- Да уж, проблем хоть отбавляй, - согласилась Джейн. - Ума не приложу, каким образом я буду отскребать с потолка кофейные пятна. Это же артекс, понимаете?
- Еще бы, - отвечал Штат. - Эта дрянь сыплется как наждачная бумага. Как его только разрешили выпускать.
- Ох, простите!
- Ничего. Однако, - проговорил он, - если мы не найдем способ как-то разобраться с этим, нас ждет еще и не такое. Вы сами должны это понимать.
- Но… - начала Джейн и тут же поправилась. - Вы уверены, что я смогу чем-то помочь? - спросила она.
- Конечно, - отвечал Штат. - Вы и другие, такие как вы, но вы в первую очередь. Видите ли, если у вас будет получаться, мы сможем начать набирать и других. Администрация не сможет нам помешать. Мы заполним все свободные вакансии, оборудование и машины будут наконец обслуживаться как полагается; таким образом, нам не придется постоянно бросать всех людей и все ресурсы на авральные работы. - Он прервался, чтобы уклониться от заварочного чайника, который попытался проникнуть внутрь его жилета. - Ну, - настойчиво проговорил он, - что скажете? Все что угодно лучше, чем это.
Внезапно мир опять начал вращаться. На какую-то долю секунды Джейн отчетливо ощутила это: жестокое потрясение от невероятно возросшего ускорения, похожее на то ужасное чувство, которое испытываешь, когда в первый раз находишься в самолете, отрывающемся от земли. Мгновением позже она была уже слишком поглощена зрелищем того, как все ее имущество валится на пол, разлетаясь вдребезги, чтобы заниматься детальными наблюдениями подобного рода.
- Ладно, так и быть, - проговорила она, осторожно двумя пальцами вынимая из волос острый как бритва осколок супницы. Воздух за окном внезапно наполнился шумом: множество автомобилистов, вернувшихся в нормальное состояние, оплакивали свои потерянные вознаграждения за безаварийную доставку груза при помощи клаксонов. Последний глянцевый журнал, перевернувшись несколько раз в воздухе, хлопнулся на землю, словно изможденный голубь.
- Вы наняты, - сказал Штат.
* * *
- Прошу тебя, - проговорил Густав дрожащим голосом, - поведай мне об этом.
Огонь уже почти догорел, и маленький, но уютный домик Густава наполнился глубокими тенями, каждая из которых была завесой, прикрывающей дверь во враждебную бесконечность. Бьорн зубами сорвал пробку с бутылки "Карлсберга" и аккуратно сплюнул ее в камин.
- Тут нечего особенно рассказывать, - ответил он. - Я искал работу; я нашел ее, попробовал, не одобрил, послал и уволился. Только и всего.
- Гм, - произнес Густав, - да, наверное. Но скажи мне, - продолжал он, борясь с одолевающими его мрачными предчувствиями, - как это было? Каково это - быть ангелом?
Последовало молчание: тяжелое, громоздкое, шершавое молчание, на котором можно молоть зерно. Пламя сверкнуло в глазах Бьорна красным отблеском, заставив Густава отпрянуть и съежиться в углу за камином.
- Еще раз меня так назовешь, - хрипло прорычал Бьорн, - и я вытащу твои кишки через нос и заставлю тебя съесть их, понял?
- Я очень извиняюсь, - пискнул Густав, - но у меня было такое впечатление…
- Потому что, - продолжал Бьорн, - мы не любим это слово, ясно? Сладенькие розовые сопли. Словно ты какой-то бесплотный дух. - Он помолчал, свирепо уставясь в огонь. - Сразу представляешь себе этакую кружевную куколку с крылышками и пухленьким личиком. Пусть только кто-нибудь попробует назвать меня так, он увидит, что с ним будет, понятно?
- Понятно.
- Ну и ладно. - Бьорн сделал большой глоток из горлышка и бурно рыгнул. - Мы с ребятами называли себя "Парни из Голубой Ямы". Хорошо звучит, зло. Мужественно. И мы не занимались всякой ерундой, вроде игры на арфах.
- Конечно, конечно, - согласился Густав, энергично кивая. - Правильно.
- Что правильно?
- Ничего-ничего, прости.
Бьорн глотнул еще пива и задумчиво поскреб ухо.
- Я не говорю, что мы никогда не смеялись. Ты не думай, что мы только и делали, что отвечали на молитвы и полировали солнце. Вот проклятая была работенка, - вставил он. - Вся шкура с костяшек сойдет, если не будешь осторожен. Один парень, с которым я работал, у него пальцы застряли в механизме, когда он чистил его, и никто не заметил. Они запустили эту хреновину как обычно, а он так и остался там с зажатыми пальцами, болтается, орет как резаный, и никто не слышит. Только представь, - продолжал он, и по его телу пробежала дрожь, начавшись у основания шеи и заземлившись через подошвы ног. - Ты только представь, каково это - целый день висеть на собственных пальцах над этой огромной раскаленной хреновиной, в милях над землей! И знаешь, что ему сказали, когда он попытался получить компенсацию? "Он должен был соблюдать технику безопасности, - сказали они. - Он пострадал из-за собственного долбаного легкомыслия, в следующий раз будет осторожнее". У него после этого немного в голове что-то сдвинулось, и его перевели в Землетрясения. В Землетрясениях никто не обращает внимание, если у тебя с головой не все в порядке.
