Именно метался - точнее не скажешь! Уплывал, возвращался, беспокойно рыскал в воде, будто разыскивал что-то потерянное, и вдруг с непонятной, пугающей яростью бросался на акварин, облепляя поверхность стекла эластичными чашками присосок. Отскакивал, судорожно выгибая щупальца дугой. При этом быстро и хаотично менял окраску тела в невероятно широком диапазоне светло-оранжевых и буро-красных тонов.
- Он чем-то страшно возбужден, - сказал Болл. И не то спросил, не то предположил: - Уж не твоей ли сигнализацией, Грэг?..
Постепенно спрут успокоился, начал бледнеть. Одним из щупалец присосался к стенке бункера, остальные безвольно свесил вниз. Теперь он стал бесцветным и полупрозрачным, как матовое стекло. В центре туловища смутно обозначилось пятно чернильного мешка.
- Свен, - сказал я. - Окажи мне любезность: сходи, пожалуйста, в инструментальную кладовую и принеси глицерин.
Болл взглянул на меня исподлобья, внимательно. Спросил:
- Может быть, скажешь - зачем?
- Скажу. Мне пришла в голову мысль попробовать обменяться с кальмаром кое-какой информацией.
- Странная мысль…
Не знаю, достаточно ли она странная для того, чтобы оказаться еще и счастливой. Однако попробовать стоит…
- Кстати, захвати там какую-нибудь неглубокую, на широкую посудину. А я пока подготовлю все остальное.
Пожав плечами, Болл ушел из салона.
Я вынул из шкафа черный свитер и принялся резать его на полоски, не забывая поглядывать в акварин. Погоди, мой хороший, не уплывай! Ты мне нужен сейчас для одного отчаянного эксперимента…
Вернулся Болл. Принес бутыль глицерина и кювету для промывки мелких механических деталей. Стоял - руки в карманы - и молча смотрел на растерзанный свитер. Я вылил глицерин в кювету и бросил туда же нарезанные лоскуты. Руки дрожали от возбуждения.
Внезапно Болл сорвался с места, бросился к пульту. Щелкнул рубильником. Свет за стеклом акварина угас. Болл приволок длинный цилиндрический футляр и вынул из него рулон белой бумаги. Понял…
Я выловил из кюветы две черные пропитанные маслянистой жидкостью полоски и выложил на стекле акварина первую букву. Примитивно, конечно, но что поделаешь - некогда. Завтра придумаем способ общения посовременней… А, черт, в спешке забыл, что надпись следует делать прямую, с той стороны акварина она будет выглядеть так, как удобно кальмару: наоборот.
Готово! Два коротеньких слова: "Кто ты?" Теперь лист бумаги для контрастного фона. Ну, мой хороший, давай!..
Прошла минута. Динамики молчат. Вторая… Ни звука. Провал?.. Смешно и обидно. Для смеха повода лучше и не придумать. Я оглянулся на Болла.
Болл не смеялся. Крутил пальцами карандаш и сосредоточенно глядел на динамики. Я снял бумажный лист, скомкал, отшвырнул прочь. Приплюснув нос к стеклу, затенил ладонями отсветы. Едва-едва различил во мраке неясные контуры щупалец кракена. Кто ты?..
- Грэг, - сказал Болл. - Для него это слишком светло. Он ослеплен и абсолютно ничего не видит… Попробуем убавить освещение.
Он ушел к пульту, и свет в салоне померк.
- Хватит, - сказал я, уже почти не видя в полумраке собственных рук.
Болл включил настольную лампу, накрыл ее полотенцем, оставив себе узкую полоску света. За акварином - кромешная темь. Кто же ты, никому неведомое, неразгаданное существо?..
Внезапно в тишину, словно в живое тело, вошла короткая очередь точек-тире. Так-так, мы начинаем понимать друг друга.
- "Аттол"! - крикнул мне Болл и тут же поправился: - То есть, "Лотта", конечно. Сыщики-гангстеры! Грэг, это уже настоящий ответ!..
В лихорадочной спешке я лепил на стекле новую фразу, смеясь про себя и чуть не плача одновременно. Я уже не верил в это, я знал, что все напрасно, что ничего не получится - мистика это, смех сквозь слезы, чепуха и нелепость! Новая фраза, против моих намерений, вышла забавно галантной: "Прошу поподробней". Едва я закончил, динамики выдали новую порцию знаков.
- "Была человеком… стала…" - Коллега запнулся. - Грэг, мне с этим текстом не справиться.
Я подскочил и выхватил у него из рук бумагу. Потом карандаш. Машинально прочел ему текст в английском переводе:
- "Была человеком. Стала подводным кошмаром. Теперь я больше животное. Животный инстинкт побеждает. Я не могу. Не хочу. Верните безличность. Если возможно. Боюсь невозможного. Лучше не быть. Хотелось быть. Искала способ. Вернуться. К людям. Ошибка".
Бумажный лист выпал из рук и лег на стол. Я рванул ворот свитера.
