Жизнь продолжалась. Зенон вернулся к однообразным будничным занятиям и смотрел на окружающее как раньше - равнодушно и свысока, ко всему относясь с высокомерной снисходительностью. Даже общество, собиравшееся за табльдотом, перестало отталкивать его своим спиритическим фанатизмом и постоянными диспутами. Он глядел на них как на смешных маньяков и со сдержанной иронией прислушивался к их бесконечным спорам. А Дэзи и все, что было связано с ней, казалось ему теперь таким далеким и выцветшим, как история, давным-давно прочитанная в какой-то фантастической книжке. А ведь она еще так недавно уехала. И Джо перестал интересовать его. Встречаясь с ним во дворце Бертелет, он обращался с ним как с человеком, с которым недавно познакомился. Он был так трезво настроен, что замечал только поверхность жизни, самые грубые ее черты. Казалось, Зенон потерял способность более глубоко понимать и чувствовать мир и людей. Его ничто не занимало, кроме личных дел, и при каждом удобном случае он смеялся над всякими идеалистическими порывами. Была в этом какая-то необъяснимая притупленность сознания, почти полное отсутствие тонких чувств и переживаний. Эта странная перемена не прошла незамеченной, на нее обратили внимание и во дворце Бертелет.
Однажды после завтрака мисс Долли заговорила об упадке нравственности в народных массах и кстати обрушилась на мужчин за их развращенность и эгоизм. Разговор оживился, даже всегда молчаливый Джо стал доказывать, - впрочем, очень осторожно, чтобы не задеть отца, - что причины нравственного упадка скрываются в капиталистическом строе, в распущенности господствующих классов и в том, что человечество все более пропитывается исключительно материальными интересами. В итоге он обрушился на христианство, утверждая, что оно распространяет общественную ложь, и противопоставил ему учение самого Христа, содержащееся в Евангелии. Мисс Эллен горячо поддержала его, цитируя в подтверждение различные священные тексты, и, увлекаясь все сильнее, доказывала, что только Евангелие может спасти мир.
Зенон все время тихо разговаривал с Бэти, рассказывая ей о своих родных, которых он обещал привести к ней в ближайшую субботу к последнему чаю; но, раздраженный рассуждениями Джо и плаксивым голосом мисс Эллен, он вдруг заявил категоричным тоном:
- Миром правят палка, насилие и страх. Закон, угрожающий тюрьмой или виселицей, оказывает гораздо большее моральное влияние на человеческое стадо, чем все проповеди любви и всепрощения, взятые вместе, и не в провозвестниках кротости и милосердия нуждается мир, не их ждет современное человечество, а только "господина", который должен быть неумолимым повелителем и палачом!
Все были поражены его жестокими словами и холодным сарказмом, который звучал в его голосе. Разговор оборвался, все были задеты и чувствовали себя неловко, не понимая, что с ним произошло. Бэти тоже на него обиделась и только на прощанье пожала ему руку сильнее, чем всегда.
- Значит, в субботу мы ждем вас?
- Да, я привезу их обязательно. Вы должны их полюбить.
Девушка после минутного колебания робко спросила:
- Пани Ада очень красива?
- Очень! Но я знаю одну маленькую мисс, гораздо более красивую, милую и любимую! Гораздо более! - шептал он, целуя ей руки. Она вырвалась, сияющая и счастливая, забыв обо всех неприятностях.
- Ты будешь на этом празднике сближения двух наций? - смеясь обратился он к Джо, когда они выходили на улицу.
- Очень буду рад познакомиться с твоими родственниками, - искренне ответил Джо.
Поезд нес их уже над городом, утонувшим в грязных облаках дыма и тумана, когда Джо снова заговорил:
- Ты сегодня говорил так, точно у тебя подменили душу.
Зенон сухо, иронически засмеялся:
- Я отрезвел, чувствую себя здоровым, сплю прекрасно, ем с аппетитом, отлично работаю и ничем не огорчаюсь - вот секрет моего душевного состояния. Знаешь, я до такой степени чувствую себя хорошо, что решил совсем уехать из вашего пансиона.
- Я уже слышал об этом; говорят, мистрис Трэси командировала мистера Смита, чтобы он упросил тебя остаться.
- Смешной человек! Ты и не догадываешься, что он мне рассказал про тебя!
- Вероятно, жаловался на мой уход из ложи.
- Говорил и об этом, но, кроме того, сказал мне с величайшим сожалением и страхом за тебя, что ты стал поклонником мисс Дэзи и оба вы служите Бафомету!.. Видишь! И еще: будто ты вступил в какую-то Палладинскую ложу.
- Неправда! Даю тебе честное слово! - горячо возразил Джо. - Чтобы я пошел вместе с ними! Чтобы я поклонялся Бафомету и этому адскому вампиру! Что за безобразная выдумка! - Он вздрогнул как бы от чувства гадливости и страха.
- Прости, я невольно причинил тебе неприятность. Смит говорил мне об этом без всяких оговорок, поэтому я тебе откровенно все повторил.
