Пешеходные клавиши, арфы из домов, рожок для неба – офисная акустика, электрические импульсы как новые струны… Толстая дама, которая первой услышала, разгадала секрет.
– Есть такой инструмент – терменвокс. Это когда играют на физических полях, запуская туда руки, изменяют колебательный контур и появляется звук. Это концерт перед нами, это современное искусство, вот оно какое – не сразу и догадаешься…
Нота шевелится, как биение, неозвученный манифест: что-то не так идет, какая-то пагуба в этом мире, отсюда и музыка такая – тихая, беспомощная музыка. У каждой эпохи есть свой звук. Теперь это излучение, неслышимые барабаны и немые скрипки.
…И люди хлопнули себя по головам, мол, точно же – это игра на шуме. На звуках и информации концерт. И как они раньше не поняли? Кто-то решился повторить, но дальше смеялись. Дирижер пробыл тут до вечера. Доиграв завершающий этюд, он поднял руки в последний раз, чтобы удержать шляпу, сделал небольшой поклон и смешался с толпой.
НАМ НУЖЕН ЧЕТВЕРТЫЙ
Мужчины, которых она хотела, не давали ей искренности, только возбуждение, но и этого было немало: после такого она катилась по утреннему городу как липкий карамельный шар, собирая собой невидимые городские шорохи, запахи океана, мусор с бордюров, песок и цветы. Прикосновения оставались на нервах, и некоторое время ещё она чувствовала их, выискивала порами засекреченные куски пространства. Такие чисто телесные ощущения.
Потом – всё. Через пару дней этот парень звонил ей из своего потного рабочего будня, и им говорить было не о чем особо – какие-то возвраты, погода, дребедень. Так всегда бывает, и она не понимала, зачем вообще звонить, если точно будет не о чем разговаривать.
Ей мало нравились физиологические мужчины, гораздо интересней были те, что думали. В отношениях они были ленивые и простые, но зато из них получалось вытянуть парочку полезных вещей: легенду или шутку. Такие были ей по душе. С ними удавалось дружить, к ним можно было приходить с сигаретой и menses, приходить и укладывать себя в складки их живота, и в складки их ума – такие мужчины были лучше всего. Иногда они "подумывали о семье", но очень редко, в основном, когда видели чужих детей: им хотелось бы посмотреть, что получится из их биологического материала; это же нормальное интеллигентное развлечение – делать детей, чтобы посмотреть, как именно они тебя повторят.
Иногда они вычитывали ей за легкомысленность, но это было не от злобы у них, просто они старались получить свой поцелуй, ради чего иногда даже прибегали к нотации, хотя обычно им это было лениво, так как поцелуй можно было получить во многих других местах и без использования каких-то трудоемких методов. Но всё же лень у них была вполне адаптационная. С ними было хорошо путешествовать и выходить в свет. На свету они становились более расслабленными, почти всегда напивались и начинали петь, или читали долгие готические стихи, а потом находили в себе какую-то новую ипостась, например, представляли себя львами рыкающими, и даже их большие карьерные животы не могли пошатнуть их эту тёплую алкоголическую иллюзию.
Те, кого она хотела и те, что думали – это было два типа мужчин, с которыми она проводила время. Больше никакие варианты её не устраивали, точнее, всех остальных она рано или поздно записывала в один регистр: там были мужчины убыточные, будто вырезанные из природы кривыми ножницами. Когда она вычисляла таких, то сразу же переставала замечать, и они как-то сами собой растворялись в пространстве, хотя иногда она о них спотыкалась, и ей это было малоприятно – спотыкаться о ровное место, поэтому каждый раз после такого она давала себе установку ходить осторожнее.
Мужчины ей были интересны ровно четыре месяца в году, ну, иногда ещё урывками, если нужны были деньги или внимание – такие капризы, она же была женщиной чистого, в некотором смысле, одногранного типа – женщина чувствующая. Итак, только четыре месяца в году – в основном, томные осенние и начало весны (и то не залпом, а если суммировать дни) она проводила с мужчинами, а всё остальное время Рани отдавала широкорату, андрогину и люсечке-сверхсамке, то есть представителям остальных трех полов, каждый из которых был частью их любовного союза.
С тех пор, как была открыта духовная многополость, все наболевшие вопросы тут же разрешились, вся эта неразделенная страсть, измены, слезы, исступления – все это понемногу отошло, и люди стали искать "докирпичики" себя, неспешно, никуда не торопились, ни с кем не ссорились. И если раньше кому-то становилось скучно – быт и деградация ценностей, то теперь человеку не обязательно было придумывать для своей жизни какой-то долгоиграющий смысл. Ему не обязательно было искать высших развлечений, потому что всё уже было придумано: почти половину биологического срока жизни человек искал свои "составные части".
