Дверь распахнулась, и поток вихрастых мальчишек втянул меня в аудиторию. По студенческой привычке я взобрался на верхотуру. Жесткая деревянная скамья и выцарапанные на парте надписи, полукруг уходящих вниз рядов, громадная темно-коричневая доска на блоках... Я расслабился, улыбнувшись. Родная атмосфера!
Что пишут-то? Я наклонился к парте, вчитываясь.
"Я в ответе за тех, кого приручил, но не за тех, кто привязался".
Философ, писал, не иначе. А вот еще одна надпись тем же почерком:
"Бог мертв. Ницше.
Ницше мертв. Бог".
Точно - философ.
В правом верхнем углу парты обнаружился жирный черный круг и рядом подпись: "кнопка выключения препода".
Ниже наискосок корявая строфа - "легче вскрыть на жопе вены, чем дождаться перемены".
"Страдальцы..." - осклабился я, с удовольствием вдыхая атмосферу математической бурсы.
В аудитории зашел преподаватель, и шумок начал стихать. Открылась доска с условиями первых четырех задач, и время пошло. Воцарилась сосредоточенная тишина, лишь изредка прерываемая чьим-то мучительно-глубоким вздохом или скрипом скамейки.
"Поехали... Мне надо стать первым. Я не просто хочу на математическую олимпиаду в Лондон - мне туда надо. Другого надежного способа отправить ряд писем в Рим, Лондон и Вашингтон у меня не будет еще долго, поэтому, если понадобится, я смухлюю... Но очень не хотелось бы к этому прибегать", - и я собрался.
"Пятизначное число делится на сорок один. Докажите, что любое пятизначное число, полученное из него круговой перестановкой цифр, также делится на сорок один".
"Так. Так. Так. Это, вроде бы, не сложно. Пусть эн - исходное натуральное, его пять цифр - икс один, икс два, икс три, икс четыре, икс пять.... Это раз... Это два... А теперь круговая перестановка..."
И я склонился, покрывая лист недлинным, в несколько строчек, доказательством. Вот теоремка и доказана. Вспомнил наставление Валдиса и тщательно перепроверил ответ.
Покосился на часы - прошло пятнадцать минут. Отлично, следующая...
"Какое максимальное количество равносторонних треугольников может образоваться на плоскости при пересечении шести прямых".
Раз равносторонние, то линии должны быть параллельными...
Я быстро начертил решетку, получающуюся при пересечении трех пар параллельных линий. Четыре треугольника... Шесть... О! Если считать вложенные, то восемь. Звезда Давида получается...
Я еще чуть поигрался с линиями, и остановил себя. Надо не нарисовать, а доказать, что это число - максимально возможное. Задумчиво постучал кончиком авторучки по зубам. А ведь это комбинаторика.
И я начал записывать:
"Для построения одного треугольника нужно три разных прямых. Берем три таких прямых, образующих при пересечении равносторонний треугольник, а, бэ и цэ. Рассматриваем классы прямых: A, Бэ, Цэ - классы прямых параллельных прямым a, бэ и цэ, а также класс Дэ - прямые - не параллельные ни a, ни бэ, ни цэ..."
Через три часа я, весь из себя расслабленный и окрыленный успехом, спускался из аудитории. Первый! Я первый сдал все семь задач и получил все семь балов. Это было непросто, но приглашение на отбор на всесоюзную олимпиаду теперь у меня в кармане. Меня просто не могут не пригласить на следующий тур, и это - хорошо.
"Странно", - думал я, сбегая по лестнице, - "очень странно. По идее, на городском этапе задачи должны быть сложнее, чем на районной, а они дались мне легче. Результат тренировки? Хорошо бы. Но через две недели все равно придется попотеть. Ой вей, настоящий устный тур! Первый предметный разговор с математиками", - и я заранее взопрел, ощутив себя презренным самозванцем, покусившимся на святое. - "А ведь могут и валить... Явился неизвестно кто непонятно откуда, и теперь из команды надо выкинуть хорошо известного ее члена. Готовься, Дюха..."
Лестница в очередной раз извернулась, подстелив мне под ноги последний свой пролет. Ниже открылся малолюдный факультетский вестибюль с высокими окнами-арками и темным сводчатым спуском в подвал.
Через пару минут, удовлетворенно насвистывая тему из "Крестного отца", я поднимался из гардероба. В вестибюле все было по-старому: тот же неяркий уличный свет сочился сквозь окна, и маялись в ожидании своих чад все те же мамаши. Появилось лишь одно новшество - узнаваемый полупрофиль у подоконника напротив.
"Фольк!" - узнавание пришло тугим нокаутирующим ударом, - "Синтиция Фольк!"
Я замер на ступени с приподнятой ногой. Негромкий мой свист прервался на полуноте. Каким-то чудом это не привлекло внимания оперативницы ЦРУ.
"А ведь могло бы", - запаниковал я, медленно-медленно отступая вниз, переползая из света в полумрак.
