Солнце уже касалось моря; багровые лучи его, вырвавшись, как в окно, из разрыва свинцовой тучи, облегшей почти все небо, словно кровью обливали перекошенное усмешкой лицо старухи; на казавшихся слепыми зрачках ее стояли мутно-красные блики; руки ее крепко сжимали острые кости колен; она покачивалась, будто все собираясь поклониться кому-то и не выполняя этого.
Что-то холодное налегло на сердце Клавдия от вида воплотившейся злобы.
- Чудес много творят волхвы Мицраима и Бабеля, - бросила ответ старуха. - И еще больше лгут об этих чудесах глупцы!
Гул опять раскатился над землей. Словно распалась где-то гора и незримые силы, заключенные в ней, ринулись в пространство. День разом погас, словно задуло его. Наступила ночь. И во тьме, в воздухе и в вершинах деревьев завязалась яростная борьба; на сидевших в саду посыпались листья и ветки. Разбуженное море грозно окрикнуло ссорившихся и вал прибоя с грохотом разбился о берег.
- Пойдем в дом, - сказал, вставая, Клавдий, - будет буря - и уже ночь совсем.
Старуха жадно втянула в себя похолодевший воздух.
- Я рада грозе. Хорошо!.. Жжет в груди у меня: слишком долго Иегова заставил меня дышать вместе с людьми. Рассказывай, что ты написал об отце моем! - добавила она.
Фигуры их еле различались во тьме и, казалось, царица отдает приказ рабу своему.
Сквозь стену ветвей блеснула молния и удар грома поколебал воздух.
- Пойдем в дом, - проговорил Клавдий, собираясь уйти и притрагиваясь к плечу старухи.
Она отшвырнула руку его, словно змею, прикоснувшуюся к ней.
- Боишься?! - презрительно прозвучало во тьме. - В дом Ессея не войду никогда! Будем здесь, ты должен услышать меня; отвечай: что написал ты, справедливый Ессей, об отце моем?
Клавдий нащупал скамью и опять присел на нее.
- Женщина, я писал то, что слышал от верных людей. Правда о нем острее меча, и я не хочу тебе делать больно. Зачем рассказывать о нем? Твой отец предал Христа - довольно и этого.
- Нет! - крикнула старуха и голос ее рассек рев ветра и волн. - Нет! Говори же!
- Ты хотела сама… - с затаенной грустью произнес, помолчав, Клавдий.
Он медленно начал говорить. Он наизусть помнил все, что было написано им, но точно отяжелел язык его и долго, пока не сгорел огонь его воспоминаний о Христе, с трудом произносил он слова. Рассказал, как Иуда пошел к первосвященникам и продал им Учителя за 30 сребренников, рассказал о последней вечере с учениками, когда Христос открыл им, что один из них предаст Его. И когда описывал ночь в Гефсиманском саду, он весь дрожал и смертная тоска, с которой боролся, молясь в кровавом поту, Учитель, казалось, витала вокруг него: "Если возможно, да минует Меня чаша сия!".
Новая молния озарила сад, но грек, стоя в развевающемся белом платье своем, видел в ней свет факелов, поднятых над головами толпы: впереди, вглядываясь во мрак, шел Иуда.
- "Радуйся, рабби!.." - едва докончил Клавдий, - и… и Иуда поцеловал Его!
Голос рассказчика оборвался, он закрыл лицо руками, и слезы, горькие, бурные, потекли по пальцам его.
Старуха молчала. Ревела буря, осыпая их песком и ветвями; море с грохотом било в берег внизу.
- Грек, - выговорила, как будто немного теплее, старуха. - Слова твои - правда, но правда твоя ложь… Я расскажу тебе, как это было, - затем я и пришла к тебе, - но дай клятву мне, что впишешь в книгу свою слова мои. Даешь?
- Но что подтвердит их? Как могу верить тебе, а не тем, которых я знаю?!
- Из всех учеников Иешуа, отец один умел писать. Он вел запись деньгам и другим делам своим. Она у меня - эта запись, все поймешь из нее. Даешь мне клятву?
Мгновенный свет наполнил сад, и Клавдий успел различить какой-то свиток в руке старухи. Он бросился к ней.
- Дай мне ее!
Старуха отвела его руку.
- Клянись сперва. Клянись своим Богом, своим Иешуа, клянись головой отца своего, что напишешь правду!
- Ей, Господи, Ты видишь! - простерев руки к небу, произнес Клавдий клятву, разрешенную Христом. - Я ищу только правду! Обещаю перед лицом Его написать ее!
Старуха сунула ему свиток и он жадно схватил его и прижал к груди.
- Теперь я расскажу тебе, что было! - разделяя слова, проговорила старуха. - Думай, Ессей! Отец ведал деньгами Иешуа и учеников его: он один вел счет им. Иешуа не знал и не хотел знать, сколько имуществ приносили им люди и сколько раздавали они. Если бы хотел, Иуда каждый день мог брать себе больше 30 сребренников и вдруг продал такое золотое руно за горсть монет? Он был умный человек и… Он продал Иешуа… да, продал, продал, - жестоко подтвердила старуха, - продал за эти деньги. Но только слепые умом не видят, что не корысть привела его к Каиафе.