Рани называла их союз "капибара", и это было удобно – давать название союзам, можно было не тратиться на долгие предложения: "Как твоя капибара?", и сразу всё понятно. Некоторые придумывали гербы своим союзам, ну там щиты, животные, какие-то символы, вензеля, но им пока было рано об этом думать, ведь они никак не могли подобрать пятого – пятого по счету, но фактически он назывался четвертым, так как в пятии более полых союзах была особая нумерация. Мужчина всегда считался четвертым, пятой была женщина, которая замыкала кольцо, а на первом месте располагался умилительный андрогин.
Это было открытие, жить после которого стало легче и интереснее, были перетрактованы многие литературные произведения, выведены новые образцы жизни, и всё это было как внезапно рухнувшая на человека свобода – вот ему запрещали смотреть на солнце, а теперь – смотри, сколько хочешь.
Разумеется, где-то оставались ещё ветхие духовники – такие, кто жил по старому образцу, то есть, создавал устойчивые пары вида "мужчина и женщина", но теперь это было крайне неудобно и даже опасно: были случаи, когда женщины умирали от брака, а мужчины почти всегда становились такими безобразными – сидели в летних креслах с большим рыхлым лицом и никак не могли привести себя в тонус. Все страдали от таких примитивного типа отношений, и все становились рыхлыми, поэтому многие, конечно, вовремя одумывались и прекращали это посмешище – семью из двух человек.
Для сотворения детей было достаточно и стандартной биологической пары – в этом смысле ничего не изменилось. Но кому было интересно сотворение детей, когда можно было сотворить что-то намного более смелое, а именно – "полноту жизни"?
В гармоническом смысле капибара была почти завершена, требовался только мужчина, один качественный добротный мужчина. Они сразу же определили типаж – вот этот самый ленивый мыслитель, именно такой типаж они предполагали в качестве четвертого. Конечно, можно было отступать от регламента, потому что они всё-таки искали духовного партнера, но внутренний мир часто проецировался на внешности, и надежные люди выглядели именно как надежные люди – спокойные, уверенные в себе мужчины классического образца. А капибара искала именно надежность – всего остального у неё в общем духовном поле было с лихвой.
Итак, они искали мужчину. Каждый начинал свои отношения, то есть, формировал пару, а потом, если всё шло хорошо, кандидат знакомился с другими членами союза, и вступал отношения со всеми по очереди до тех пор, пока где-то не выявлялось проблемы, и тогда поиски надо было начинать заново.
Таковы были новые времена. Рани приветствовала их улыбкой изо дня в день, делала свои дела, бегала на свидания, любила капибару, и всё у неё было прекрасно, ровно до той поры, когда она встретила Фикса. Это был истинный мужчина плотной массивной породы, сильный, надежный, с четко очерченными скулами, как у гор, и его раскованная деловитость приводила её в восторг.
Фикс отличался от других тем, что его было много, он был полноценен сам по себе, и ему как будто бы не надо было собираться ни в какие союзы, и сам он был против всяких устойчивых человеческих образований, игнорировал бары, митинги и всевозможные общественные увеселения. Он был такой вот надежный и самодостаточный, что вызывало в Рани массу разнообразных чувств – от зависти до восхищения, плюс смущение от того, как сильно он подходит их капибаре, и как сильно их капибара была ему не нужна.
Этот мужчина был такой ироничный, такой праздничный, своетипичный, на лице как будто ухмылка зависла, и никто не мог ее отодрать. Рани так любила смотреть на него, трогать его, слушать, что он говорит. Сначала это было обычное соединение, проба, но потом стало всё сложнее расставаться, и оба были озадачены, потому что почувствовали что-то такое пространственное, многомерное, и это было выше ощущения и больше близости. Им даже говорить было не обязательно – в том смысле, в котором каждый говорит о себе, а потом все делают вид, что это общие интересы – так им было не обязательно, но они всегда находили, что обсудить.
Когда устанавливалась тишина, они передавали мысли по коже, по волосам, проводили через руки, и мысли становились такие длинные, как прошлое и будущее на одной нитке, и сами они были на одной нитке, в одном пространственном отсеке, и больше никого не требовалось – это была догадка, которую они запирали вне своей головы. Думать об этом всерьез никто из двоих не решился бы.