- Разумеется, - сказала она просто, - я знала - ты скоро вернешься, и надо ждать; все это время я молилась.
Я бросился в ее объятия.
- Хочу уехать подальше отсюда, с тобой! - рыдал я.
Долгим поцелуем Бетс закрыла мне глаза.
- Конечно, милый мой, мы поедем ко мне в деревню. И отправимся к добрым Белым Отцам, - прибавила она со вздохом.
На глаза у нее навернулись слезы.
Приди ко мне… приди ко мне… - так зовет колокол; пока я молилась за тебя, этот зов слышался совсем рядом, а ведь моя деревня так далеко…
Здесь кончаются мемуары Жан-Жака Грандсира.
Глава девятая. Ночь Сретения
Самые опасные ловушки сатана, враг света, расставляет в ночь Сретения
Фламандский фольклор
Последующие страницы написаны Домом Миссероном, в монашестве - отцом Эвгерием, настоятелем монастыря Белых Отцов; имя его небезызвестно в литературе. И в самом деле, его перу принадлежит несколько сборников рассказов о путешествиях и приключениях, ибо до того, как по благочестию своему распрощаться с миром, Дом Миссерон был великим путепроходцем перед Всевышним.
Воспоминания Жан-Жака Грандсира много лет продремали в архиве сего достойного человека, и должно воздать ему справедливость - не подверглись каким-либо превратностям.
Кстати, Дом Миссерон никогда не предполагал предать гласности Воспоминания, и лишь вмешательство беззастенчивого нахала - то есть мое вмешательство - привело к публикации.
Итак, история Мальпертюи, которая могла бы на сем и завершиться, продолжается и немного - увы, слишком немного - позволяет приподнять покровы мрака, ревностно ее оберегающие.
Мне вовсе не пришлось упрашивать доброго брата Морена в подробностях поведать о появлении незнакомца.
По окончании утренней службы, когда братья направлялись в трапезную, из тумана появился человек и усталым шагом пересек луг, раскинувшийся прямо перед скрытым южным входом в монастырь.
Брат Морен как раз собрался выпустить на луг трех наших рыжих коров, заметно ослабевших от долгого пребывания в стойле; увидев чужака, он поспешил навстречу.
- Я избавлю вас от необходимости делать большой крюк по лугу - там слишком сыро, да и дорожку за зиму разбили колесами, - обратился он к путнику. - По правде говоря, мне не следовало бы так поступать: сторонним людям надлежит являться к главному входу, где их встречает брат привратник, да уж больно вы утомились на вид.
Брат Морен - человек примерной святости, однако болтлив, и ничто так не радует его, как возможность почесать языком.
Незнакомец, одетый в подрясник, весь промок от тумана и прошедшего поутру дождя; головной убор, по всей видимости, сорвало ветром, ибо голова его была непокрыта, и волосы прилипли ко лбу и шее.
- В кухне горит добрый огонь и кофе совсем еще горячий, - продолжал брат Морен. - Вчера только испекли хлеб, так что вы отведаете свежего, а вкуснее и не сыщешь. Сыр у нас от своих овечек, очень даже недурен, только вот малость постноват в это время года.
Путник невнятно пробормотал слова благодарности.
- Вы не служитель ли церкви? - внезапно спросил брат Морен, поначалу не обративший особого внимания на одежду гостя.
- Меня зовут аббат Дуседам, - отвечал тот, - и я пришел повидать досточтимого отца Эвгерия; смею надеяться, мое имя не вовсе ему незнакомо.
- Только после того, как вы подкрепитесь, - возразил славный брат Морен. - А не то наш святой настоятель всенепременно рассердится на меня - мол, почему допустил вас к нему в покои в таком плачевном виде.
Аббат Дуседам проследовал к огню, где согласился выпить большую кружку кофе с молоком, но от краюхи хлеба с маслом и сытного ломтя овечьего сыра отказался.
- Мне не проглотить и кусочка, - признался он. - У меня распухло и болит горло, ломит все тело. Всю ночь мне пришлось идти по ужасным дорогам, ветер так и свистел, хлестал дождь. Кабы зов вашего колокола не достиг моих ушей в тумане, я бы, верно, лег у дороги, чтобы умереть.
- Господи помилуй, - заволновался брат Морен. - Вы ведь не заболеете, а?… Я-то обрадовался: вот, наконец, и к нам пришли… Гости у нас бывают очень редко.
- Я бы хотел как можно скорее переговорить с отцом Эвгерием, - прошептал аббат Дуседам.
- Уже бегу! - воскликнул превосходнейший брат Морен. - Нет, нет, оставайтесь у огня, наш святой настоятель будет рад сам прийти приветствовать вас!
И впрямь, я тут же оставил свою чашку подогретого молока и горячие тартинки - со стыдом признаюсь, что лакомился ими как истый чревоугодник, - и последовал за болтливым братом Мореном в кухню.
Аббат Дуседам сидел перед очагом у потрескивающего огня, и от его промокшей одежды исходило серое облако пара; голова свесилась на грудь, дышал он тяжело.