- Понимаю, - сказал Густав. - Да уж…
- Это у нас было постоянно, - скрежетал Бьорн, уставясь в огонь невидящим взором. - Это называлось "несчастные случаи на производстве", но только вот что я скажу: никакие это были не несчастные случаи. Не надо мне говорить, что когда взрослый человек ни с того ни с сего падает с хорошего, широкого, огражденного перилами мостика прямо на шестерни травовыращивающей установки - это просто случай или совпадение. Просто он узнал кое-что насчет мастера и какавных денег, вот и все. И конечно, дело замяли. Списали все на морозы, только и всего.
Густав жалко улыбнулся и сделал попытку просочиться через щели между камнями, но для этого его было слишком много.
- Надо же! - проговорил он.
- Настоящие ублюдки эти мастера, по крайней мере, некоторые, - продолжал Бьорн. - Там был один, когда я работал в Чудесах - с тех пор уже много лет прошло, сейчас этот департамент закрыли. Вообще-то его звали Никанор, но мы называли его "Никанорыш". Кругленький такой, коротенький, лицо, как карта автодорог. Велено нам, к примеру, претворить воду в вино, а он уже тут как тут со своими дружками и парой сотен бочонков, давай отливай ему, а с бедных молодоженов достаточно будет и пива. Правда, по большей части им было наплевать. Неудивительно, что начальство всегда плохо отзывалось об этом департаменте… Кстати, насчет пива - у тебя как, не найдется еще глоточка?
Он помахал в воздухе пустой бутылкой, и Густав с глупой улыбкой принес другую. Она была покрыта паутиной.
- Твое здоровье, - сказал Бьорн. Он обезглавил ее, по рассеянности проглотил пробку и присосался к горлышку.
- Все это очень… неприятно, - проговорил Густав.
- Неприятно! - Бьорн визгливо рассмеялся. - Ну ты сказанул! Солнце мое, да я могу тебе порассказать таких баек про пьяных заек, что у тебя волосы торчком встанут! Как тебе такой случай, когда мы работали на Ночах; когда Нори-Пустоголовый, которому крысы последние мозги выели, оставил рыдван своего братца припаркованным прямо посреди Большой Медведицы? Или как-то мы с Полоумным Тревом работали на Реках, и Трева пробрал понос как раз перед подъемом Нила. Египтяне в тот год сильно удивились, доложу я тебе. - Он жестко рассмеялся. Густав прикрыл глаза. Его подташнивало. У него над кроватью висела маленькая картинка, на которой был нарисован ангел; его мама повесила ее туда много лет назад, сказав ему, что ангел будет присматривать за ним, пока он спит. "Как только снова останусь в доме один, - пообещал он себе, - возьму лопату и зарою ангела в саду под дубом".
- Ну, были и ничего моменты, - говорил Бьорн. - Вот, к примеру, караулы. Вот это было по мне! Выдают тебе пылающий меч - и стоишь себе перед вратами Эдема, в ус не дуешь. Только какой-нибудь придурок намылится прошмыгнуть, ты его р-раз! - он сделал широкий жест бутылкой, выплеснув остававшиеся на дне хлопья пены себе на руку. - Не вставай, - прибавил он. - Где там, в буфете?
Тяжело поднявшись, он нетвердыми шагами направился к буфету. Густав закрыл глаза.
- Эй! - услышал он голос Бьорна. - А пива-то больше нет, вот незадача! Постой-постой, вот тут, кажись, то, что нужно. Выпьем?
"Боже мой, - подумал Густав, - он нашел бутылку с растворителем для красок".
- Пей, я не буду, - проговорил он тонким дребезжащим голоском, который с трудом распознал как свой собственный.
- Ну, как хочешь, - сказал Бьорн, вновь усаживаясь перед огнем и обтирая горлышко бутылки. - В общем, я держался-держался, и в конце концов уже не смог этого выносить.
- Правда?
- Ну! - Бьорн сделал большой глоток, содрогнулся и облизнул губы. - Я решил, что это вроде как ожесточает меня, понимаешь? Видишь, когда я был маленький, все говорили, что я чувствительный - ну там, эмоции разные меня обуревали. И я подумал: если я останусь на этой работе, что со мной будет? Этак я кончу тем, что стану совершенным подонком, если не буду беречься. Так что я уволился. Может, конечно, мне это только показалось, - добавил он, - но осторожность никогда не повредит, верно? Я хочу сказать, это было по крайней мере честно.
- Д-да, наверное.
- Ну вот, - сказал Бьорн. В течение восьми очень долгих секунд он сидел молча и сверлил огонь свирепым взглядом. Как раз тогда, когда Густав уже начал чувствовать, как из глубины его желудка поднимается истерический вопль, Бьорн резко встал, опорожнил бутылку и со стуком поставил ее на стол. - А знаешь, - сказал он, - это хорошо, что мы поговорили об этом. Мне стало, - он гулко рыгнул, - гораздо легче. Пожалуй, надо будет как-нибудь повторить. Согласен?