Часы показывали уже половину двенадцатого. Три подруги вышли из темного кинотеатра, смеясь над Элен, с ними высыпали остальные зрители и зрительницы и заспешили кто куда, в неизвестность. Элен тоже пыталась смеяться над собой.
- Ты только представь себе, Элен: бежишь по проходу и кричишь "Свет! Дайте свет!" Я думала - сейчас умру. А каково тому бедняге!
- Он - брат управляющего, приехал из Расина.
- Я же извинилась, - возразила Элен, глядя на потолок, где все вертелся, вертелся и разгонял теплый ночной воздух огромный вентилятор, вновь и вновь обдавая их запахом ванили, малины, мяты и креозота.
- Не надо нам было задерживаться тут, пить эту содовую. Ведь полиция предупреждала…
- Да ну ее, полицию! - засмеялась Лавиния. - Ничего я не боюсь. Душегуб уже, верно, за тысячи миль отсюда. Он теперь не скоро вернется, а как явится снова, полиция его тут же сцапает, вот увидите. Правда, фильм чудесный?
Улицы были пусты - легковые машины и фургоны, грузовики и людей словно метлой вымело. В витринах небольшого универсального магазина еще горели огни, а согретые ярким светом восковые манекены протягивали розовые восковые руки, выставляя напоказ пальцы, унизанные перстнями с голубовато-белыми бриллиантами, или задирали оранжевые восковые ноги, привлекая взгляд прохожего к чулкам и подвязкам. Жаркие, синего стекла, глаза манекенов провожали девушек, а они шли по улице, пустой, как русло высохшей реки, и их отражения мерцали в окнах, точно водоросли, расцветающие в темных волнах.
- Как вы думаете, если мы закричим, они прибегут к нам на помощь?
- Кто?
- Ну, эта публика, из витрин…
- Ох, Франсина!
- Не знаю…
В витринах стояла тысяча мужчин и женщин, застывших и молчаливых, а на улице они были только втроем, и стук их каблуков по спекшемуся асфальту пробуждал резкое эхо, точно вдогонку трещали выстрелы.
Красная неоновая вывеска тускло мигала в темноте, и когда они проходили мимо, зажужжала, как умирающее насекомое.
Впереди лежали улицы - белые, спекшиеся. Справа и слева над тремя хрупкими женщинами вставали высокие деревья, и ветер шевелил густую листву лишь на самых макушках. С остроконечной башни здания суда показалось бы - летят по улице три пушинки одуванчика.
- Сперва мы проводим тебя, Франсина.
- Нет, я провожу вас.
- Не глупи, - возразила Лавиния. - Твой Электрик-парк - это такая даль. Проводишь меня, а потом тебе придется возвращаться домой через овраг. Да ведь если на тебя с дерева упадет хоть один листочек, у тебя будет разрыв сердца.
- Что ж, тогда я останусь ночевать у тебя, Лавиния, - сказала Франсина. - Ведь из всех нас ты - самая хорошенькая.
Так они шли, двигаясь, будто три стройных и нарядных манекена, по залитому лунным светом морю зеленых лужаек и асфальта, и Лавиния приглядывалась к черным деревьям, что проплывали по обе стороны от них, прислушивалась к голосам подруг - они негромко болтали и пытались даже смеяться; и ночь словно ускоряла шаг, потом помчалась бегом - и все-таки еле плелась, и все стремительно неслось куда-то, и все казалось раскаленным добела и жгучим, как снег.
- Давайте петь, - предложила Лавиния.
Они запели "Свети, свети, осенняя луна…"
Взявшись под руки, они шли, не оглядываясь назад, и задумчиво, вполголоса пели. И чувствовали, как раскаленный за день асфальт понемногу остывает у них под ногами.
- Слушайте! - сказала Лавиния.
Они прислушались к летней ночи. Стрекотали сверчки, вдалеке часы на здании суда пробили без четверти двенадцать.
- Слушайте!
Она и сама прислушивалась. В темноте скрипнул гамак - это мистер Терн вышел на веранду выкурить перед сном последнюю сигару и молча одиноко сидел в гамаке. Розовый кончик сигары медленно качался взад и вперед.
Огни постепенно гасли, гасли - и погасли совсем. Погасли огни в маленьких домишках, и в больших домах, желтые огни и зеленые, фонари и фонарики, свечи, керосиновые лампы и лампочки на верандах - и все живое спряталось за медными, железными, стальными замками, засовами и запорами, думала Лавиния, все живое забилось в тесные, темные каморки, завернулось и укрылось с головой. Люди лежат в кроватях, на них светит луна. Там, у себя в спальнях, они ничего не боятся, дышат ровно и спокойно, потому что они не одни. А мы идем по улице, по остывающему ночному асфальту. И над нами светят редкие уличные фонари, отбрасывая неверные, пьяные тени.
- Вот и твой дом, Франсина. Спокойной ночи!
- Лавиния, Элен, переночуйте у меня. Уже очень поздно, почти полночь. Я уложу вас в гостиной. Сварю горячего шоколада… будет так весело! - Франсина обняла их обеих.
- Нет, спасибо, - сказала Лавиния. И Франсина заплакала.
