Вспомнил он вдруг Егоркина с его рассказами и почувствовал некую неуверенность в результатах грядущей проверки. Тогда, подавив некоторые угрызения совести, старпом решил попросить помощи "на самом верху".
Само собой, взгляд его тут же натолкнулся на портрет-иконку с изображением адмирала Федора Федоровича Ушакова, единственного русского военного моряка среди всего сонма святых. Будучи выпускником Черноморского военно-морского училища, старпом чтил славного адмирала еще с незапамятных, сладких курсантских времен.
Поэтому, он горячо и искренне обратился к иконке: – Если ты меня слышишь, и если ты можешь, то сделай так, или замолви за меня словечко перед своим Всемогущим кэпом, чтобы завтра мой ЖБП и прочую ерунду мне не надели на мою бедную голову или не забили ее мне же кое-куда плашмя за все возможные и пропущенные ошибки и недочеты! Пусть документы, согласно которых я проделал сей тяжелый труд в поте лица, еще не успели бы измениться до приезда комиссии! Не дай мне обгадиться перед вышележащим штабом, и подвести отца-командира! Иначе сожрет он меня и костей не оставит! А хотелось бы еще в отпуск – хотя бы и в сентябре! Услышь меня, а? Аминь!
Молиться Александрыч не умел (не проходили!), но, справедливо полагал, что Федор Федорович при жизни был истинным моряком, чуждым формализму. Главное – чтобы от чистой души! Верно, Александр Павлович! – вспомнил он Егоркина.
Поплескавшись в умывальнике на сон грядущий, едва расправив постель, Тетушкин рухнул в койку и заснул сном праведника. Конечно, сна праведников и самих праведников на флоте мне видеть не доводилось, но…
Вся штука в том, что "Летучий", обладая более или менее приличной и современной (на тот момент) ГАС из всех кораблей, был задействован в поиске на Приз Главкома по итогам года. Старшим был назначен сам Русленев, начальник штаба и очень грамотный офицер, противолодочник с талантом. Иной раз офицеры верили, что он видит море насквозь, так удачно он выводил корабли на маневрирующую подлодку! Любил он это дело и был настоящим моряком!
Поэтому он и сам помогал в подготовке и способствовал Неверскому и Тетушкину в их стремлении отрабатывать боевые расчеты, закрыв глаза на всякие "внешние мероприятия" и перманентные приборки. Чем они и занимались от души, получив полный "карт-бланш" на использование рабочего дня. А так же – доводили до ума свою технику. И вовсю отрабатывали гидроакустиков и КБР (корабельный боевой расчет).
Но… кто-нибудь видел, чтобы до бойцов все увещевания и предупреждения доходили с первого раза? Да еще – одними добрыми словами? Нет? Так я тоже – не видел!
Несколько ограниченные старослужащие из БЧ-5 не смогли понять старпома и замполита мозгами. Возможно, они обычно думали несколько другим местом или им чего-то не хватало… или, как дети, решили проверить у старших границы терпимости к свои подвигам. Проверили!
Получилось вот что: – Вопреки установленному порядку, за обедом они, всё-таки, сели за отдельный бак с "персональным обслуживанием". Тогда появился сам Неверский! Понятно, что сразу состоялись "тренировки по приему пищи". Теперь урок усвоили, и весь экипаж дружно материл "бандарлогов".
Кроме того, все отлично знали, что кроме доброго слова у командиров были еще и волшебные слова. Не так далеко от базы была маленькая железнодорожная станция, даже – просто разъезд с несколькими ветками, куда приходили вагоны с зимним запасом овощей для флота, где всегда требовались рабочие руки. Была том одна гауптвахта, знаменитая тем, что попав туда на пять суток, корабельные разгильдяи и негодяи трудились в поте лица, как минимум, пару недель. Это – если повезет! В сезон дело обстояло еще круче! Где, скажите, брать такое количество грузчиков? Вот так вот, эксплуататоры!
С руководством же того гарнизончика у командира и старпома всегда были добрые отношения, которые иногда ими стимулировались "свободно-бутылируемой валютой" или большими вареными крабами, которых в достаточном количестве вылавливали в Противосолнечной светлыми ночами…
– Уважаемый! – проникновенно спрашивал Тетушкин у "отличившегося": – Скажи мне – делать приборку женское дело?
– Женское дело! – соглашался разгильдяй.
– А мешки по 50 килограмм таскать, мужское дело?
– Мужское! – опять соглашался матрос. Попробуй-ка что-то возрази!
– Хорошо! Молодец! – удовлетворенно заключал Тетушкин: – Прямо сегодня и поедешь заниматься мужской работой!
Клиент уже понимал, чем все кончится и лишь огорченно вздыхал…
Некоторые из наказанных занимались "настоящим мужским делом" долго. Возвращались тощими, черными от дыма костров и вагонной пыли… и с кучей впечатлений. Естественно, в своих рассказах "братве" они рисовали себя героическими борцами за волю и права "годков", но им не больно-то верили, и заменить их в "застенках дяди Коли" (сурового старшины гауптвахты старой закалки, полученной еще в разведроте морпеха, где он легко выдерживал еженедельный спарринг с лучшими молодыми бойцами) вовсе не хотели!