- Что же, злоба, месть? - прерывисто спросил Клавдий; озноб, щекоча, стал пробираться вдоль спины его.
- Месть? - словно негодную тряпку, отбросила эти слова старуха. - Он был любимейший друг Христа!
- Он?! Женщина, любимым был Иоанн!
- Да, при людях. А наедине - Иуда.
- Наедине… что?
- Да, наедине. Иуда всегда тайно приходил к нему, когда уединялся он от тех… больших детей своих. И знаешь, о чем говорили они?
- Нет… - едва мог проговорить Клавдий, чувствуя, что зубы его мелко и часто начинают стучать друг о друга. Что-то страшное, словно море, вставшее до небес, готовилось рухнуть на него из тьмы.
- Иешуа хотел, чтобы Иуда предал его… - словно чекан по меди, раздельно прозвучали слова старухи. - Он уговорил отца предать его.
- Лжешь! - вне себя крикнул Клавдий. - Этого не могло быть! Он просил предать Его?! Богом-Отцом так решено было и Он-Сын провидел все!
- Решено было им с Иудой. Он провидел, потому что знал! - твердо возразила старуха. - Он был Ессей до мозга костей своих и сам решил принести себя в жертву. Он верил, что он воскреснет. Иуда поверил тоже. Все, что рассказал ты - было. Иешуа ждал его в саду Гефсиманском, решившись на смерть, но страх ее велик в человеке! Лицо его было в поту и Иуда поцеловал его, сказав: "Радуйся, рабби!" Слепцы, вы! Разве так предают люди?! Предатель укажет и только, а он поцеловал его, понимаешь - по-це-ло-вал! Это прощанье было с любимым человеком. Есть ли любовь выше той, когда идет человек - не на смерть, нет - смерть это миг, а на проклятия, на позор, на гонения на всю жизнь, на все времена, себе, детям своим, всему роду?! Иуда взял на себя это бремя: "радуйся", - сказал он; он ободрял, поздравлял Иешуа, ведь он верил, как в солнце, как в завтрашний день, что наступает, наконец, полное торжество Иешуа, что воскреснет он! Он полон был им одним! Нет названья такой любви!
Клавдию не хватило воздуха.
- Ты - исчадие ада! - задыхаясь, сказал он. - Уйди! - он судорожно махнул рукой. - Ад пришел вместе с тобой!.. Мир рушится! - с воплем воскликнул он.
Старуха поднялась с земли.
Молнии освещали ее, ветер рвал клочья одежды, но шипящий шепот ее гвоздями вбивался в мозг Клавдия.
- Иешуа умер на кресте… Отец не спал, не ел - ждал воскресенья его. На третий день он подпоил стражу у гроба Иешуа и прошел в пещеру, где лежал он. Иешуа был мертв!! - неистово крикнула старуха. - Понимаешь ты: мертв! Он обманул Иуду!!
Костлявые руки впились в шею оцепеневшего Клавдия, трясли его, и он не имел силы оторвать их.
Вопль нечеловеческий, страшный вопль прорезал воздух и, как отдаленный крик запоздалого буревестника, отозвался над морем. Старуха разжала руки, повалилась на песок, грызя его и извиваясь, как змея, пораженная насмерть.
- О мой отец! - смутно слышал Клавдий у ног своих.
- О, Адонай, зачем допустил ты это! Слушай, ты, Ессей! - скрипя песком во рту, хрипло заговорила она, приподняв с земли голову. - Отец унес его и тайно похоронил в горах. Потом повесился. Его прокляли из рода в род, Иешуа возвеличили. Тебя зовут справедливым. Я всю жизнь искала такого человека, кому верили бы, как тебе, Ессей. Говорила со многими, но все гнали прочь проклятую дочь Иуды. Ты поклялся, что расскажешь правду. Я требую, чтобы отцу воздали должное! Горе вам всем, если ты обманешь! Кровь отца пусть ляжет на вас и на детей ваших! Пусть дикие звери будут терзать вас на потеху другим, пусть будут жечь вас, пусть кровь ваша окрасит все реки земли!! Будьте прокляты, прокляты!
Яркая молния расколола в нескольких местах небо; синий свет залил весь мир; сад и воздух были полны призраками: они шли, летели, крутились и среди них один - громадный, косматый - надвигался прямо на Клавдия.
- Отец! - дико крикнула старуха, вскакивая на ноги и бросаясь туда, где ревело море. - Отец, это ты идешь?! Свидетельствуй.
Все поглотил громовой удар. Небо сплошь еще раз залилось мертвенным пламенем, наступил страшный, последний миг… небо и земля раздробились, рушились и куски их стремглав полетели вниз…