашел Телльюлу у окна в комнате отдыха.
- Сегодня вечером…
- Да, сэр.
- Не надо ничего бояться.
- Я не боюсь, - ответила Телльюла.
Что за мысль? Как будто она и так…
- Будет немного больно, я сожалею об этом Тебе и нам всем, конечно.
- Я знаю.
- Я понимаю тебя. Ты любишь театр так же, как и я, и тебе известен парадокс нашей профессии. Играть жизнь… ах, Телли, какая это удивительная вещь! Знаешь, иногда мне даже интересно, как долго я еще смогу поддерживать иллюзию.
- Это чудесный спектакль, - сказала она.
- Ты и вправду так думаешь?
Он и в самом деле обрадовался ее оценке. Постоянно притворяться было трудно: имитировать плоть, дыхание, живой вид. Благодарный за похвалу, он коснулся плеча Телльюлы.
- Ты хотела бы умереть, Телльюла?
- Это больно?
- Едва ли.
- Тогда я была бы счастлива.
- Да будет так, Телли.
Он прильнул к ее губам, и она, не переставая улыбаться, умерла. Он уложил ее на софу и ее ключом запер за собой дверь. Она должна была остыть в этой прохладной комнате и подняться на ноги к приходу зрителей.
В пятнадцать минут седьмого перед "Элизиумом" остановилось такси, и из него вышла Диана Дюваль. Был холодный ноябрьский вечер, но она чувствовала себя прекрасно. Сегодня ее ничего не могло огорчить. Ни темнота, ни холод.
Никем не замеченная, она прошла мимо афиш с собственным лицом и именем, поднялась по лестнице и отворила дверь в гримерную. Там, в густом облаке табачного дыма, она нашла объект своей страсти.
- Терри.
Она задержалась в дверях, дав ему осознать свое появление. Он побледнел, и поэтому она немного надула губы, что было нелегко. Мышцы лица почти не слушались, но она приложила некоторые усилия и добилась удовлетворительного результата.
Кэллоуэй не сразу смог подобрать слова. Диана выглядела нездоровой, тут не было двух мнений, и если она покинула больницу, чтобы принять участие в генеральной репетиции, то он должен отговорить ее. Она была не накрашена, ее пепельные волосы не мешало бы помыть.
- Что ты здесь делаешь? - спросил он, когда она закрыла дверь.
- У меня есть одно незаконченное дело.
- Послушай… Я должен кое-что сказать тебе… Видишь ли, мы нашли тебе замену. Я хочу сказать - замену в спектакле. - Она непонимающе смотрела на него. Он торопился и путался. - Мы думали, что тебя не будет… То есть не всегда, конечно, а только на премьере…
- Не беспокойся, - сказала она.
У него медленно начала отвисать челюсть.
- Не беспокойся?
- Что мне до этого?
- Но ты говоришь, что вернулась закончить…
Он осекся. Она расстегивала верхние пуговицы платья. Нет, она не всерьез, она шутит. Секс? Сейчас?..
- За последние несколько часов я многое передумала, - сказала она, вынув руки из рукавов, спустив платье и переступив через него; на ней остался белый лифчик, и она безуспешно пыталась его расстегнуть. - И решила, что до театра мне нет дела. Ты поможешь мне или нет?
Она повернулась и подставила ему спину. Он автоматически разъединил крючки, хотя еще не осознал, хотел ли это делать. Впрочем, его желания будто и не играли роли. Она вернулась, чтобы закончить то, на чем их прервали, - вот так просто… И несмотря на странные звуки, вдруг зазвучавшие в ее горле, несмотря на остекленевший взгляд, она все еще оставалась очень привлекательной женщиной. Она вновь повернулась, и Кэллоуэй увидел ее грудь - более бледную, чем он помнил, но прелестную. Ему сразу стали тесны брюки, а ее действия только ухудшали ситуацию: она раздвигала бедра, как стриптизерши в Сохо, и поглаживала себя между ног…
- Не беспокойся за меня, - сказала она, - Я приняла решение. Все, чего я по-настоящему хочу…
Она отняла руки от живота и приложила ладони к его лицу. Они были холодны как лед.
- Все, чего я по-настоящему хочу, это ты. Я не могу заниматься и сексом, и сценой… У каждого в жизни наступает время, когда нужно принять решение.
Она облизнула губы, но они остались сухими, как и прежде, точно у нее на языке не было ни капли влаги.
- Этот случай заставил меня задуматься о том, чего я действительно хочу. И если честно, - она расстегнула ремень на его брюках, - мне наплевать…
Теперь молния.
- …и на эту, и на любую другую паршивую пьесу.
Брюки упали на пол.
- Я покажу тебе, что меня по-настоящему волнует.