Посему вопрос с "годковщиной" – на какой-то период был закрыт. Чтобы не тратить дорогое время.
После обеда, а также по команде "отбой", едва-едва умывшись, личный состав бегом бежал до коек и засыпал без задних ног до самого подъема. А когда матрос – самый безопасный? Правильно – только тогда, когда беспробудно спит – своими зубами к переборке. Или там – к борту в своем кубрике! А самое интересное – вопросы об неуставных взаимоотношениях скоро отпали сами собой. Старшины – старослужащие отрабатывали молодых матросов в составе расчетов, боевых смен – тут не до идиотизма. А с хроническими придурками командиры боевых частей разбирались сами…
Комбриг и Громяковский к ним почти не заходили – хватало и других кораблей! Неверский считал, что это его заслуга, а Тетушкин был другого мнения – он считал, что дурные мысли в головах матросов не появляются тогда и только тогда, когда его тело замучено физподготовкой, строевыми занятиями и боевой работой. Последнее – самое предпочтительное! Приборки – не в счет! Рутина вызывает поиск разнообразия, они и находят его – на нашу голову!
Глава 10. Дело было вечером, делать было нечего. До тех пор, пока…
На "Бесшабашном" случилось такое, что еще долго заставляло вздрагивать и пить "валерьянку" его командира Караева. Честно сказать, он это делал, когда некие более эффективные лекарства он применять не мог – за рулем, или аналогично. А его зам Кирилл Бердников – даже просыпался, разбудив самого себя криками "Стой, сволочь, убью!" И забыть об этом они долго не могли…
А дело было так: Был обычный день, старпом был отпущен домой и, завершая рабочую суету, командир обошел корабль. Сработал охотничий инстинкт, Караев спустился в один из кубриков. Он заметил, что, несмотря на отбой и неурочное время, здесь собрались молодые матросы с ветошью, обрезами-тазами, мылом…
Понятное дело – кто их собрал – не доложили. Командир молча кивнул, решив подождать… Ждать долго не пришлось!
Громыхая гадами по трапу, влетел прямо в кубрик матрос Абдукеримов. Был он несколько туповатый и малограмотный воин, которому просто нечем было выделиться перед остальными – кроме срока службы. Никаким увещеваниям не внимал – просто не доходило, и понять это ему, бедолаге, было просто нечем. В его голове две мысли одновременно просто не помещались.
– Ага! – воскликнул он, оглядывая молодых матросов, – сейчас я вас!
– Ага! – услышал он голос командира из-за своей спины. И все-все повышенное настроение Абдукеримова обрушилось куда-то в трюм. Вместе с положительным тонусом.
– Достал ты меня, уважаемый! – сказал командир, – завтра ко мне с командиром БЧ. Ждать буду с нетерпением! А сейчас – всем спать!
– Куда собираться на "кичу" – в Обзорново, или на овощи? – задиристо вопросил обормот.
– Не боись – привезут увидишь! Не ты же за рулем будешь! Надолго, насмотреться успеешь! – успокоил его Караев.
После, поднявшись на ходовой, командир осмотрелся, оглядел причал, швартовые концы, подсвеченные прожектором. Результаты его вполне удовлетворили, команда мирно спала, обеспечивающая смена отрабатывала свой хлеб вполне сносно.
"Вроде бы все!" – с облегчением подумал Караев. С чувством некоего удовлетворения и праведной усталости, не спеша направляясь к себе в каюту, он спустился с ходового поста по трапу и чуть не уткнулся в чью-то спину.
У открытой двери каюты заместителя командира Бердникова стоял старшина 2 статьи Тетеркин и с обреченным видом бубнил себе что-то под нос. В его руке был потрепанный том из корабельной библиотеки.
В рубашке с расстегнутым воротом, без галстука, (по случаю окончившегося рабочего дня), за столом сидел Кирилл и, листая какую-то книгу, делал быстрые пометки в своей тетради. Слушая заунывный голос старшины, офицер в такт покачивал головой, как видно, не особо вникая в смысл.
Командир заинтересовался и тихо потянул старшину за рукав. – Ты это чего? – спросил он полушепотом.
– Так, товарищ командир, я это… – он посмотрел прямо в душу офицера молящим взглядом и перешел на полушепот – нехорошо матерился в столовой на камбузный наряд.
– Ну и?
– Так я капитана 3 ранга Бердникова не заметил. Тогда он меня поймал и привел к своей каюте, всунул книжку Пушкина. Читай, грит, оболтус, вникай, какой язык позоришь! Вот и читаю – штук пять больших стихотворений прочел, – а ему мало… Уж лучше бы по башке мне этим Пушкиным стукнул!
– Но-но! – сказал командир, – что ты, Тетеркин, так нельзя! Это не педагогично, так нашего зама не учили!
– Может, хватит? – старшина вновь с надеждой посмотрел на Караева.