- Только у сладострастного кретина могли возникнуть в голове такие гадкие ассоциации.
- Что это за Палладинская ложа?
- Храм, посвященный культу дьявола. Там собираются его поклонники. Мисс Дэзи там, вероятно, состоит жрицей.
- Она - "жрица совершенного треугольника", как мне сказал мистер Смит.
- Если не больше! Может быть, она даже "Агнец", - шепнул Джо, беспокойно рассматривая толпу, выходившую вместе с ними со станции.
- Где же находится эта ложа?
- Говорят, где-то в окрестностях Лондона, в какой-то старой церкви.
- Ведь я там был! - воскликнул Зенон, вспомнив фантастическую сцену в подземелье.
- Ты был там? И все видел? - спрашивал Джо, глубоко потрясенный, отводя его в сторону, к какой-то витрине и впиваясь в него взглядом.
- Да, но знаешь ли... уже ничего не помню... мне что-то показалось, а теперь... право, ничего не помню.
- Вспомни! Подземелье церкви, старые гробы, ночь, какой-то торжественный обряд, Бафомет, Дэзи... - подсказывал Джо, настаивая.
- Нет, к сожалению, не могу... Что-то сверкнуло в мозгу и исчезло, как камень в океане, пропало бесследно... Подожди... подземелье?.. Сейчас... нет, нет, мне вспомнился подвал Клуба эксцентриков! Вздор какой-то, мимолетный кошмар! О чем это мы говорили?
- О Палладинской ложе, о Бафомете и Дэзи.
- Другими словами, ни о чем! - заметил Зенон с иронией и поехал в Гайд-парк, где, по обыкновению, терпеливо выслушивал жалобы больного, играл с Вандей, которая безумно любила его, и затем, как всегда, отправлялся с Адой на прогулку, показывал ей достопримечательности города и окрестностей. Словно заключив между собой негласное соглашение никогда не касаться прошлого, они оба свято соблюдали это условие. Ада ни одним словом не выдавала того, что происходило в ее сердце, какие бури сотрясали ее, какое порой овладевало ею отчаяние, а он даже не догадывался об этом, всегда видя ее веселое лицо, встречая ее дружеский взгляд. Но она старалась покорить его всей силой своего терпения, сознательно стремясь к этому, и Зенон сам не заметил, как сильно уже подчинился ей. Она опутала его узами верной и заботливой дружбы, словно горячим объятием любящих рук, и он даже не пытался освободиться. Но он не любил ее, он лишь восторгался ею как прекрасной поэмой жизни, как великим произведением искусства, которое он мог созерцать в радостной тишине и которое давало его душе эмоциональный заряд. Он стал ей поверять свои мечты и литературные замыслы. Многие часы они проводили в музеях, увлекались разговорами на художественные темы. Он посвящал ее в планы своих будущих работ, заметив, что, рассказывая ей о своих замыслах, он сам видел их лучше и конкретнее, а ее умные, тактичные замечания так восполняли его идеи, что даже еще не оформившиеся туманные сюжеты приобретали законченность и реальное воплощение.
Кроме того, Ада понемногу внушала ему мысль о возвращении на родину. Она действовала так незаметно и в то же время так настойчиво, что он уже сам начинал желать этого. Они даже составили план издания его произведений по-польски в ее переводе. Ада была неутомима в этой тихой борьбе с ним за него же и все сильнее верила в победу. Однако ее сильно обеспокоило известие, что визит во дворец Бертелет уже назначен.
- Мне очень интересно познакомиться с этой семьей, - холодно сказала она.
- А Бэти заинтересовалась тобой. Спрашивала меня, красива ли ты.
Чудные глаза Ады остановились на нем беспокойно и взволнованно.
- Я сказал только правду.
- Зачем мне красота! - шепнула она, отворачивая побледневшее лицо и полные скорби глаза.
Он не заметил этого, как и многого не замечал в том состоянии притупления всех чувств, в каком он находился с некоторого времени.
- Я уверен, что ты полюбишь Бэти, - произнес он спустя мгновенье.
- Очень бы этого хотела!
Он даже не обратил внимания на ее холодный, равнодушный тон.
- Но ты должна мне искренне сказать, какое она произведет на тебя впечатление.
Ада обещала и сразу же перевела разговор на другую тему. Этим вопрос был исчерпан, и уже ни в этот день, ни в следующие они больше не касались его, всецело занятые проектом большой мистерии о Христе, которую Зенон намеревался писать. Он так был поглощен этой идеей, что не замечал ничего вокруг.
- Знаешь, я чувствую себя как бы беременным, - сказал он однажды, здороваясь с Адой. - Образы, которые я ношу в себе, просятся на свет Божий. Ты не можешь себе представить, как иногда мне бывает страшно в этой толпе. Сегодня утром меня осаждали мои крестьяне, хотят идти на Рим!
Ада, понимавшая, о чем он говорит, спросила с любопытством:
- И ты их пустишь?