- Заснул, бедняга! - жалостливо воскликнул брат Морен.
Я положил руку гостю на лоб - он весь горел.
- Немедленно положить его в постель, с двумя грелками в ногах, и приготовить чашку кипящего молока с ромом, - распорядился я.
Все было незамедлительно исполнено.
Спустя два часа я навестил больного, отправив большую часть утренней работы, и к своему вящему удовольствию нашел его бодрствующим, даже готовым подняться с ложа.
- Невозможно вам покидать постель, - строго выговорил я. - Вы сильно простудились, и неблагоразумное поведение может дорого вам обойтись. Выпейте вот эту чашку, вам приготовят еще.
Он благодарно пожал мне руку.
- Брат послушник сказал вам мое имя? - спросил он.
Я утвердительно кивнул.
- Дорогой аббат Дуседам, не удивляйтесь, что я уже ожидал вас некоторое время.
Он озабоченно покачал головой.
- Воистину, отец Эвгерий, значит, он и в самом деле здесь.
Я вновь кивнул.
- Как вы говорите, мой дорогой Дуседам, он здесь, и я очень надеюсь защитить его от злых сил, его преследующих.
- Ах, отец Эвгерий! - вскричал аббат со слезами в голосе. - Да сбудутся слова ваши! Но даже для такого святого человека, как вы, задача эта ужасная, если вообще выполнимая.
Должно быть, он прочел на моем лице осуждение, с коим я воспринял такое сомнение, недостойное служителя церкви, ибо тут же добавил:
- Простите… недостаток веры в бесконечное милосердие Господне - величайший грех.
Помолчав, Дуседам тихо спросил:
- И… как он?
- Ободритесь, - отвечал я, - жизнь его вне опасности, но дух, верно, едва удерживается на скользком краю пропасти. К нам его привела молодая женщина из здешних мест, некогда ушедшая из своей деревни в город.
Кажется, в дороге их постигли какие-то несчастия, весьма его напугавшие и удручившие.
Брат лекарь, коего вниманию я поручил несчастного, самоотверженно ухаживает за ним, и, по всей видимости, удовлетворен теперешним состоянием больного.
Монастырский устав запрещает женщинам находиться здесь, в противном случае я охотно позволил бы той славной и отважной девушке остаться у его изголовья.
- Несчастия… - прошептал аббат Дуседам, - все то же самое…
- Бог мой, дорогой Дуседам, будьте уверены, что я расспросил девушку - кстати, ее зовут Бетс, и я хорошо знаю ее почтенную семью. Немного она могла рассказать - только про какое-то кошмарное видение, внезапно возникшее из тумана: три отвратительных чудовища неоднократно пытались преградить им путь, но отступали, когда из тумана раздавался чей-то громкий и чистый голос.
Всякий раз ужасные фантомы спасались бегством с криком "Эуриалия! Эуриалия!" - и, по словам Бетс, сами казались очень напуганными.
Доблестная девушка все время молилась и справедливо полагает, что по этой причине посланцы Лукавого не смогли причинить вреда ни ей, ни ее спутнику.
Однако ж сей последний весь трясся в лихорадке, когда она привела его к нам, и разум его помрачился. Вам что-нибудь понятно во всем этом, дорогой аббат?
- Боюсь, что так, - ответил он печально. Я продолжал:
- Бетс передала мне туго скрученные листы бумаги, пояснив, что они были написаны ее другом за три дня и три ночи. Ей самой недостало ни любопытства, ни времени на чтение, зато она была уверена, что мне удастся извлечь из написанного какие-нибудь сведения…
Тут я замолк в замешательстве.
- Я прочел… и как бы это сказать?… "Когда Бог хочет наказать кого, то отнимает у него разум". Но к чему бы захотел он наказать несчастного юношу, против которого ополчились силы тьмы? Поистине, Дуседам, большую тяжесть удалось бы мне снять с души, будь я уверен, что страницы эти исписаны безумцем…
- Он вовсе не безумец! - твердо заявил Дуседам.
- Боюсь, что нет, - просто ответил я, - а тогда: да защитит его Господь!
- Доверьте мне эти записи, - попросил аббат.
- Разумеется, только при условии, что у вас достанет сил на чтение - не забывайте, дорогой друг, вы и сами нездоровы.
- Не так уж я болен, - возразил аббат. - К тому же, отец Эвгерий, я спешил сюда, ибо все во мне решительно требует: нельзя терять ни минуты!
- Возможно, вы правы, - согласился я после некоторого раздумья. - Бумаги вам передадут. Быть может, вам удастся прояснить хоть немного этот ужасный мрак!
Я вновь навестил аббата в полдень; он едва притронулся к легкому кушанью, принесенному братом поваром.
- Вы прочли? - спросил я, и сердце мое сжала тревога.
Аббат Дуседам поднял на меня расширенные страхом глаза.
- Прочел… Ах, отец Эвгерий, мой юный друг не лгал! Все это ужаснейшая правда.
- Господи прости! - вскрикнул я. - Бог не допустил бы подобного!
Аббат прижал ладонь к влажному от испарины лбу.