Спустившись на пяток ступеней вниз, я смог уже более спокойно рассмотреть свою оппонентку. Синтиция стояла, словно сеттер в стойке: вроде и неподвижно, но при этом вся будто утробно вибрируя от переполняющей ее охотничьей страсти. Пристальный взгляда ее был прикован к лестнице, что вела наверх, к аудиториям. Казалось, оперативница даже не моргала. Правая рука ее покоилась в кармане пальто.
"Готова к оперативной съемке", - предположил я, - "объектив, наверное, в пуговице. Но твою ж мать! Откуда? Как?! И, главное, стояла ли она здесь, когда я спускался по лестнице?"
Я зажмурился, припоминая события трехминутной давности.
"Нет, не было..." - решил в итоге, - "в туалет, что ли, отходила? Или пришла строго за час до окончания тура? Тогда меня спасла скорость решения задач..."
На цыпочках, чуть дыша, словно это как-то могло мне помочь, я ускользнул в подвал и забился поглубже в гардероб, и укрылся за вешалками, плотно обвешанными пальто и куртками.
"Буду ждать основной массы и выходить с ними", - решил я, глядя на часы.
Низкий сводчатый потолок давил, глухой подвал ощущался ловушкой. Я с силой сжал ладонями виски, словно пытаясь удержать грохочущие в голове мысли:
"Как?! Ну, вот как они выходят на меня?! Что КГБ с иероглифами, что подкат того "губастого" к Гагарину, что эта проныра Фолк... Это не может быть случайностью - я где-то прокалываюсь. Но, мать его, где?!"
Я тупо уставился в кирпичную кладку над головой.
"Не по-ни-маю"... - я помотал головой, пытаясь прийти в себя, - "ничегошеньки не понимаю. Ну, хорошо... Пусть с иероглифами у КГБ была утечку из Лэнгли. Может такое быть. Есть там наши сейчас... Предположим так, иначе вообще не сходится. "Губастый" и Гагарин - интерес к ракетам. Слабое предположение, но допустим. Но Фолк на городской олимпиаде по математике!! Откель?! Я что, уже давно "под колпаком" у Комитета, и мои характеристики утекли в ЦРУ?"
Я обессиленно откинулся к прохладной стене.
"Сколько я ни проверялся - наблюдения не заметил. Конечно, это ни о чем не говорит... Если работают профессионалы высокого уровня, а по мне будут работать только такие, то я ничего не замечу при всем своем старании. В таком случае у них будет директива: "можно упустить, лишь бы не дать себя заметить". Да, может быть, весь мой район уже утыкан камерами наблюдения..."
Я протяжно выдохнул сквозь сжатые зубы и помотал головой.
"Нет, так можно с ума сойти. Я должен точно установить, "под колпаком" я или нет. И есть только один надежный способ это проверить: выезд за границу. Если выпустят - то еще хожу на свободе, если же вдруг невыездной, и не важно под каким соусом - то уже на поводке. Значит, мне обязательно надо на олимпиаду в Лондон, еще сильнее, чем раньше. Теперь - просто ультимативно надо. Это будет момент истины".
После этого решения мне чуть-чуть полегчало, точь-в-точь как десятком минут ранее на последней задаче. Я потрясенно покачал головой - как же все не просто с этой моей миссией... И не сам ли я в этом виноват?
Понедельник 13 марта 1978, ранее утро
Ленинград, Измайловский проспект.
Бывает так, что приснится гениальная мысль, а очнешься и не поймать ее - развеивается дымом, расходится в прозрачном утреннем свете и вот уж нет ее. А если ненароком все же изловчишься, схватишь покрепче да рассмотришь, то становится горько и противно: сон изреченный есть бред, нелепый и постыдный.
Но сегодня было иначе - меня словно толкнуло во сне, и я проснулся, холодея от ужасной догадки:
"Ох! Мог бы и наяву сообразить, это же так очевидно: Мэри здесь по мою душу! Одно из щупалец ЦРУ... Вот почему ее в прошлый раз не было. И, значит, Чернобурка - тоже. Не прямо, конечно, но косвенно", - я тяжело заворочался, лягая ватное одеяло. - "Все сходится: единая группа в Большом Доме, и на иероглифы, и на русистов. Значит - и тема у них общая для всех: я".
"Как я это сразу не сообразил, как?!" - огорченно поцокал я, - "это ж все, совсем все меняет... И что ж такое ЦРУ обо мне знает, что прицельно ищет в английских школах и на математической олимпиаде? Горячо, очень горячо. А КГБ, значит, за ними приглядывает... Это, как раз, понятно", - тут меня пробило на холодный озноб еще раз, уже не во сне, а наяву, - "Гагарин!"
"Раз КГБ сидит на плечах у русистов из-за меня, то уж за оперативниками ЦРУ наружка должна ходить колоннами. И совершенно не важно, по какой именно причине этот "губастый" Рогофф интересовался мной - да хоть желал джинсы заказать на пошив - если он из ЦРУ, то обязательно притащит за собой и "хвост". И достаточно даже случайного пересечения интереса Рогоффа и Фолк, чтобы в Комитете весьма предметно заинтересовались таким совпадением!" - я закинул руки за голову и принялся ворочать тяжелые мысли. - "Значит, Гагарин... И попадающий под его описание Джордж Рогофф..."