Неуверенные шаги, осторожно ступающие по темной лестнице.
Свет разгорался, приближаясь с каждой ступенькой.
Я увидел свечу.
Вставленная в примитивный подсвечник из обожженной глины, она колебалась в такт державшей ее руке. Короткие и толстые, словно сосиски, пальцы другой руки прикрывали пламя.
Когда свет упал на меня, обладатель свечи остановился и что-то пробурчал.
Толстая лапища больше не заслоняла огонек - она протянулась и схватила меня за плечо.
- Ну-ка, пошли!
В голосе звучала угроза.
Свеча дернулась, и я наконец увидел лицо - лицо кузена Филарета.
Я пробормотал его имя, но он не ответил.
Угрюмо таращась на меня, он еще сильнее сжал мое плечо и с силой подтолкнул.
Меня овеяло нежным ледяным дыханием, и я ощутил себя почти невесомым.
Но грубая враждебная сила по-прежнему владела мной, казалось, меня неумолимой хваткой сдавил мощный борец, затем будто змея обвила руки и ноги, спускаясь к запястьям и щиколоткам.
И я словно погрузился в глубокую и очень холодную воду.
- Ты будешь все видеть и слышать, но даю слово, мучений ты избежишь.
Приятная легкость не исчезла, но я оцепенел в полной неподвижности, исключающей малейшую возможность движения, - признаться, я и не пытался пошевелиться, боясь спугнуть сладостное ощущение покоя.
- Я простой пожилой человек и зла ни на кого не держу; хоть и мог бы обидеться на тебя; помнишь, как ты отказался добыть мне коростеля (вот славное было бы чучело!), и вообще - нет чтобы поймать одного из маленьких злых бесов с чердака, так ты еще и ловушку потерял, на которую столько времени и труда положено.
Я плашмя лежал на очень холодном столе, надо мной висела люстра с множеством рожков - в каждом по массивной свече витого воска, и все они горели ровным высоким пламенем, разливая мягкое золотистое сияние.
Голос кузена Филарета удалось признать сразу, но самого его я не видел: в поле зрения оказался лишь потолок с глубокой лепниной, где притаились бархатные тени, да еще самый дальний угол комнаты.
- Голову повернуть ты не можешь, а потому не видишь компанию, куда в скорости попадешь. Небось порадуешься встрече с ними; ладно уж, коли сам неподвижен, так и быть, покажу их тебе.
Послышалось пыхтение, будто кто-то изо всех сил раздувал тлеющую головешку, затем несколько раз что-то мягко ударилось о потолок.
Пламя свечей затрепетало.
Три тощие фигуры прибились к потолочным балкам; премного довольный кузен Филарет расхохотался и хлопнул себя по ляжкам.
- Вот они, голубчики… Узнаешь, не правда ли? Жаль только, не в моих силах сейчас заставить их повыкаблучивать кое-что, а не просто плясать по потолку этакими надутыми пузырями - впрочем, они и есть пузыри.
В его голосе звучало сожаление.
- И впрямь жалость берет. Я-то не из их числа… Лампернисс так мне прямо и заявил при оказии. Ах, чтоб его… К сожалению, не имею права отправить его в вашу компанию - у него, видите ли, привилегии! Ну, а с тобой…
Он замолчал, и его молчание длилось вечность.
- Насчет тебя мне толком не сказано… честно говоря, и сейчас не знаю - я, видишь ли, Кассаву был верный слуга, а доверенностью своей он меня не почтил; представляешь, уже несколько недель без дела сижу - ты-то понимаешь мои мучения. За тебя никто отчета не потребует, милый мой малыш, ведь поручили же мне толстого Чиика - а его-то случай не так прост, если верить перепуганным Грибуанам. Ладно, ладно… добрые времена вернулись к славному кузену Филарету, наконец-то поработаем - заживем вовсю и насладимся радостями бытия.
Я услышал серебристый перезвон инструментов и склянок.
- Гм, гм… - бурчал он, - надо бы поспешить, а то опять вмешается эта… тварь, она-таки хапнула у меня тетушку Сильвию!
Отличный был материал, да попробуй поработай со статуей, настоящей такой - твердокаменной!
Вновь звяканье склянок и стальных инструментов.
- А бедняга Самбюк, подумать только… Я-то любил его и хотел было законсервировать навечно. Какое там! Только пепел остался, вот ведь незадача; грубо сработано, по-моему!
- Ну, пора и за дело… Вроде как табаком потянуло, видно, опять где-то близко этот бездельник аббат шныряет. Не надейся - он не за тобой здесь шастает, я-то знаю, чего ему надо - только не дождется. Скоро уже и ночь на Сретение.
Тут я, наконец, увидел кузена Филарета.
Он облачился в халат из перекрашенной ткани и то размахивал длинным отточенным скальпелем, то пробовал его на ногте большого пальца.
- Скоро и ты к ним отправишься, - продолжал он, тыкая в сторону плясунов, толкущихся под потолком. - Вот только, увы, оставить тебе голос, как Матиасу Крооку, не удастся. Не я решаю… а вот он, видать, тоже в привилегированных ходил, хоть мне его и уступили… И вообще не мое дело решать всякие загадки, я человек простой.