- Ох, сделай милость, не начинай все сначала, - сказала Лавиния.
- Я не хочу, чтобы ты умерла, - всхлипывала Франсина, и слезы градом катились по ее щекам. - Ты такая красивая и милая, я хочу, чтобы ты осталась жива. Ну пожалуйста, пожалуйста, не уходи!
- Вот уж не думала, что ты из-за этого так разволнуешься. Я приду домой и сразу тебе позвоню.
- Обещаешь?
- Ну конечно, и скажу, что все в порядке. А завтра мы устроим в Электрик-парке пикник. Я сама приготовлю сэндвичи с ветчиной. Ладно? Видишь, я вовсе не собираюсь умирать.
- Значит, ты позвонишь?
- Я же обещала!
- Ну, тогда спокойной ночи, спокойной ночи!
- Франсина одним духом взбежала на крыльцо и юркнула в дверь, которая тотчас же захлопнулась за ней, и следом загремел засов.
- Теперь я отведу домой тебя, Элен, - сказала Лавиния.
Часы на здании суда пробили полночь. Звуки летели над пустынным городом - никогда еще не был он таким пустынным. И замерли над пустыми улицами, над пустыми усадьбами и пустыми лужайками.
- Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, - считала Лавиния, держа Элен под руку.
- Правда, чувствуешь себя как-то странно? - спросила Элен.
- Ты о чем?
- Как подумаешь, что мы сейчас идем по улице, а все люди преспокойно лежат в постели за запертыми дверями. Ведь сейчас, наверно, на тысячу миль вокруг только мы одни остались под открытым небом.
До них донесся смутный шум, идущий из теплой и темной глубины: овраг был уже недалеко.
Через минуту они стояли у дома Элен и долгим взглядом смотрели друг на друга. Ветер дохнул запахом прозрачной свежести. По небу потянулись облака и луна померкла.
- Может быть, все-таки останешься у меня, Лавиния?
- Нет, я пойду домой.
- Иногда…
- Что иногда?
- Иногда мне начинает казаться, что люди сами ищут смерти. Сегодня вечером ты ведешь себя престранно.
- Просто я ничуть не боюсь, - ответила Лавиния. - И мне, наверно, немножко любопытно. И я не теряю головы. Если рассуждать трезво, Душегуб никак не может сейчас быть где-нибудь поблизости. Такой переполох, и вся полиция на ногах.
- Твоя полиция давно уже дома и спит сладким сном.
- Ну, скажем, так: я развлекаюсь, хоть и чуть рискованно, но в общем не опасно. Если бы это было и в самом деле опасно, я бы, конечно, осталась у тебя.
- А вдруг в глубине души тебе и правда не хочется жить?
- Глупости! И что вы с Франсиной такое выдумываете!
- Мне так совестно! Ты только еще доберешься до дна оврага и пойдешь по мосту, а я уже буду пить горячее какао!
- Выпей чашку за мое здоровье. Спокойной ночи!
Лавиния Неббс вышла одна на спящую улицу, в безмолвие августовской ночи. Дома стояли темные, ни одно окно не светилось, где-то лаяла собака. Через пять минут я буду уже дома и в безопасности, думала Лавиния. Через пять минут я позвоню этой глупышке Франсине. Я…
И тут она услышала голос.
Вдалеке, меж деревьев, мужской голос пел: "Под июньской луной жду свиданья с тобой…"
Лавиния прибавила шагу.
Голос пел: "Я тебя обниму… и своей назову…"
В тусклом лунном свете по улице ленивой, беспечной походкой шел человек.
Если уж придется, побегу и постучусь в любую дверь, думала Лавиния.
"Под июньской луной жду свиданья с тобой", - пел незнакомец, помахивая длинной дубинкой.
- Ба, кто это тут бродит? Нашли время для прогулок, мисс Неббс, нечего сказать!
- Сержант Кеннеди?
Разумеется, это был он.
- Давайте-ка я провожу вас до дому.
- Спасибо, я и одна дойду.
- Но ведь вам придется идти через овраг…
Да, думала Лавиния, но с мужчиной я через овраг не пойду, даже если он полицейский. Откуда мне знать, кто из вас Душегуб?
- Ничего, - сказала она. - Я пойду быстро.
- Тогда я подожду здесь, - предложил он. - Если вам понадобится помощь, только крикните. Я услышу и тотчас прибегу.
- Спасибо.
И она пошла дальше, а он остался один под фонарем и опять замурлыкал свою песенку.
"Ну вот", - сказала она себе.
Овраг.
Лавиния стояла на верхней из ста тринадцати ступенек, которые вели вниз по крутому склону, потом надо было пройти семьдесят ярдов по мосту и снова подняться наверх, к Парк-стрит. И на всем этом пути - только один фонарь. Через три минуты я поверну ключ, и отопру дверь моего дома, и войду, думала она. - Ничего со мной не случится за какие-нибудь сто восемьдесят секунд.
Она начала спускаться по бесконечным позеленевший от плесени ступенькам в овраг.
- Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, - считала она их шепотом.
Лавиния шла медленно, но задыхалась, точно от быстрого бега.
- Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать ступенек, - задыхаясь шептала она.
- Это уже пятая часть пути, - объявила она себе.