- Без паники, Грэг!
Я задыхался. Закружилась голова. Сквозь зеленую дымку надвигалось что-то большое, ужасно громоздкое и неуклюжее - сверху. Как днище океанского корабля…
Болл, словно откуда-то издалека, встревоженно:
- У тебя слишком богатое воображение, Грэг. Слишком. Будем работать? Или будем друг друга пугать ненормальными взглядами?
- Будем работать, Свен, будем…
Я ободряюще похлопал его по спине и мужественно улыбнулся. Моя улыбка почему-то испугала его еще больше.
Разбрызгивая глицерин, накладываю на стекло черную мозаику букв. Верный, но дьявольски медленный способ. Придумай быстрый. Ну, не сегодня, завтра. И завтра новым способом ты сможешь выудить у этого Спрута еще одну порцию странного бреда. Ведь это все-таки животное. Животное, на мозг которого влияет (или повлияло) что-то человеческое. И совершенно естественно, что зверь испытывает беспокойство от тяжести чуждого его природе груза в мозговой коре. Беспокойство и, может быть, даже мучения… В одном теле - по-своему сильном и ловком - заключены два противодействующие друг другу начала: интеллект и животный инстинкт. Интеллект не может победить, потому что он должен во многом уступать звериному инстинкту самосохранения- тело спрута живет в первобытно диких условиях борьбы за существование. Но разум не может и уступать бесконечно, на то он и разум. В конце концов возникает дилемма: либо как зверь, либо… никак. "Хотелось быть. Искала способ вернуться к людям, но выбрала этот способ ошибочно. Лучше не быть".
Обрадовались: ах, какое удивление - мыслящий цефалопод! Дрессированный, прирученный, разумный! Познакомились ближе - волосы дыбом… Ну кто из нас способен измерить глубину его страданий, вызванных какой-то непоправимой ошибкой?! Сколько дней, месяцев, лет он одиноким призраком бродил в холодных пучинах, пугая братьев по образу. Но только по образу! Он не был подобен ни одному из жителей бездны.
Один… Для всех чужак. Ни человек - ни спрут… Разум хотел возвращения к людям - спрут опасался. Разум настаивал - зверь бунтовал. И разум понял наконец. И снял осаду. Но вот люди сами пришли. Из тлеющей искры выросло пламя надежды, зверь отступил. До поры. Люди грозили квантаберами, травили Мантами - близко не подпускали. Выдержал. Вошел в доверие, добился дружбы, получил охранную грамоту - пеналы с радиоактивным веществом… И все напрасно: все развеялось, как облако чернил. Пришли другие - пугались, кололи ножами. Потом успокоились. Но ничего не поняли, как и те, которые были до них… Темный, было придавленный зверь поднимал голову, щетинясь инстинктами. Интеллект - на грани поражения: "Теперь я больше животное, чем мыслящее существо, - животный инстинкт побеждает". Заламывая щупальца, молил: "Верните безличность. Нет равновесия!" Не понимали ни те, ни другие… Опять повторял: "Верните безличность, если возможно. Иначе будет плохо зверю и мне. Я боюсь, что погублю и его и себя. Я больше так не хочу, не могу!"
И погубит, если мы не сумеем вернуть хозяину его загадочную "безличность". Но что говорить там о чем-то другом, если мы не знаем даже "хозяина". Тело одно, мозг, очевидно, один - и мы не в состоянии понять, кто же кричит из кальмарьего мозга, требует и умоляет - вынь да положь ему какую-то "безличность"… Да и возможно разве отделить от живой материи мозга мыслящую субстанцию! Ведь это же абсурд!
Нет, что-то здесь имеется в виду иное…
И наконец еще одна прелюбопытная деталь. Эта "мыслящая субстанция" говорит о себе в женском роде и даже называет имя: "Лотта". (Да, очень знакомое и дорогое мне женское имя, но сейчас - ради всего святого! - не стоит об этом…) Стало быть, Лотта-кальмар, так сказать, всеми десятью руками расписывается в том, что она есть личность. Но "личность" - понятие, во-первых, неотделимое от совершаемых "личных" поступков. А этого добра за Лоттой-кальмаром числится предостаточно! Та-ак… Теперь она возжелала "безличности". Выходит, она стремится каким-то образом (не будем размышлять сейчас каким) вернуть себя в первичное, предшествовавшее теперешнему, состояние. И это она называет "безличностью". То есть - состояние, при котором не совершаются "личные" поступки!.. Вот и попробуй решить этот ребус… Поистине, чтобы не совершить ни одного поступка, нужно быть без рук, без ног, без туловища, без головы! Нет, голова, пожалуй, нужна даже при таких курьезных условиях - иначе не будет мыслящей Лотты. Та-ак… Значит, понятие "безличность" деликатно отождествляется с понятием "обособленный мозг". Искусственный, естественный - безразлично, - но обязательно отделенный от живого организма, вне его…