Рука со скальпелем зависла над моим горлом и на мгновение замерла. Страха не было, напротив, меня охватило блаженное предчувствие спокойствия, великой безграничной безмятежности.
Но поблескивающее лезвие не опустилось.
Внезапно оно судорожно дернулось раз и другой, будто руку, нацеленную на мое горло, вдруг поразил испуг или паника.
Затем рука неожиданно исчезла из моего поля зрения и появилась физиономия Филарета.
Он был изжелта-бледен, в выпученных глазах застыло выражение гнусного страха. Кривящийся, сведенный испугом рот вперемежку с икотой выбросил умоляющие слова:
- Нет, нет - не хочу! У них нет такого права…
Где-то слегка скрипнули петли открывающейся двери.
Филарет успел пролепетать:
- Я человек простой… Дядюшка Кассав сказал…
Челюсть у него щелкнула, словно с силой захлопнули крышку кастрюли, и черты лица удивительным образом начали меняться.
В один миг жизнь словно вытекла из глаз, и в них отчетливо отразилось желтое пламя восковых свечей, глубокие морщины избороздили щеки, в них залегли тени, лоб заблестел, как полированный мрамор.
Он покачнулся и исчез с моих глаз.
Послышалось тяжелое падение и оглушительный грохот расколовшегося камня.
Рядом со мной раздался голос:
- Не смотри! Закрой глаза!
Нежные, словно шелк, пальцы легли на мое лицо и закрыли веки.
Снова заскрипела дверь: легкие удаляющиеся шаги.
Чары, приковавшие меня к столу чучельщика, рассеялись. Я приподнялся, дружеская рука помогла мне встать.
Я узнал эту руку…
- Айзенготт!
Он стоял рядом, в своем знакомом обличье - зеленый сюртук, ниспадающая на грудь борода - и пристально смотрел мне в глаза.
Но привычная суровость сменилась странным волнением: мне показалось даже, что в его глазах блеснули слезы.
- Ты спасен! - воскликнул он.
А я, в отчаянии перебивая себя, заспешил:
- Зачем меня вернули сюда, в этот проклятый дом? Ведь я вас узнал там, у моря, - это вы доктор Мандрикс, вы велели мне вернуться…
Он по-прежнему смотрел на меня бесконечно печальными огромными глазами, и с губ его сорвалось одно лишь непонятное слово:
- Мойра!
Я с мольбой протянул к нему руки.
- Кто вы, Айзенготт?… Вы внушаете страх, а ведь вы не злой, как многие из живших здесь.
Он тяжело вздохнул, и на краткий миг волнение, даже отчаяние проскользнуло по бесстрастному, точно восковая маска, лицу.
- Я не могу тебе открыть… Еще не истек срок, мое несчастное дитя.
- Я хочу уехать, - разрыдался я. Он тихонько кивнул.
- Ты уедешь… Ты покинешь Мальпертюи, но, увы, Мальпертюи будет преследовать тебя всю жизнь, такова воля…
Он замолк, но его прекрасные сильные руки дрожали.
- Чья же воля, Айзенготт?
Во второй раз я услышал это загадочное слово:
- Мойры!
И он склонил голову, словно согбенный неодолимой силой.
- Я хочу поскорее уйти! - нарушил я молчание.
- Хорошо, только дай мне руку, позволь вести тебя, и не открывай глаза, если хочешь избегнуть воистину страшной участи.
Я подчинился, и мы переступили порог: по лестнице я спустился, держась за своего загадочного покровителя; под нашими шагами гулко отзывались каменные плиты.
Внезапно мы остановились, и я почувствовал, что сам Айзенготт вибрирует всем телом.
Издалека, откуда-то из глубины ночи, доносилось мрачное и грозное песнопение.
- Барбускины! - в ужасе воскликнул Айзенготт. - Они идут! Они все ближе! Они вышли из смерти!
Он трепетал, как хрупкое деревце на ветру.
- Неужели вы боитесь их? - спросил я, понизив голос.
Ответом мне был вздох.
- Нет, не их, - пояснил он, - а того, что они несут мне… небытия!
Свежий ветер пахнул мне в лицо, звуки гимна внезапно затихли.
- Мы выбрались на улицу! - обрадовался я.
- Да, только не открывай глаза!
Еще долго мы шли молча рядом, пока Айзенготт не разрешил осмотреться.
Я стоял у таверны Бетс: за шторой в окне слабо светился огарок свечи.
- Иди, дитя мое, мир вернулся к тебе, - сказал Айзенготт, выпуская мою руку.
Я удержал его:
- Там, на берегу моря, я видел отца и… Слова застряли у меня в горле.
- И глаза Нэнси, - с трудом пробормотал я. Он яростно потряс головой.
- Замолчи!… Замолчи! Ты видел лишь призраки, отражения сокрытого. Если бы великие силы, правящие миром, так и оставили их призраками для тебя, дитя мое!
Он покинул меня столь быстро, что в сумерках я даже не заметил, куда он направился.
Я толкнул дверь в таверну: Бетс встретила меня с четками в руках, спокойно улыбаясь.
- Ты ждала меня?